Бастьен провел день на телефоне — между Манон, Адамом и Пассаро. Эрика, со своей стороны, должна была максимально загрузить Корваля работой, поскольку включить его в эту операцию представлялось им чересчур рискованным. С того дня, когда одному из родственников Корваля из-за отсутствия туристов пришлось закрыть ресторан, его семейство на дух не переносило беженцев.

Между двумя телефонными звонками Бастьену на стол положили запрошенные им копии отчетов о двух вскрытиях. Однако, размышляя о возможности максимально минимизировать опасности, с которыми мог столкнуться Килани, он не обратил на них внимания.

Во второй половине дня Манон отправилась в спортивный магазин и купила там все необходимое для десятилетнего мальчика. Рюкзак, кроссовки, носки, футболки, спортивный костюм — только черного цвета. Кассир отсканировал ценники и удивился такой коллекции темной одежды.

— Ваш мальчик ходит в кружок ниндзя?

— Нет, мы готовим семейный вооруженный налет, — ответила она.

Хотя шутка получилась очень средненькая, Манон подметила, что к ней постепенно возвращается способность острить.

Придумав себе алиби, Пассаро связался с ротами безопасности и, сославшись на требовавшее присутствия ББП до 23 часов наблюдение за местом сделки в Кале, пообещал сразу после завершения операции присоединиться к ним на пункте Ромео у 47-й развязки.

В «Джунглях» Адам рассказал Килани, как французский полицейский поможет им сегодня же вечером уехать отсюда и что скоро они будут в Англии. Никакой необходимости в спасательном одеяле, чтобы скрыть тепло от тепловизора, потому что вертолет этим вечером останется на базе. Не нужно и лезвие, чтобы разрезать чехол. Потребуется только презерватив, чтобы обеспечить себе мобильный туалет, и Адам сходит купить его в какой-нибудь лавочке на Елисейских Полях.

Перевозбужденный Килани собрал свой синий рюкзак с красным карманом. В квадратик ткани от материнского платья он завернул кожаный браслет старшего брата и остальные сокровища, скопившиеся у него за время жизни в «Джунглях», не забыв и про клочок бумаги, на котором Жюли записала номер телефона из волшебной считалки и некоторые указания для Килани.

Мальчонка предстал перед Адамом, гордый, что уже совершенно готов, горя нетерпением поскорей покинуть лагерь беженцев.

— Ты не сможешь ничего взять с собой, — огорчился сириец. — Я ведь тебе уже рассказывал про полицейских собак.

Килани изо всех сил прижал к себе рюкзак.

— Ты знаешь, что нюх у собаки в десять тысяч раз лучше, чем человеческое обоняние? Они найдут тебя по воспоминаниям, которые ты хочешь сберечь. Я не прошу тебя выбросить их. Если хочешь, мы можем вместе закопать твой рюкзак где-нибудь в дюнах. Ты можешь сохранить только бумажку Жюли.

Слова Адама не убедили его: мальчишка сделал шаг назад.

— Ты сможешь вернуться сюда за своим рюкзаком потом, когда станешь свободным человеком, — солгал Адам.

А затем буквально заставил его одной простой фразой.

— Ты хочешь остаться в «Джунглях» или уехать со мной?

Мрачный, но убежденный, мальчик спрыгнул к подножию бункера, сел на песок, скрестив согнутые в коленях ноги, и в последний раз осмотрел содержимое своего единственного багажа.

А потом, сложив руки ковшиком, принялся копать. Сперва песок, затем рыхлую землю. Он поцеловал рюкзак и бережно спрятал его в ямке, прежде чем засыпать ее и положить сверху несколько камней, чтобы однажды, когда он станет свободным человеком, непременно отыскать его.

Перед тем как в конце рабочего дня покинуть место службы, Бастьен проверил в судебном секретариате, нет ли телеграфных сообщений о намечающейся жандармской операции в секторе предстоящего ложного дорожного контрольного поста. Убедившись в их отсутствии, он направился к ведущей на выход лестнице и столкнулся там с Рубеном Корвалем.

