Глава 4. Продажный город

Гай Марий родился в 157 г. до н. э. в Арпинуме, итальянском городе, жителям которого сенат совсем недавно предоставил политические права. Хотя потом его чернили как «человека низкого происхождения, неотесанного, грубого и заурядного в жизни», в действительности Марий был отпрыском уважаемого рода эквитов, воспитанным в благополучной среде положенных ему привилегий. Он появился на свет в состоятельной семье и получил хорошее образование, но, несмотря на это, римские политики II в. до н. э., казалось, задумали выставить его амбиции на посмешище. Он был novus homo из числа италиков, а его происхождения и связей явно хватало лишь на то, чтобы претендовать на почетную карьеру в какой-нибудь местной администрации. Но Марию требовалось больше. Поэтому, получив образование, он избрал единственный путь, способный открыть неудачнику, пусть даже и относительному, путь к политической славе: службу в легионах. «Едва возраст позволил ему носить оружие, он проявил себя на военной службе, а не в занятиях греческим красноречием»

Родственные связи со Сципионом позволили двадцатитрехлетнему Марию поступить в личный легион Эмилиана, созданный для финального похода в Нуманцию в 134 г. Вопреки укоренившемуся мифу, свою карьеру Марий не начинал простым легионером: принадлежность к сословию эквитов наделяла его званием офицера. Во время службы в Испании командиры хвалили его храбрость, прилежание и честность. Марий неоднократно доказывал, что на него можно положиться. Одна известная легенда, повествующая о последнем этапе осады Нуманции, гласит, что как-то вечером друзья спросили Эмилиана, где римляне могли бы найти человека, способного его заменить. На что тот похлопал юного Мария по плечу и ответил: «Пожалуй, здесь».

После падения Нуманции Марий, по всей вероятности, вступил в борьбу за долю коммерческих трофеев, которыми в Испании были копи. И тот факт, что он действительно приобрел долю в правах на их разработку, объясняет, откуда у него взялись деньги, чтобы начать в Риме дорогостоящую карьеру. Но даже сумев воспользоваться в тот момент своими связями в коммерческих кругах, Марий остро осознавал, со сколь мощным общественным противодействием ему придется столкнуться, строя карьеру. Он «не обладал ни красноречием, ни богатством, с помощью которых знатные вельможи из числа его современников оказывали влияние на народ. Но сама его непоколебимая уверенность, неустанные труды и простой, бесхитростный образ жизни, позволили ему снискать определенную популярность у других граждан».

Несмотря на социальное происхождение, одним преимуществом Марий все же обладал. Он был наследным клиентом Цецилиев Метеллов, знатного рода, который на тот момент как раз приобретал статус господствующей фракции Рима. Своего высокого положения Метеллы, плебейский род, за пять поколений до этого возвысившийся до аристократического, добились благодаря одному-единственному великому полководцу: Квинту Цецилию Метеллу Македонскому. Победоносным прозвищем «Македонский» этого человека, современника Сципиона Эмилиана, наградили после того, как он в 147 г. до н. э. сокрушил последние остатки Македонии. Этот триумф стал началом долгой, впечатляющей карьеры, за которую Квинт Македонский изъездил всю империю от Испании до Греции. Но по мере своего возвышения он остерегался входить, заодно втягивая и родню, в ближний круг Сципиона и Клавдия, вместо этого сторонясь и тог, и другого.

Однако подлинное могущество Метеллов представляли люди. На двоих у Квинта Македонского и его брата было шестеро сыновей и трое дочерей. Примерно в 120 г. до н. э. эта младая поросль возвысилась до вершин римской власти и сохраняла свои позиции в течение целого поколения. Где бы ни разразилась война, никто не сомневался, что Метеллы примут в ней участие. В период со 123 г. до н. э. по 106 г. до н. э. выходцы из их рода шесть раз становились консулами. Их имена возглавляли списки почетных триумфаторов, с успехом проведших военные кампании в Македонии, Фракии, Сицилии, Галлии, Испании и Северной Африке. В 120–110 гг. до н. э. эта плеяда отпрысков рода заполонила собой все эшелоны cursus honorum. К тому моменту, когда старший из них становился консулом, младшие избирались квесторами, эдилами и преторами. Их преобладание в среде магистратов позволило семье контролировать различные уровни власти.

В то же время успехов Метеллы добивались не только благодаря своему количеству, но и потому, что холили и лелеяли таланты. По сути, подлинным вдохновителем фракции Метеллов был не кто-то из кузенов, а, скорее, прозорливый молодой человек по имени Марк Эмилий Скавр, который координировал всю их деятельность. Он происходил из рода хоть и благородного, но растерявшего свой политический и финансовый капитал стараниями нескольких предшествующих поколений. Из-за столь скромного происхождения Скавра впоследствии лживо называли сыном публикана, относя к novus homo, но в действительности это было совсем не так. Скавр отнюдь не слыл великим оратором, как Гай Гракх, но при этом обладал даром убеждения в личных беседах и больше полагался «на мудрость, позволяющую предвидеть последствия, чем на искусство произносить речи». С помощью все того же дара убеждения он проложил себе путь в семью Метеллов в тот самый момент, когда она все больше повышала свой статус, и женился на одной из дочерей Квинта Македонского. Едва став ее членом, Скавр тут же стал предпринимать усилия для того, чтобы взять бразды правления в свои руки. Позже Цицерон, говоря о Скавре, скажет, что «без его слова не делалось вообще ничего». А Саллюстий вспомнит, что этот человек «жаждал власти, славы и богатств, но был умен, чтобы скрывать свои недостатки».

