Молодой гольфист, с открытым оживленным лицом, в бриджах тренировался среди тянущихся вдоль посеревших от сумерек моря и песчаного пляжа дюн. И он не просто так гонял мячик, он оттачивал определенные удары, и та микроскопическая толика злости, с которой он с размаха бил клюшкой, делала его похожим на маленький аккуратный вихрь. Молодой человек быстро обучался новым видам спорта, но имел непреходящее желание делать это еще быстрее, тратить на это даже меньше времени, чем необходимо для того, чтобы овладеть всеми таинствами той или иной игры. Он имел все признаки жертвы тех соблазнительных предложений, которые призывают, к примеру, выучиться игре на скрипке за шесть уроков или приобрести идеальное французское произношение, окончив заочные курсы. Вся его беспокойная жизнь была насыщена подобными прожектами и приключениями. Сейчас он занимал должность личного секретаря адмирала сэра Майкла Крейвена, хозяина большого дома за парком, выходящим к дюнам. Юноша был честолюбив и вовсе не собирался всю жизнь оставаться в секретарях у кого бы то ни было. Но он был и достаточно благоразумен, чтобы понимать: самый надежный способ выбиться из секретарей – это быть хорошим секретарем. Памятуя об этом, он стал очень хорошим секретарем и научился управляться с постоянно увеличивающимися кипами адресованных адмиралу писем с той же быстрой, центростремительной энергией, с которой бил клюшкой по мячику. Сейчас ему приходилось воевать с корреспонденцией в одиночку и на свое усмотрение, поскольку последние полгода адмирал находился в плавании и, хоть его возвращение было не за горами, в ближайшие часы, а то и дни его не ждали.

Пружинистым спортивным шагом молодой человек, которого звали Хэрольд Харкер, поднялся на покрытый дерном холм, ограничивающий полосу дюн, и, посмотрев через песчаный берег на море, увидел нечто необычное. Видно было плохо, потому что сумерки под грозовыми тучами сгущались с каждой минутой, но то, что он увидел, на какой-то миг показалось ему чем-то вроде образа из далекого прошлого, драмой, разыгранной призраками давно минувших эпох.

Последние лучи заходящего солнца лежали длинными слитками меди и золота на темной глади моря, казавшегося скорее черным, чем синим. И на фоне этого озаряющего запад блеска четкими черными силуэтами, точно плоские персонажи театра теней, прошествовали две человеческие фигуры в треуголках и с саблями, как будто они только что сошли на берег с одного из деревянных кораблей Нельсона. И это была вовсе не галлюцинация, которая могла бы показаться мистеру Харкеру естественной, если бы он был склонен к галлюцинациям. Он относился к тем людям, которые, имея жизнерадостный, заводной характер, отличаются научным складом ума, и в видениях ему скорее бы явились летающие корабли будущего, чем боевые корабли прошлого. Поэтому он пришел к очень благоразумному заключению: доверять своим глазам может даже мечтатель.

Его иллюзия продлилась не больше мгновения. Присмотревшись, он понял, что то, что он видит, необычно, но никак не невероятно. Двое мужчин, шагавших по песку один за другим на расстоянии пятнадцати футов, были обычными современными морскими офицерами, только при полном параде: в той пышной до нелепости форме, которую никто не надевает, если только того не требует какое-либо особо торжественное событие, как, скажем, визит представителя монаршей семьи. В шагающем впереди мужчине, который шел с таким видом, будто не знал, что за ним следует кто-то еще, по орлиному носу и острой бородке Харкер сразу узнал своего патрона – адмирала. Второй офицер был ему не известен. Но ему было кое-что известно об обстоятельствах, обусловивших торжественность их облачения. Он знал, что, когда корабль адмирала должен был встать на якорь в расположенном неподалеку порте, ожидалось, что его с официальным визитом посетит одно очень высокопоставленное лицо. Правда, он достаточно хорошо знал и офицеров (по крайней мере, адмирала), и что могло заставить адмирала сойти на берег при полном параде, когда у него ушло бы не более пяти минут на то, чтобы переодеться в штатское или, по крайней мере, в повседневную форму, оставалось для его секретаря загадкой. Это было совершенно не в его духе, и еще несколько недель это оставалось одной из главных загадок во всей этой таинственной истории. Как бы то ни было, в очертаниях причудливых фигур на фоне пустынного пейзажа, разделенного на полосы темным морем и песком, наблюдавший за ними молодой человек увидел что-то от комической оперы, ему тут же вспомнился «Пинафор» Гилберта и Салливана.