— Удачи, — украдкой проговорил капрал.

В спешке Бастьен уже обогнал его, но при этих словах поднялся на две ступеньки.

— Вы хотите мне что-то сказать, Рубен?

— Я в одиночку составил два протокола, никто даже не предложил мне помощи. За весь день ни один из вас не сказал мне ни слова, и, хотя я всячески старался обратить на себя внимание, все выглядели слишком занятыми своими делами. Думаю, это из-за того, что вы мне не доверяете, а судя по тому, как я себя проявил, это, пожалуй, понятно. Кроме того, я знаю, что вы мужик честный, поэтому, даже если все это сильно смахивает на недозволенную операцию, она наверняка имеет исключительную важность. Так что… Удачи.

После чего, не дожидаясь ответа, Корваль на прощание кивнул, а Бастьен испытал чувство приятного удивления. Разумеется, бездельник. Но не идиот.

Ровно в 20:00 Адам и Килани прибыли к Сторожевой башне Кале, которая оказывала на мальчонку все такое же гипнотическое впечатление. Растроганный сириец пытался представить себе, как малыш вскоре отреагирует на Биг-Бен.

Пунктуальный Бастьен двумя короткими гудками сообщил о своем прибытии. Когда они погрузились в машину, он рассказал Адаму историю, столь же краткую, как поездка до его дома.

— Тебе известно, что у французских грабителей есть свой код?

— Чтобы распознать друг друга?

— Нет, чтобы распознать хороших клиентов. Для начала они определяют квартал. Хорошие тачки, большие дома; иногда заглядывают в окна, чтобы убедиться, что в гостиной все оборудовано по последнему слову техники, и заодно помечают двери специальным значком. Один значок — это «бедняки», другой — «в отпуске», или «сторожевая собака», или, например, «сейф» — это если им удалось побывать в доме, прикинувшись сотрудниками телекоммуникационной компании или почтальонами. Так что для флика это рефлекс — время от времени поглядывать на свою дверь, особенно если ты недавно переехал.

Адам не испытывал необходимости ждать окончания истории, он уже понял, что Бастьен не просто решил потрепаться.

— Ты хочешь сообщить мне о такой метке?

— Да, появившейся сразу после твоего визита.

— Ты думаешь, я собираюсь тебя ограбить?

— Прошу тебя, доверяй мне хоть немного больше. Я думаю, что ты отметил дорогу от Сторожевой башни до моего дома только для Килани. На случай, если с тобой что-то случится. Чтобы не оставлять его одного.

— Ты на меня сердишься?

— Ты прибыл из воюющей страны, поэтому, когда ты говоришь мне, что вам с мальчишкой грозит опасность, я скорее склонен тебе верить. Твой поступок мне понятен, но как бы ты хотел, чтобы мы потом поступили? Усыновили его? Или бесконечно долго прятали?

— Я живу каждый день как последний, Бастьен. И так уже четыре года. Я не подумал о «потом».

Едва Килани переступил порог квартиры, как его буквально захватили в плен. Жад взяла мальчишку за одну руку, Манон за другую — и он оказался в большой спальне, где ему показали его новые одежки и новый рюкзак, не такой яркий, как тот, что он закопал. Килани хотелось бы потрогать все это богатство, но, поскольку конечной целью было избежать малейшего следа запаха костра, его мгновенно переправили в ванную, где мальчика уже ждала наполненная ванна.

Манон расставила на бортике мыло и шампуни и приготовилась объяснять ему, что следует изо всех сил тереть себя. Но когда она обернулась, Килани был уже голый, как червячок. Тощая попка, детская пиписька и широченная улыбка.

— О’кей, — вздохнула Манон и улыбнулась.

В любом случае главное заключалось в том, чтобы не был забыт ни один сантиметр кожи.

— Итак, вперед. Будем делать пузыри.