Но Скавра, выступавшего в роли виртуозного тайного вдохновителя, Метеллам было мало, им еще требовались люди, способные привлечь к себе внимание в комиции. Одним из самых многообещающих о себе заявлял юный, пылкий оратор по имени Луций Лициний Красс. Он был типичный оптимат, происходил из прославленного рода, обладал острым умом и врожденным талантом оратора. На публичную сцену он ворвался в 119 г. до н. э., представляя сторону обвинения на суде над Карбоном – членом земельной комиссии и ренегатом. Теперь он слыл лучшим оратором Рима, унаследовав это звание от покойного Гая Гракха. В то же время Красс был ученее Гракхов – он изучал право, философию и литературу. Его безукоризненному послужному списку недоставало только одного – интереса к воинской славе. И если таких, как Гай Марий, помечала клеймом служба в легионах, то в случае с Крассом эту функцию выполнял форум. Позже он скажет: «Я пришел на форум совсем еще юнцом и исчез с него только один раз, пока исполнял обязанности квестора». Никто не знал форум лучше Луция Красса, как никто не знал лучшего оратора, чем Луций Красс.

Кроме того, Метеллы призвали на службу большого друга и политического союзника Красса Марка Антония. Тот был на четыре года старше, но признавал за Крассом превосходство в таланте: по его утверждениям, когда окружающие слушали речь Красса, мечтая дорасти до его уровня, «ни один из них, невзирая на свое самомнение, не тешил себя надеждой говорить когда-либо как он». Антоний хоть и хранил верность друзьям, но при этом слыл искусным игроком, который прекрасно понимал силу, заключенную в осмотрительности и осторожности. Однажды он сказал, что никогда не записывал свои речи, чтобы потом «сказав что-то не то, иметь возможность заявить, что он ничего такого не говорил». Ореол таинственности он пронес через всю свою жизнь, и если Красс мастерски выступал на крупных общественных мероприятиях, то Антоний блистал на судебных процессах. Обладая талантом лучших греческих софистов, он мог оспорить любой аспект дебатов и одержать победу. Представляя собой в судах внушительную силу, он часто защищал интересы Метеллов.

Помимо этих двух знатных молодых людей, приобретавших все больше веса и влияния в обществе, Метеллы также старательно заводили союзников среди эквитов, торговцев и банкиров, которые финансировали их завоевательные войны на чужбине, позволявшие им сохран–102 гг. до н. э. консульские должности, Метеллы в течение жизни целого поколения контролировали государственные контракты публиканов. Информации, свидетельствующей о том, что Метеллы были коррумпированы сверх всякой меры, нет, но в те времена помогать друзьям и загонять в тупик врагов считалось само собой разумеющимся. Эти связи превращали Метеллов, как отдельно взятую фракцию, в самую могущественную в римской политике.

Гай Марий, постепенно входивший в силу, и сам был клиентом Метеллов из числа эквитов. После десяти лет службы он выставил свою кандидатуру на должность военного трибуна – штатного офицера легионов, избираемого солдатами. По всей вероятности, положенный ему на этом посту год он провел на Балеарских островах, помогая одному из старших отпрысков рода Метеллов добиться первого в истории их поколения триумфа. Затем воспользовался пребыванием в этой должности, чтобы провести успешную кампанию по избранию на первую действительно важную магистратуру, и в 122 г. до н. э. стал квестором. На этом посту он, скорее всего, продолжил службу в легионах, которые на тот момент вели наступление на юге Галлии. И там впервые увидел те самые реки и холмы, где двадцать лет спустя ему предстояло одержать одну из самых эффектных побед за всю римскую историю.

Приступив к экспансии за пределами Италии, Рим двинулся по трем направлениям: на запад в Испанию, на юг в Африку и на восток к бассейну Эгейского моря. Но его северная граница не переживала никаких изменений, частью из-за Альп, высившихся вдали огромной естественной преградой. Но после великих завоеваний середины II в. до н. э., республике понадобилось наладить пути сообщения, чтобы снабжать свои обширные территории в Испании и Македонии. Как результат, легионы переправились через Альпы и втянулись в череду конфликтов с племенами, которые властвовали по ту сторону новых границ.