Вторая фигура была намного необычнее: во-первых, офицер и выглядел несколько странно, даже помимо его парадной лейтенантской формы и всех регалий, еще более странным было его поведение. Он шел чуднóй неровной походкой, то ускоряя, то замедляя шаг, как будто никак не мог решить, стоит ему догнать адмирала или нет. Адмирал был туговат на ухо и поэтому наверняка не слышал шагов на мягком песке у себя за спиной. Если бы какой-нибудь сыщик вздумал изучить следы, оставленные идущим в арьергарде офицером, он наверняка увидел бы в них двадцать различных видов поступи, от хромоты до танца. У человека в форме лейтенанта было смуглое лицо, накрытое к тому же тенью, но от этого глаза его блестели, словно подчеркивая возбуждение. Один раз он даже пустился бежать, но вдруг резко остановился и продолжил путь медленной развалистой походкой. А после лейтенант сделал такое, что, по представлению мистера Харкера, не мог сделать ни один нормальный офицер Его Британского Величества военно-морского флота даже в стенах дома для умалишенных. Он вытащил из ножен саблю.

И именно в этот миг, когда загадка достигла своей высшей точки, две шагающие фигуры скрылись за мысом. Секретарь успел лишь заметить, как смуглый незнакомец, когда к нему вернулось спокойствие, срубил сверкающим клинком цветок синеголовника. К этому времени он, кажется, уже оставил мысль догнать адмирала, и все же мистер Хэрольд Харкер нахмурился. Какое-то время он постоял, о чем-то напряженно думая, после чего направился в сторону дороги, которая шла рядом с калиткой, ведущей к большому дому, и уходила широкой дугой к морю.

На этой дороге и должен был появиться адмирал, если судить по тому, в каком направлении он двигался, и предположить, что он направлялся домой. Тропинка, идущая по песку между дюн, уходила в сторону от моря, едва обогнув высокий безжизненный мыс, где и превращалась в дорогу, ведущую к Крейвен-хаусу. Именно по этой дороге и поспешил секретарь навстречу своему возвращающемуся домой патрону. Но, очевидно, патрон не собирался возвращаться домой. Впрочем, самому секретарю тоже не суждено было вернуться домой, по крайней мере, еще несколько часов, что в Крейвен-хаусе вызвало тревогу и недоумение.

За колоннами и пальмами этого не в меру роскошного загородного дома ожидание постепенно перерастало в беспокойство. Грайс, дворецкий, большой статный мужчина с желтушным лицом, до странного молчаливый как на верхнем хозяйском этаже, так и внизу со слугами, выказывал некоторые признаки беспокойства, прохаживаясь по главному переднему залу и время от времени выглядывая из окон портика на дорогу, белой змейкой уходившую к морю. Сестра адмирала Мэрион заведовала в доме хозяйством. Точно такой же, как у брата, орлиный нос придавал ее лицу некоторую надменность. Она была говорливой, довольно несобранной, не лишенной чувства юмора женщиной, и голос ее в волнении становился резким и пронзительным, как у попугая. Оливия, дочь адмирала, была темноволоса, задумчива и, как правило, немногословна, даже печальна, так что разговор обычно вела ее тетя, а не она (о чем та, надо сказать, ничуть не жалела). Была у девушки и одна особенность: она могла неожиданно рассмеяться, и смех ее был очаровательный.

– Не понимаю, что могло их так задержать? – удивлялась старшая из женщин. – Почтальон совершенно ясно сказал, что видел, как адмирал шел по пляжу с этим жутким Руком. И почему они называют его «лейтенант Рук»? Ума не приложу.

– Может быть, потому, – предположила девушка, и на миг ее грустное лицо озарилось, – может быть, они называют его лейтенантом, потому что он и есть лейтенант?

– И зачем только адмирал держит его? – фыркнула ее тетя с таким видом, будто говорила о горничной. Она чрезвычайно гордилась своим братом и всегда называла его адмиралом, но ее представление об офицерских обязанностях в военно-морском флоте несколько не соответствовало действительности.

– Роджер Рук – человек, конечно, не очень приятный и малообщительный, – ответила Оливия, – но ведь это не мешает ему быть хорошим моряком.

– Моряком! – вскричала тетушка, и в голосе ее прорезались попугаичьи нотки. – Ну нет, я себе моряков совсем другими представляю… Помнишь песню «Та, что любила моряка»? О, так пели, когда я был молода… Сама подумай, какой из него моряк: он не веселый, не свободный, что там еще… Он не поет, не танцует матросских танцев под дудку.