В течение всей генеральной помывки Килани ни разу не раскрыл плотно сомкнутых век. Он был спокоен и даже как будто умиротворен. Манон решила, что он вспоминает свою маму, которая когда-то вот так же купала его. Раны на черной коже мальчика не слишком бросались в глаза. Но, проведя банной рукавичкой по его плечу, Манон коснулась следа ожога. Вдоль одной икры снизу доверху тянулся длинный шрам. На спине — вздувшиеся борозды. Ладони у мальчика были натруженные, будто он работал целую долгую жизнь. Манон не была взволнована. Лучше сказать, не только взволнована. Она была в ярости. Ее обуревала настоящая глубокая ярость, которая только росла при каждом новом открытии. Под ее пальцами партитура стигматов рассказывала о жизни этого ребенка.

Вымытый по первому разу, растертый и сполоснутый Килани выставил ногу из ванны, но Манон тут же решительно вернула ее обратно. Затем показала пальцами «два» и снова обрызгала его жидким мылом.

— Все сначала, бедняжка. Нельзя допустить ни малейшего риска.

И Килани снова закрыл глаза.

Пока мальчонка поглощал большущую тарелку макарон с пармезаном, Адам и Бастьен, сидя в гостиной, снова и снова повторяли друг другу разные этапы перехода в Англию. «Медленные углеводы, — подумала в кухне Жад. — Чтобы держать удар».

— Я купила ему энергетические батончики, — добавила она вслух. — А мама сходила в банк, поменять триста евро на фунты. Надо будет положить их в его новый рюкзак.

Пораженный зрелостью ее суждений, сириец с уважением взглянул на девочку:

— А что ты сама об этом думаешь, Жад? Ты со всем согласна?

Бастьен осознал, что полагал ее согласие и помощь как нечто само собой разумеющееся. И хотя он думал, что знает свою дочь, ее ответ заинтересовал его.

— Государство обязано заботиться о каждом несовершеннолетнем ребенке, находящемся на французской территории, — продекларировала она. — Так что это не мы поставили себя вне закона.

Действительно, Жад, как и обещала, углубила тему.

Манон вышла из гостиной и, присев перед шляпной коробкой, принялась рыться среди негативов и фотографий, пока не нащупала свой старый фотоаппарат. Она вставила в него новую пленку, и это вызвало поток воспоминаний. Манон подумала об отце и впервые остро ощутила не его мучительное отсутствие, а надежное присутствие.

В кухне, стоя на коленях перед Килани, Бастьен горстями сыпал во все карманы его спортивного костюма молотый кофе. Так же он поступил и с рюкзаком, не позабыв и про передний карман.

— Так делают торговцы кокаином, — пояснил он Жад, которая с удивлением следила за действиями отца.

— Они прячут его в пачки кофе, чтобы сбить обоняние собак, — подтвердил Адам.

Щелчок фотоаппарата заставил мужчин обернуться к Манон, направившей объектив прямо на них.

— Два флика, использующих методы наркоторговцев! Это стоит увековечить! — насмешливо объяснила она.

Затем подошла к Килани и, указав на аппарат, спросила его разрешения. Он пожал плечами и поднял голову. Она оставила в окошке видоискателя только его лицо. Текстуру кожи, глубину взгляда и это непостижимое выражение надежды, как если бы завтра мог наконец наступить другой день.

Бастьен взглянул на часы и с опережением на добрых пятнадцать минут объявил, что пора. Просто он знал, что прощание станет нелегким и для жены, и для дочери. И верно: было много слез и поцелуев, утопающий в любви Килани переходил из объятий в объятья. Его сердце билось так быстро, что даже немножко закружилась голова, но мальчик быстро справился.

Дверь квартиры закрылась. Тишина, такая давящая после бурного прощания, была невыносима.

— Мне потребуется что-то тонизирующее.

Жад нахмурилась, она представила, как мать бросается к аптечке, чтобы выбрать среди многочисленных таблеток наиболее подходящую ситуации, и завалится на диван.

— Бокала вина будет достаточно, — успокоила ее Манон. — Ты со мной?

— Определенно!