Впрочем, под римскую юрисдикцию полоса побережья между Альпами и Пиренеями перешла только в 120-х гг. до н. э. До этого защита региона возлагалась на город Массилия. Эта греко-финикийская колония, основанная в 600-х гг. до н. э., была другом и торговым партнером Рима с самых первых дней существования республики. В 125 г. до н. э. на Массилию напали салии – галльское племя, господствовавшее на равнинах между Альпами и рекой Рона, – и она обратилась за помощью к Риму. Радуясь возможности помочь другу (и еще больше радуясь поводу избавиться от консула Флакка, находившегося в Риме, пока он не продавил свой законопроект о предоставлении италикам гражданства), сенат отдал легионам приказ выступать на север. После нескольких лет сражений, заканчивавшихся с переменным успехом, римляне, наконец, заняли полоску земли шириной примерно двадцать миль от Массилии в глубь континента, и учредили там постоянную военную колонию под названием Аквы Секстиевы (ныне французский Экс-ан-Прованс). С момента своего основания в 122 г. до н. э. Аквы Секстиевы стали основной базой римских операций в Галлии.

Получив от римлян отпор, предводитель салиев собрал остатки своего племени и укрылся у аллоброгов – еще одного могущественного народа, контролировавшего территорию в верховьях Роны. Считая, что аллоброги представляют для Рима угрозу, в 122 г. до н. э. сенат отправил на охрану границ консула. В конце того же года легионы одолели аллоброгов в крупнейшей битве в окрестностях нынешнего Авиньона, а несколько месяцев спустя добились еще большего триумфа, одержав победу, к которой, по всей вероятности, был причастен Гай Марий. Кульминация этих первых Галльских войн наступила в конце лета 121 г. до н. э. В восьмидесяти километрах к северу от Акв Секстиевых римляне схлестнулись с коалицией галлов на берегах реки Изер.

Подробности того сражении до нас не дошли, но если учесть, что потери галлов составили около 120 000 человек, битва была поистине колоссальной. Только отсутствие детальных свидетельств помешало сражению на реке Изер стать одним из самых знаменитых во всей римской истории. После него Рим установил свою военную власть во всей Южной Галлии.

Когда римляне добились там господства, одна из сенатских фракций, объединившись с эквитами-торговцами, приложила немало усилий для учреждения в регионе постоянной гражданской колонии, с целью обеспечить пути снабжения на случай непредвиденных ситуаций в будущем. Сенат из кожи вон лез, чтобы отвергнуть это предложение, но когда ему оставалось совсем чуть-чуть, чтобы его окончательно парализовать, юный, блистательный оратор Луций Красс произнес в Народном собрании еще одну впечатляющую речь. Он решительно выступил в поддержку основания новой колонии и перетянул на свою сторону весь комиций – а вместе с ним и большинство коллег из сената. Когда в 118 г. до н. э. основали, наконец, Нарбо (ныне Нарбонн), вся Южная Галлия стала называться Нарбоннской. Создав в регионе постоянные поселения, римляне построили знаменитую Виа Домиция, т. е. Домициеву дорогу, которая связывала Италию с Испанией и действовала на постоянной основе. Ее можно увидеть и сегодня, двигаясь по южному побережью Франции.

Повоевав в 130-х гг. до н. э. в Испании и в 120-х гг. до н. э. в Галлии, Гай Марий отказался от военной карьеры в пользу гражданской, в 119 г. до н. э. выставил свою кандидатуру на выборах трибуна и, благодаря покровительству Метеллов, одержал победу. Но вместо того, чтобы в течение отведенного ему годичного срока завоевать новых союзников и друзей, Марий за это время практически всех от себя отвратил.

Хотя к тому времени уже было введено тайное волеизъявление, у патрона по-прежнему оставалось множество возможностей убедиться, что его клиент проголосовал как положено. Один из распространенных приемов состоял в том, чтобы проверить голосующего тогда, когда он уже заполнил бюллетень, но еще не опустил его в урну. Игнорируя возражения своих покровителей Метеллов, Марий представил законопроект о перепланировке помещений для голосования, дабы исключить подобную практику в будущем. Один из консулов – по случаю как раз из Метеллов – побудил сенат отвергнуть законодательную инициативу Мария, приказав ему лично туда явиться. Ничуть не испугавшись, Марий пригрозил бросить консула в тюрьму, если тот встанет на пути Народного собрания. Консул дал задний ход, но Метеллы пришли в ярость от того, что пес укусил ту самую руку, которая его кормила.

Разгневав своих главных покровителей в сенате, следующим шагом Марий отказался умилостивить городской плебс, поддерживавший его попытки провести реформу системы голосования. Незадолго до этого один из его коллег-трибунов представил законопроект, предусматривавший увеличение общественной доли зерна, продающегося по контролируемым ценам, которую учредили еще Гракхи. В Риме эта законодательная инициатива пользовалась огромной популярностью, но Марий наложил на нее вето, назвав бесполезной подачкой, которая только подточит в республике мораль. И поскольку plebs urbana нуждался не в бранном морализаторстве, а в дешевом хлебе, закончить свой срок в должности трибуна Марий умудрился изгоем не только для Палатинского холма, но и для форума.

Но, несмотря на сомнительные политические инстинкты, Марий все равно двинулся дальше вперед, на поводу своих амбиций, и либо в 118-м, либо в 117-м гг. до н. э. принял участие в выборах эдила. Видимо, он считал, что год на этой должности позволит ему вернуть благосклонность народа, но во время выборов эдила конкуренция была куда жестче, чем при избрании магистратов ниже рангом. Если трибунов или квесторов ежегодно избирали по десять человек, то эдилов – всего четыре. Ни связи, ни деньги гарантировать победу не могли – а для novus homo из числа италиков, которые настроили против себя и оптиматов, и популяров, никаких гарантий не могло быть вообще.