– Адмирал тоже не часто танцует матросские танцы, – веско заметила ее племянница.

– Ой, ну ты же понимаешь, о чем я… Он не яркий какой-то, скучный, да и вообще, – отозвалась Мэрион. – Да вот секретарь наш и тот веселее будет.

Приступ смеха преобразил трагическое лицо Оливии, сделав его на несколько лет моложе.

– Не сомневаюсь, мистер Харкер уж точно спляшет вам под дудку, – сказала она. – Наверняка он уже изучил парочку матросских танцев по своим самоучителям. Он ведь с ними ни днем ни ночью не расстается. – Неожиданно она прекратила смеяться, посмотрела на напряженное тетушкино лицо и добавила: – И мистера Хорнпайпа почему-то до сих пор нет.

– Мне нет дела до мистера Хорнпайпа, – строго произнесла тетя, встала и подошла к окну.

Лунный свет, ставший из желтого серым, а потом почти белым, разливался по широкому плоскому прибрежному пейзажу, единообразие которого нарушалось только рощицей искореженных морским ветром деревьев, которые окружали пруд и на фоне горизонта казались совершенно черными и мрачными, да старенькой рыбацкой таверной «Зеленый человечек» на берегу. И ни на дороге, ни на всем берегу не было ни души. Никто в доме не видел фигуры в треуголке, которая была замечена на пляже раньше, никто не видел и второй, следовавшей за ней более странной фигуры. Никто не видел даже секретаря, который заметил первых двух.

Было уже за полночь, когда секретарь ворвался в дом и поднял на ноги всех обитателей. Его бескровное лицо казалось совсем белым оттого, что за его спиной маячил рослый полицейский в черной форме. Однако каким-то образом красная тяжелая невозмутимая физиономия человека в форме походила на маску рока даже сильнее, чем бледный и взволнованный лик секретаря. Новость, с которой они явились, была преподнесена двум женщинам со всей возможной взвешенностью выражений и осторожностью. Известие заключалось в том, что мертвое тело адмирала Крейвена нашли в пруду, где оно плавало у берега под деревьями, окутанное водорослями и тиной. Предполагалось, что он утонул.

Любой, кто знаком с секретарем, мистером Хэрольдом Харкером, поймет, что каким бы ни было охватившее его волнение, этим утром его обуревало страстное желание взять ситуацию в свои руки. Инспектора, которого он накануне повстречал на дороге недалеко от «Зеленого человечка», секретарь затащил в одну из комнат, чтобы посоветоваться без посторонних. Там он учинил ему истинный допрос, но это ничуть не смутило бесстрастного инспектора Бернса – он был либо слишком глуп, либо слишком умен, чтобы обижаться на подобные мелочи. Вскоре стало ясно, что он был далеко не так глуп, как казалось, поскольку на шквал вопросов Харкера отвечал хоть и медленно, но четко и рассудительно.

– Что ж, – наконец сказал Харкер, в голове которого вертелись многочисленные названия пособий наподобие «Как стать сыщиком за десять дней», – надо полагать, мы имеем дело с обычным треугольником: несчастный случай, самоубийство или убийство.

– Мне не кажется, что это могло произойти случайно, – ответил полицейский. – Тогда ведь еще даже не стемнело, да и пруд-то находится в пятидесяти ярдах от прямой дороги, которую к тому же он знал как свои пять пальцев. Для него утонуть в том пруду было все равно, что пойти и аккуратно лечь в лужу посреди улицы. А что касается самоубийства, я бы не стал заявлять, что он свел счеты с жизнью, это тоже маловероятно. Адмирал был весьма деятельным и успешным человеком, к тому же баснословно богатым, чуть ли не миллионером, насколько я знаю. Хотя, понятно, это ничего не доказывает. В личной жизни у него тоже как будто все складывалось. Уж кто-кто, а он не стал бы топиться.

– Значит, – от волнения перешел на шепот секретарь, – остается третий вариант.

– Я бы не стал торопиться с таким выводом, – возразил инспектор к явному неудовольствию Харкера, который торопился всегда и во всем. – Есть еще пара вопросов, с которыми не мешало бы разобраться. Вот, к примеру, его состояние. Вам известно, к кому оно перейдет. Вы его личный секретарь, вам что-либо известно о его завещании?

– Не настолько личный, – ответил молодой человек. – У него был свой адвокат из конторы господ Уиллиса, Хардмана и Дайка на Сатфорд-хай-стрит. Думаю, завещание находится у них.

