В течение всего дня Адам ощущал чье-то присутствие, ненавязчивое, но постоянное. Ни опасности, ни угрозы — но мальчонка не отступал от него ни на шаг.

Мальчик покинул сирийца лишь на короткое мгновение, которого хватило, чтобы юркнуть в лес за дюнами и забрать оттуда нечто, замаскированное ветками, — то, что в его представлении имело наибольшее значение. То, что ему удалось сохранить от своего путешествия из Судана в Кале, — ядовито-синий рюкзак с красным наружным карманом. А в нем обрывок набивной ткани от платья матери, кожаный браслет старшего брата и еще несколько сокровищ, представлявших ценность только в его глазах. Он надел лямки рюкзака на плечи и вышел из леса, чтобы вернуться к своему покровителю. Но быть на расстоянии.

Адам снова обосновался на дюне. Снова сходил повидать Антуана, старого хиппующего сторожа женского поселения. Безрезультатно. Воспользовавшись близостью центра Джальфари, где происходила официальная раздача еды, он снова встал возле нескончаемой очереди с фотографией в руке, чтобы выклянчивать минутку внимания, как нуждающиеся клянчат монетку. Прочитав надпись на вывеске «Центр имени Жюля Ферри», он понял, что название «Джальфари» представляет собой очередную переделку мигрантами на свой лад французского имени. Он провел там больше трех часов и опять ничего не добился, только едва не получил солнечный удар.

Он снова отправился к Жюли из общества «Care4Calais», «бюро» которого заприметил прежде. Спасенный со свалки белый сборный домишко стоял прямо на песке, сразу за «Бельгиум китчен», в западной части «Джунглей», где располагались палатки «Врачей без границ» и трейлер волонтерского юридического центра. В некотором роде административная зона, вечно переполненная беженцами. Все эти люди с документами в руках надеялись, что английские власти наконец дадут положительный ответ на их запрос о воссоединении семьи.

Прошло уже две недели с тех пор, как Адам приходил туда и ему отвечали — вежливо или ободряюще, с сочувствующей улыбкой или со скорбным взглядом. И все же каждый день до наступления темноты он продолжал показывать фотографию всем, кто соглашался на нее взглянуть. У гуманитарных добровольцев он вызывал эмпатию, но в беженцах мгновенно пробуждал воспоминания об их собственных утратах, так что некоторые старались его избегать.

Выбившись из сил, Адам укладывался у себя в палатке, но еще долго не мог заснуть. Он понимал их — те взгляды, которые советовали ему больше не ждать, больше не надеяться, отказаться от борьбы, смириться со случившимся, чтобы не сойти с ума. Адам понимал их и видел, как люди проходят мимо. С комом в животе, с судорогой во внутренностях, так что от боли слезы выступали на глазах. Он боялся за жену и дочь вот уже три недели — с тех пор как расстался с ними и Майя пальчиком нарисовала на стекле такси сердечко. Три недели страха, постоянного, острого — никто не вынесет подобного. Преодолев отвратительную ночь, Адам вышел из палатки, готовый встретить новый день.

Черный мальчишка сидел всего в метре от него на дюне, положив голову на согнутые колени. У его ног стоял рюкзак пронзительно-синего цвета, а в руках у него было мачете, острием лезвия которого он чертил узоры на песке. Сперва стрела, потом круг, а затем — полоса, напоминающая копье. Услышав, что его покровитель проснулся, он прекратил свое занятие и стер знаки.

По изгибу лезвия Адам признал оружие, которое отобрал у одного из стражей афганского борделя, а потом оставил на опушке леса, где они спрятались. Он и сам не мог бы сказать почему, но после мучительной ночи появление этого ребенка что-то изменило в его душе. Адам присел рядом с мальчонкой и позволил первым солнечным лучам ласково гладить лицо. Увидел собственное загнивание и застой. Он не хотел обустраиваться, словно желал убедить судьбу, что не останется здесь надолго. Но утро меняет беззащитных людей, без меча и щита. Невозможно лгать себе. Вероятно, он проведет в «Джунглях» гораздо больше времени, чем ему хотелось признаться себе.