Сначала Марий выставил свою кандидатуру на должность старшего эдила, но по ходу выборов увидел, что набирает угрожающе малое количество голосов. Видя, что впереди его ждет неминуемое поражение, он переменил решение и принял участие в выборах младших эдилов. Подобное рискованное предприятие хоть и выходило за рамки условностей, но закону не противоречило. Эти выборы Марий тут же проиграл. После полученного им унизительного двойного поражения, до конца его многообещающей политической карьеры оставалось всего ничего. Но по ту сторону Средиземного моря уже назревали события, благодаря которым ему вскоре предстояло вихрем ворваться в узкий круг тех, кто вершил в Риме власть.

Нумидийское царство располагалось на северном побережье Африки и примерно соответствовало современному Алжиру. В его основе лежали скотоводство и морская торговля, в то же время оно снискало славу благодаря мастерскому владению его жителей искусством верховой езды. Нумидийцы поставляли самых лучших кавалеристов во всем Средиземноморье. В течение многих поколений ее предоставляли в распоряжение соседнего Карфагена, но в самый разгар Второй Пунической войны великий нумидийский царь Массинисса переметнулся на сторону римлян и в решающей битве против Ганнибала в 202 г. до н. э. сражался бок о бок со Сципионом Африканским. После этого он правил страной от имени Рима еще пятьдесят лет и умер только в 148 г. до н. э., когда легионы республики возвратились, чтобы раз и навсегда разрушить Карфаген. Как проконсул Рима и личный друг нумидийской царской семьи, Сципион Африканский распределил владения последнего монарха между его тремя сыновьями, но то ли по какой-то случайности, то ли в результате чьего-то умысла единственным правителем Нумидии стал только один из них – Миципса.

Царь Миципса входил в число тех, кого Эмилиан в 133 г. до н. э. попросил сформировать вспомогательные войска для окончательного завоевания Нуманции. Он не только с радостью согласился, но и нашел отличного командующего, возглавившего поход, – своего незаконнорожденного племянника Югурту. Тот хоть и был плодом внебрачной связи, но всегда оставался в сфере притяжения царской семьи и пользовался популярностью при дворе. Бог наделил Югурту «физической силой, привлекательной наружностью, но в первую очередь энергичным умом». Несколько лет Миципса видел в Югурте своего потенциального наследника, но когда у него родились собственные сыновья, тот превратился в проблему. А на войне лихого князя могли убить, что стало бы подходящим решением. Но такая игра явно содержала в себе немалый риск – а что, если по возвращении Югурта станет популярен, как никогда раньше?

В Нуманции Югурта на всех без исключения произвел впечатление. «Юный нумидиец никогда не ошибался в своих суждениях и всегда преуспевал в любых начинаниях. К тому же, он обладал великодушным характером, находчивостью и остроумием – качествами, благодаря которым ему удалось завязать узы близкой дружбы со многими римлянами». Бок о бок с союзниками Югурта узнал, как в действительности римляне воюют и как реализуют свою политику. Разобрался в их военной тактике. Увидел их скрытые недостатки. Но самое главное – изучил пороки. Заметив, что Югурта усваивает эти уроки, Эмилиан отвел молодого нумидийского князя в сторону и предостерег слишком полагаться на взятки и дары, когда ему хочется добиться своего. «Опасно покупать у некоторых то, что принадлежит многим», – сказал ему Эмилиан. Но этот урок Югурта так и не усвоил.

После осады Нуманции он не только вернулся домой живым, но и привез с собой восторженное письмо Сципиона Эмилиана, который писал в нем: «Отвага вашего Югурты в Нуманции буквально бросалась в глаза, о чем вы, уверен, с радостью узнаете. Благодаря своему служению, он стал нам дорог и мы приложим все усилия с тем, чтобы его также полюбили сенат и народ Рима». Перед Миципсой встала настоящая дилемма – теперь, когда Югурта возвратился, получив одобрение Рима, он не мог от него избавиться. Ему оставалось только одно – заключить его в объятия. Царь его официально усыновил, сделав одним из трех законных наследников трона.

В 117 г. до н. э. старый Миципса умер и Нумидия оказалась в руках трех человек: Югурты и двух его младших, и при этом не родных, братьев – Адгербала и Гиемпсала. Они хоть договорились разделить поровну царство и казну, но Югурте делиться с другими оказалось не интересно. С помощью подкупа его шпионы забрались к Гиемпсалу в дом, нашли в шкафу съежившегося от страха царя и отрезали ему голову. Когда об этом убийстве сообщили Адгербалу, он собрал войско, но за годы командования нумидийской армией Югурта завоевал преданность всех лучших солдат. Адгербалу же удалось мобилизовать лишь неопытных новобранцев, которым не хватало как верности, так и подготовки. В ходе их первого и последнего боя армия Югурты разгромила силы Адгербала. Не чувствуя себя больше в безопасности где бы то ни было в Нумидии, царь Адгербал решил искать убежища в Риме – единственном месте, которое пришло ему на ум.