– Надо бы наведаться к ним поскорее, – сказал инспектор.

– Едем сейчас же! – вскричал нетерпеливый секретарь, но не бросился на улицу, а нервно походил по комнате и неожиданно поинтересовался: – А как вы поступили с телом, инспектор?

– Сейчас его в участке осматривает доктор Стрейкер. Отчет, думаю, будет готов где-то через час.

– Что же так долго-то? – воскликнул Харкер. – Мы выиграем время, если встретимся с ним у адвокатов. – Тут он остановился, и порывистость его вдруг сменилась смущением. – Послушайте, – сказал он. – Я бы хотел… Думаю, нужно бы позаботиться о юной леди, дочери бедного адмирала. У нее появилась одна идея… Может быть, это и ерунда, но мне бы не хотелось ее расстраивать. Она хочет посоветоваться с каким-то другом, который сейчас остановился в городе. Какой-то Браун, священник, кажется… Она дала мне его адрес. Я не очень-то доверяю попам, но…

Инспектор кивнул.

– Я тоже не очень-то доверяю попам, но отцу Брауну я доверяю полностью, – сказал он. – Однажды мне пришлось с ним заниматься одним делом о пропаже шкатулки с драгоценностями. Ему в сыщики, а не в священники нужно было идти.

– Хорошо, – на ходу бросил секретарь, выходя из комнаты. – Его тоже пригласим к адвокатам.

Как оказалось, когда они в спешном порядке прибыли в соседний городок, чтобы встретиться с доктором Стрейкером в адвокатской конторе, отец Браун был уже там. Он сидел, сложив руки на большом старом зонтике, и приятно беседовал с единственным присутствующим представителем фирмы. Доктор Стрейкер уже тоже прибыл, но, как видно, только что, поскольку, когда они его увидели, он бросил перчатки в цилиндр, а цилиндр поставил на столик у стены. Мягкая улыбка на круглом, как луна, приветливом лице священника, его весело поблескивающие очки, вместе с тихим смехом жизнерадостного седого адвоката указывали на то, что доктор еще не сообщил им о том, какое печальное дело собрало их здесь.

– Нет, все же прекрасное утро выдалось, – говорил отец Браун. – Похоже, буря все-таки прошла мимо нас. Вы эти тучи видели? Огромные, черные, а с неба – ни капли.

– Да, – поигрывая ручкой, согласился адвокат. Это был третий из партнеров, мистер Дайк. – И сейчас, смотрите, небо чистое, ни облачка. В такой день и работать-то грешно. – Тут, заметив посетителей, он отложил ручку и встал. – А, мистер Харкер! Здравствуйте, здравствуйте. Как поживаете? Я слышал, скоро адмирал возвращается.

Когда заговорил Харкер, его голос глухо разнесся по комнате.

– К сожалению, мы принесли с собой плохие новости. Адмирал Крейвен утонул по пути домой.

Что-то неуловимое изменилось в настроении, царившем в комнате, хотя оба находившихся здесь, застыв, по-прежнему смотрели на секретаря так, будто ожидали от него какой-то шутки. Оба они повторили слово «утонул», переглянулись и изумленно уставились на вестника. Потом одновременно заговорили:

– Когда это случилось? – спросил священник.

– Где его нашли? – спросил адвокат.

– Нашли его, – ответил инспектор, – в том пруду, недалеко от берега, возле «Зеленого человечка». Когда его вытащили, он весь был в водорослях и тине, так что его сразу и не узнали, но доктор Стрейкер… Что с вами, отец Браун? Вам плохо?

– «Зеленый человечек», – произнес отец Браун, который вдруг побледнел и содрогнулся. – Извините… Простите, просто меня это так ужаснуло.

– Что вас ужаснуло? – недоуменно спросил офицер.

– Наверное, зеленая тина, – ответил священник, издав нервный смешок, а потом добавил уже более твердым голосом: – Я думал, это были морские водоросли.

К этому времени все уже смотрели на священника, явно подозревая, что он свихнулся, что и понятно, и все же причиной следующего удивления стал не он. После гробового молчания заговорил доктор.