Надо было развести огонь и обложить кострище камнями. Купить кофе, чай и какое-нибудь печенье. Найти кусок ткани и натянуть между деревом и палаткой, чтобы защититься от полуденного солнца. Адам погрузил пальцы в еще прохладный песок, а потом повернулся к мальчику:

— Ты понимаешь мой арабский?

Тот неуверенно закивал головой, и Адам решил использовать самые простые фразы.

— Ты сидел здесь всю ночь?

Новый кивок.

— А как тебя зовут?

Мальчонка не ответил. Тут Адам вспомнил его крики той ночью. Крики без слов, горловые. И его молчание со вчерашнего дня. Он взял его за руку и притянул поближе. Ребенок попытался высвободиться, но Адам сильнее прижал его к себе. Потом схватил за подбородок и насильно открыл ему рот. Культя языка. Отрезанного или вырванного. Обрубок бесполезной розовой плоти. Хотя Адам держал крепко, мальчишка пустил в ход кулаки и ноги, так что сириец в конце концов отпустил его. Однако, освободившись, ребенок остался сидеть возле Адама.

— Писать умеешь?

Скрестив на груди руки и насупившись, ребенок отрицательно покачал головой.

— Ладно. Тогда мне придется подобрать тебе имя. — Адам поднялся с песка, мальчишка тотчас последовал его примеру. — И найти для тебя палатку. Даже у псов есть конура.

Черный мальчуган обиженно нахмурился.

— Отлично, вижу, что ты меня действительно понимаешь, — улыбнулся Адам.

Эта парочка казалась невероятной. Эта связь — немыслимой. Высокий мужчина, достаточно крепкого телосложения, чтобы не возникло желание ему докучать, и мальчонка с черным, как его кожа, взглядом, под удивленными взглядами других беженцев вместе шагали по Елисейским Полям «Джунглей».

По пути, завидев человека, чье лицо было ему незнакомо, Адам показывал фотографию, а мальчик держался рядом, каждый раз отступая на несколько шагов, как только посторонний подходил слишком близко.

Когда они добрались до входа в суданское поселение, ребенок уселся на плоский камень, и дальше Адам отправился один.

— Мой друг, — встретил его Усман. — Вижу, вы стали неразлучны.

— Мне это не мешает. Он, пожалуй, тихая компания. Я подбираю ему имя.

— Назови его Килани, — без малейшего колебания предложил Усман.

— Почему бы и нет? Звучит красиво.

— Так звали моего сына.

— Я не знал, что у тебя есть сын, а тем более что ты потерял его.

— Ты вообще мало что обо мне знаешь, Адам, и это хорошо. Я был солдатом. Убивал мужчин и других, которые ими еще даже не стали. У меня не было выбора. Но у каждого из них тоже был отец, который должен ненавидеть или искать меня. И этому нет конца. Мы такие разные в нашей единственной жизни. Отец, убийца, друг.

Какой-то суданец поставил перед ними две разнокалиберные чашки, до краев наполненные чаем, сладким, как пчелиные соты. Адам сделал глоток и поморщился.

— Когда Нора приедет сюда, она приготовит тебе чай гораздо вкуснее. И ты никогда не сможешь пить никакой другой.

Нора и Майя. Усман слышал их имена по сто раз на дню, но никогда бы не осмелился высказать Адаму свои мысли. Он даже предпочел укрепить друга в его иллюзиях и ткнул пальцем в сторону пластикового навеса, натянутого вокруг костра, чтобы защищать от ветра. На этом навесе одно за другим черным фломастером по-арабски были написаны имена и фамилии.

— Это те, кому удалось перебраться в Юке. Мы грустим о том, что утратили общество наших братьев, но они дают нам надежду. Они говорят нам, что это возможно. Однажды ты, твоя жена и твоя дочь будут в этом списке. Я сам впишу вас в него. Это будет прекрасный день.

Усман тотчас укорил себя за то, что обольстил нового друга сладкой ложью. Очень скоро Адам поймет, что ему придется совершить путешествие в Англию одному. Но этот момент еще не настал.

Они допили чай, и Адам попрощался. Весь день, стоило ему встать, мальчишка повторял его движение, как мимы, которых ребенком Адам видел на улицах Парижа.

— Килани. Как тебе такое имя?

В знак согласия мальчик пожал плечами.

— Во всяком случае теперь оно у тебя есть.