Узнав о волнениях в Нумидии, сенат пришел в возмущение и разрешил Адгербалу объясниться с посланниками Югурты. Стороны, как нетрудно догадаться, стали обмениваться взаимными обвинениями. Адгербал назвал брата «самым скверным человеком на всей земле», братоубийцей, развязавшим войну. Посланцы же Югурты утверждали, что в действительности проблему представляли как раз Адгербал и Гиемпсал, в то время как Югурта действовал лишь в целях самозащиты. А потом добавили, что Адгербал «жалуется только потому, что ему не дали никому навредить». Обсудив вопрос, сенат согласился послать в Нумидию комиссию из десяти человек, чтобы провести дальнейшее расследование и вынести квалифицированное решение.

Возглавил эту комиссию не кто иной, как Луций Опимий, который теперь, разрушив за свою карьеру Фрегеллы и уничтожив Гракхов, вошел в когорту государственных мужей, признанных старейшинами. При встрече Югурта проявил к ним полагающееся уважение и почет, поклявшись подчиниться вынесенному ими вердикту. Опросив участников событий и осмотрев карты, члены комиссии решили не притеснять ни одного из царей, а вместо этого вернуться к принципу совместного правления. Затем поделили Нумидию пополам – Югурте достались плодородные земли в глубине континента, а Адгербалу прибрежные равнины. После чего сенаторы собрали вещи и уехали, теша себя надеждой больше никогда не слышать о погрязших в распрях нумидийских царях.

В ходе обсуждения нумидийского вопроса некоторые сенаторы поддерживали больше Югурту, чем кого-то еще, причем было известно, что доверенные лица Югурты явились в Рим с «большим количеством золота и серебра, используя его, чтобы, во-первых, осыпать подарками старых друзей, а во-вторых, приобрести новых – одним словом, без промедления добиться щедротами чего только возможно». Поддержка, оказанная этими новыми друзьями Югурте, несколько озадачивала, ведь нумидийское взяточничество было «бесстыдным и пользовалось дурной славой». Дошло даже до того, что Скавр подверг коллег за их поведение критике, опасаясь, как бы столь «неприкрытое мздоимство не вызвало возмущения народа».

Но приведенный здесь рассказ о позорном взяточничестве – это еще не все. Для поддержки Югурты многим в сенате деньги не требовались. Было немало тех, кто служил с ним бок о бок в Нуманции, считая храбрым, образованным и достойным союзником Рима. Поэтому есть все основания полагать, что подарков таким старым друзьям, чтобы они поверили в историю, рассказанную бывшим товарищем по оружию, потребовалось совсем немного. Адгербала они не знали. Зато знали Югурту и очень ему симпатизировали. Во всем остальном деньги и дары любой иноземной делегации принимались в качестве достойной платы за то, чтобы допустить ее во внутренний дворик любого сенатора. Это при том, что политикой некоторых всегда заправляет их кошелек; Югурта задействовал всех, кого только смог.

Пока разворачивались все эти события, Гай Марий предпринимал шаги, чтобы опять оказаться на коне. Не унывая после поражения на выборах эдила, в 116 г. до н. э. он выставил свою кандидатуру на должность претора. И хотя Метеллы препятствовали попытке бывшего клиента ее занять, «новый человек» Марий выиграл, заняв в списке победителей последнее место.

Тут же поползли слухи о том, что сторонники Мария для того, чтобы обеспечить другу нужное количество голосов, обманным путем включили рабов в очередь тех, кто пришел сделать свой выбор. Вскоре после выборов его обвинили в фальсификациях. Судебное разбирательство, в ходе которого были опрошены свидетели обеих сторон – включая и Кассия Сабако, того самого друга Мария, который якобы включил в очередь для голосования лиц без гражданства, – затянулось на несколько дней. Также вызвали Гая Геррения, еще одного знатного покровителя Мария. Но тот отказался прийти, сославшись на освященный временем правовой принцип, в соответствии с которым патрону не вменялось в обязанность свидетельствовать против своего клиента. От этой обязанности его освободил сам Марий, заявив, что после избрания претором он больше не был чьим-либо клиентом. Суд, казалось, намеревался вынести Марию обвинительный вердикт, но жюри присяжных по возвращении всех удивило – его голоса разделились поровну. Подобные ситуации римское правосудие трактовало в пользу обвиняемого, и Марий стал претором.

Невзирая на его победу, для Метеллов 115 г. до н. э. все равно оставался рекордным. Ловкий Скавр выиграл выборы консула, в то время как его коллегой на этом посту стал другой представитель рода Метеллов. Еще один выиграл должность цензора. Доказательством того, что за кулисами дергал за ниточки именно Скавр, служит тот факт, что этот самый цензор назначил его сенатским принцепсом. Мало того что этой чести, как правило, удостаивались сенаторы постарше, так ее еще и никогда не оказывали действующему консулу. Поскольку Скавру на тот момент не было еще и пятидесяти, на посту сенатского принцепса он будет оставаться двадцать пять лет, оказывая влияние на ход римской истории с высоты первого номера сенатского списка и первым выступая в ходе любых дебатов. Обеспечив ему это место, цензоры избавили сенат от тридцати двух человек, большинство которых, надо полагать, не были друзьями семьи. Одной из жертв этой зачистки стал Кассий Сабако, близкий друг Мария, которого изгнали за причастность к прошлогоднему выборному скандалу.

После не примечательного ничем года, в течение которого Марий занимался делами в Риме, его отправили в Дальнюю Испанию. О его пребывании там известно совсем немного, хотя известно, что он установил римскую власть на территориях, которые впоследствии стали рассадником разбойников. К 114 г. до н. э. Марий избавил от них регион, и туда приехали подрядчики-публиканы, чтобы эксплуатировать новые копи. Подобно большинству римских чиновников, в службе за границей Марий усматривал возможность сколотить состояние. Поскольку в Рим в 113 г. до н. э. он вернулся очень и очень богатым человеком, мы полагаем, что он просто поддержал притязания кого-то из публиканов на разработку нетронутых, прибыльных копей.

По приезде домой Марий, которому тогда было уже пятьдесят пять лет, вложил свое состояние и многообещающие политические перспективы во взаимовыгодный союз, женившись на шестнадцатилетней Юлии из семейства Цезарей. Это был древний патрицианский род, возраст которого превышал возраст самой республики. Но за несколько столетий он утратил былое влияние, и хотя само это имя оставалось благородным и знатным, кошельки его представителей были пусты. Войдя в семью, Марий принес с собой как энергию, так и деньги. Он оставался все таким же novus homo, но связи Юлиев добавили ему респектабельности, требовавшейся для того, чтобы попытаться совершить прыжок из преторов в консулы, – преодолеть эту пропасть зачастую было не под силу даже тем, кто мог похвастаться связями на самом верху.

В тот самый момент, когда Марий начал охоту на должность консула, без конца от него ускользавшую, в Нумидии воцарился хаос. Три года Югурта и Адгербал еще кое-как сосуществовали, но в 113 г. до н. э. Югурта опять предъявил претензии на единоличное правление царством. Он послал к Адгербалу отряды своих рейдеров, чтобы спровоцировать реакцию брата, а затем выставить себя жертвой. Но тот наживку не заглотил, вместо этого отправив в Рим послов с жалобой на провокацию Югурты. Утомленный нумидийскими склоками сенат, у которого были заботы гораздо важнее, написал Адгербалу ответ, в котором по существу велел разбираться с этой проблемой самостоятельно.

Поняв, что в помощи Адгербалу сенат отказал, Югурта собрал армию и вторгся в ту половину Нумидии, которой правил брат. Тот, желая себя защитить, тоже создал войско, но превосходящие силы Югурты сокрушили его и на этот раз. Адгербал бежал в свою столицу Цирту и укрылся в ней, приказав запереть городские ворота. По всей видимости, молодой царь пессимистично оценивал свои шансы, но несколько итальянских торговцев, которые обосновались в Цирте, убедили его не падать духом – сказали, что раз его притязания на трон поддержат они, то и сенат тоже встанет на его сторону. Поэтому Адгербал послал в Рим еще одно письмо, взмолившись о помощи, а сам приготовился держать осаду.

Второй ответ сената оказался не намного лучше первого. Он отправил к царям трех своих молодых членов, предписав по прибытии в Нумидию приказать Адгербалу и Югурте разрешить конфликт мирным путем. Этим трем сенаторам Югурта поведал свою версию истории, сочинив сказку о том, как ему удалось раскрыть подлый заговор Адгербала и как он себя лишь защищал. Но, попросив пропустить их в Цитру, чтобы выслушать версию Адгербала, послы получили отказ. Обескураженные сенаторы вернулись в Рим предоставить свой доклад. Дураков в сенате не было, поэтому с учетом высокомерного презрения, которое продемонстрировал к ним Югурта, всем стало ясно, что в роли подстрекателя во всей этой истории выступал именно он. Но у него в сенате еще оставались могущественные друзья, зарубившие на корню саму мысль о том, чтобы отправить для наведения в Нумидии порядка легионы.

Вместо этого отправили еще одну комиссию, на этот раз во главе с сенатским принцепсом Скавром. Тот всегда последовательно критиковал Югурту и по приезде в Африку тут же приказал своенравному царю явиться к нему лично. Разбираясь в римской политике, тот понимал, что Скавра необходимо опасаться. После еще одной, последней попытки захватить Цирту, он сдался и предстал перед римлянами. Но в ходе продолжительного разноса, который ему устроил Скавр, Югурта понял, что так и не услышал решительной угрозы отправить в Нумидию легионы. И его осенило, что Скавр приехал, желая не спровоцировать военное вмешательство, а избежать его. Римлян, оказывается, можно было не бояться – они не хотели ввязываться в эту нумидийскую войну.

Пока Скавр в Африке вел переговоры по урегулированию этого вопроса, те самые итальянские купцы из Цирты, которые раньше убеждали Адгербала не терять надежду, теперь советовали ему уступить – сдаться Югурте, после чего оба царя должны были поклясться подчиниться любому решению, которое вынесет сенат. Свою добрую волю Адгербал мог продемонстрировать, выдвинув одно-единственное условие: сохранить ему жизнь. Царь согласился, тем самым совершив роковую ошибку. Едва он вышел за ворота Цирты, как Югурта, не теряя времени, расправился с младшим братом, доставившим ему столько проблем. Несчастного Адгербала арестовали и пытали до смерти.

Если бы Югурта ограничился казнью Адгербала, дело могло бы на том и закончиться. Сенат, скорее всего, признал бы его единоличным царем Нумидии, и жизнь дальше пошла бы своим чередом. Но его люди, войдя в Цирту, тут же бросились жестоко мстить каждому ее жителю. Поступил приказ убивать каждого, «у кого в руках окажется оружие», но его истолковали слишком вольно, что привело к истреблению не одной сотни человек, включая и итальянских купцов. Именно с этого момента для Югурты все пошло не по плану. Даже не желая втягиваться в нумидийский конфликт, сенат не мог игнорировать массовое убийство соплеменников.

В Риме воцарилось единодушное убеждение в том, что Югурта зашел слишком далеко. Но что еще хуже, общественное мнение признавало, что сенат долгие годы плохо вел нумидийские дела. На форуме давно ходили слухи о взяточничестве и коррупции. Когда пришла весть о последнем акте насилия Югурты – садистском истреблении италийцев – трибуны потребовали от сената предпринять какие-то действия. Эффективные действия. Действия военного характера.

Тот уступил. Луций Кальпурний Бестия, избравшийся в том году консулом, получил назначение в провинцию Африка и приказ готовить легионы. Собирая армию, Бестия также подобрал себе в старшие советники группу влиятельных легатов. В их число вошел и Скавр, позаботившийся о том, чтобы оказаться в штабе Бестии. Поскольку один раз ему не удалось удержать легионы от похода в Нумидию, теперь он стремился к мирному разрешению кризиса. Прения между Бестией и Скавром вращались вокруг вопроса о том, насколько им следует продемонстрировать силу, чтобы заставить Югурту подчиниться.

Сам царь, узнав, что Рим мобилизует силы для принятия мер, удивился. Он считал, что раздарил достаточно денег, преследуя цель никогда не сойтись с римлянами в бою, – и что для этого им достаточно ненавистна мысль о военном вторжении в Нумидию. И в ответ смог придумать только одно. Югурта снарядил одного из своих сыновей в Рим, дав ему в придачу двух близких друзей, и велел взять еще больше денег, чтобы подкупить сенат и вновь подчинить его своей воле. Но политические ветра к тому моменту уже переменились. Сенат запретил нумидийцам входить в Рим и предписал в течение десяти дней покинуть пределы Италии. Летом 111 г. до н. э. легионы Бестии отплыли в провинцию Африка и оттуда двинулись к границам Нумидии. Узнав, что легионы вторглись на его территорию, Югурта послал к Бестии своих доверенных людей. Послы сообщили консулу, что завоевание Нумидии обернется продолжительной и дорогостоящей военной кампанией, добавив, что для всех будет лучше прийти к какому-нибудь соглашению. После этого Югурта уже лично приехал к Бестии и Скавру и они втроем устроили совещание в узком кругу. Во время этой встречи было решено, что в обмен на репарации в виде «тридцати слонов, большого числа лошадей и скота, а также незначительного количества серебра», Рим признает Югурту единоличным царем Нумидии и все разъедутся по домам. Формальный характер проведенной военной кампании, равно как и слишком вольготные условия соглашения, по возвращении в Рим вылились в огромный скандал, однако Скавр надеялся, что этот фарс положит кризису конец. Теперь, став единоличным царем Нумидии, Югурта больше не будет представлять собой угрозу, и сенат сможет сосредоточить усилия на северной границе – гораздо более опасной и уязвимой.

Но фарса оказалось недостаточно. Городской плебс надеялся, что Бестия привезет полную капитуляцию Югурты, но вместо этого гонцы принесли шокирующую весть, что консул вернулся, выторговав лишь мелкие репарации. В особенности за скандал вокруг нумидийского царя ухватился молодой лидер Гай Меммий, увидев в нем свой проходной билет во власть. Он с самого начала выступал за то, чтобы послать Бестию в Нумидию, а после своего избрания трибуном в 111 г. до н. э. заклеймил позором заминки сената, обвинив его в причастности к преступлениям Югурты. Факты выглядели предельно просто: римскую честь в который раз «свели к нулю жадностью».

Когда весть о соглашении с нумидийским царем достигла Рима, Меммий осыпал порочную алчность сената градом упреков: «Злодеи, чьи руки в крови, люди неимоверной алчности, зловреднейшие и в то же время надменнейшие, которым данное ими слово, приличие, сознание долга, вообще честное и бесчестное – все служит для стяжания». Вместе с тем, он обругал и народ, который все это допустил: «Вы молча негодовали, глядя, как государственная казна опустошается, как цари и свободные народы платят дань нескольким знатным людям, как одним и тем же людям достались и высшая слава, и огромные богатства». После чего обратился ко всему Риму: «Заклятому врагу выдан авторитет Сената, выдана ваша держава, в Риме и на войне торгуют интересами государства».

В то же время Меммий приложил усилия, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. Особо упомянув преданных мученической смерти Гракхов, он сказал: «После убийства Тиберия Гракха… против римского народа были начаты судебные преследования; после убийства Гая Гракха и Марка Фульвия многие люди из вашего сословия тоже были казнены в тюрьме, и всем этим бедствиям положил конец не закон, а произвол победителей». Незаконное насилие стало тактикой реакционной аристократии. Стараясь направить ситуацию в оптимальное русло, он сказал: «Карать тех, кто предал государство врагу? – Но не оружием и не насилием, ибо вас, поступивших так, это было бы еще менее достойно, чем их, которые этому подверглись, а судебными преследованиями». При этом план у Меммия был весьма своеобразный: он хотел, чтобы против коррумпированного сената дал показания сам Югурта.

Меммий убедил Народное собрание приказать одному из преторов отправиться в Нумидию, взять Югурту и привезти его в Рим, чтобы он указал на сенаторов, которых подкупал. Царь будет пользоваться полной защитой власти трибунов, а давая показания, сможет воспользоваться иммунитетом. Какой бы в действительности ни была степень его вины, сенату подобные заявления никак не могли понравиться. Не понравились они и Югурте, хотя на деле у него в этом вопросе не было выбора. Если не явиться, это послужит доказательством предательства им Рима. Поэтому когда за ним приехал претор, Югурта поднялся на борт корабля и покинул Нумидию.

После многолетнего скандала прибытие Югурты в Рим стало сенсацией. Будучи человеком смышленым, прекрасно владея искусством пускать пыль в глаза, он вырядился в скромные одежды, далекие от пышных убранств, которые имел обыкновение носить. Если он надеялся выйти из этой истории живым и здоровым, то триумфально вступать в Рим в ипостаси Царя-Толстосума было нельзя. Но даже в таком непритязательном наряде Югурта не удержался от соблазна немного пошвырять деньгами. После назначения дня, когда ему предстояло дать показания в Народном собрании, он вознамерился найти какого-нибудь симпатичного трибуна и попросить его оказать ему услуги адвоката. Такого человека Югурта отыскал в лице Гая Бебия, который, присвоив деньги нумидийского царя, пообещал выступить в его защиту.

Когда собрался комиций, возбужденная толпа была настроена враждебно. Сразу после появления Югурты Меммий принялся подробно рассказывать, до какой степени он подкупил сенат. Но при этом напомнил всем, что нумидийский царь приехал не понести наказание, а лишь дать показания. Затаив в душах надежду, собравшиеся ждали того великого момента, когда Югурта выложит все как на духу. Но царь не двинулся с места и не произнес ни слова. Вместо этого вперед вышел Гай Бебий и велел ему молчать. А потом заявил, что налагает на весь процесс вето. Толпа сначала окаменела, затем разразилась яростными возгласами. Но как и в случае с Октавием, наложившим вето на земельный закон Тиберия Гракха, ни убедить Бебия изменить решение, ни запугать его не удалось. Тем все и закончилось. Никаких показаний Югурта не дал. Когда его выводили с помоста, Народное собрание тряслось от гнева, но когда он ушел, собравшаяся толпа мирно разошлась. Однако о награде, в которой им отказали, не забыли.

Во время своего пребывания в Риме Югурта решил довести до конца кое-какие дела. Его деяния в прошлом привели к созданию диаспоры нумидийцев, в чьих жилах текла хоть капля царской крови, и все они по праву считали себя потенциальными целями убийц. Некоторые такие беглецы оказались в Риме, а один из них – внук последнего царя Миципсы по имени Массива – метил на место Югурты, если римляне того раздавят. Узнав об этом плане, царь решил сделать с Массивой то же, что до этого сделал с Гиемпсалом и Адгербалом.

Выполнить эту задачу он поручил одному из своих самых верных соратников Бомилькару. Тот болтался по убогим трущобам Рима до тех пор, пока не вступил в контакт с небольшой шайкой «мастеров таких дел». Те установили за Массивой слежку, выяснили распорядок его дня, устроили засаду и набросились. Но, нанося удар, даже не подумали о скрытности, которой так могут похвастаться ниндзя. Массиву убили, но это опрометчивое нападение наделало столько шума, что о преступлении узнали и тут же схватили злодеев. Когда их притащили к консулу, они во всем сознались и вдохновителем преступления назвали Бомилькара.

В обход гарантированной Югурте защиты, консул приготовился привлечь за совершенное злодеяние Бомилькара к суду – надеясь попутно привязать к делу и Югурту. От предъявленных обвинений царь попытался отделаться шуткой, а в залог того, что Бомилькар предстанет перед судом, оставил пятьдесят своих слуг. Но когда понял, что с помощью привычных взяток остановить процесс не удастся, решил минимизировать потери. Предоставив полсотни заложников их судьбе, Югурта устроил Бомилькару побег из Рима. Узнав, что обвиняемый скрылся, сенат приказал и самому нумидийскому царю немедленно покинуть город. Уезжая, тот повернулся, бросил на Рим взгляд и выдал свое знаменитое изречение: «Продажный город, обреченный на скорую гибель, если на него найдется покупатель».