Нужно сказать, что доктор Стрейкер являлся человеком примечательным. Даже внешне. Он был очень высоким и угловатым, одевался в соответствии со своей профессией, но по моде, которая отжила свое еще, наверное, в средневикторианскую эпоху. Будучи сравнительно молодым человеком, он носил длинную окладистую каштановую бороду, которая ниспадала на его жилет, придавая всему лицу, одновременно грубому и красивому, сильную бледность. Привлекательность доктора несколько умаляли глубоко посаженные глаза, которые не то чтобы косили, но, скорее имели какой-то намек на косоглазие. Эти особенности и обратили на себя всеобщее внимание, потому что, как только он заговорил, сразу стало понятно, что этот человек привык, чтобы его слушали и с его мнением считались, хотя сказал он только:

– Раз уж мы заговорили о подробностях, нужно добавить еще кое-что. – И, немного подумав: – Адмирал Крейвен не утонул.

Инспектор с неожиданной для такого крупного человека скоростью повернулся к доктору и попросил объяснить.

– Я только что осмотрел тело, – сказал доктор Стрейкер. – Причиной смерти был укол в сердце тонким острым предметом, наподобие стилета. Тело бросили в пруд после смерти и даже не сразу, а через какое-то время.

Отец Браун не сводил с доктора Стрейкера глаз. Нечасто на лице его появлялось такое сосредоточенное выражение, и позже, когда собравшиеся расходились, он подошел к медику, чтобы продолжить разговор на улице. Пока же единственное, что их еще задерживало, – это формальный вопрос о завещании. Профессиональный этикет юриста заставил понервничать нетерпеливого молодого секретаря. Впрочем, старого адвоката все же удалось убедить (больше благодаря такту священника, чем настойчивости полицейского) не делать тайны из того, о чем и так все догадывались. Мистер Дайк с профессиональной вежливой улыбкой признал, что в завещании адмирала не было ничего необычного, он оставил все своему единственному ребенку, Оливии, и не было никаких причин это скрывать.

Доктор и священник медленно шли по улице, которая, вырываясь из города, уходила в сторону Крейвен-хауса. Харкер, стремясь, как всегда, попасть куда-нибудь раньше остальных, ушел далеко вперед, но двое идущих за ним, казалось, были больше увлечены темой разговора, чем направлением движения.

– Итак, отец Браун, что вы об этом думаете? – таинственным тоном обратился высокий доктор к низенькому клирику, идущему рядом с ним.

Отец Браун, пристально посмотрев на него, ответил:

– У меня возникла пара соображений, но главная трудность заключается в том, что я очень мало знаком с адмиралом. Хотя с его дочерью несколько раз встречался.

– Адмирал был из тех людей, – мрачно произнес доктор, – о которых говорят, что у них нет врагов.

– Если я вас правильно понимаю, о нем можно было сказать и что-то другое? – поинтересовался священник.

– Это, конечно, не мое дело, – поспешил добавить Стрейкер, но голос его прозвучал напряженно. – Однако у него тоже случались срывы. Однажды он грозился подать на меня в суд, когда я сказал, что ему необходима операция. Наверное, потом он все же передумал. Я не удивлюсь, если выяснится, что он бывал достаточно груб со своими подчиненными.

Взгляд отца Брауна был устремлен на секретаря, который шагал далеко впереди, и, глядя на него, он понял причину его спешки: еще дальше, ярдах в пятидесяти, по той же дороге к Крейвен-хаусу медленно шла дочь адмирала. Вскоре секретарь ее догнал, и оставшуюся часть времени отец Браун наблюдал, как две спины медленно растворяются вдали. Секретарь явно был чем-то чрезвычайно взволнован, но, если священник и догадался чем, он не стал об этом говорить. Дойдя до поворота к дому доктора, он лишь коротко заметил:

– Может быть, вы еще что-то хотели рассказать?

– С чего бы это? – отрубил доктор и зашагал прочь. Что он хотел сказать своим ответом – почему священник решил, что он может рассказать что-то еще, или же, почему он должен об этом рассказывать, – осталось непонятно.

Дальше, следом за молодыми людьми, отец Браун побрел один. Но, когда он подошел к калитке, за которой начиналась парковая дорожка, ведущая к дому адмирала, его внимание привлекло поведение девушки, которая неожиданно развернулась и пошла ему навстречу. Лицо ее было очень бледным, а глаза блестели как-то по-новому, выражая пока еще непонятное чувство.

– Отец Браун, – тихо сказала она, – мне нужно поговорить с вами как можно скорее. Вы обязательно должны выслушать меня, больше мне ничего не надо.

– Конечно, – ответил он так спокойно, будто какой-нибудь уличный торговец спросил у него, который час. – Где мы можем поговорить?

Она отвела его в одну из ветхих парковых беседок, где они сели, скрытые от посторонних глаз переплетением зеленых веток и большими резными листьями, и тут же, не теряя ни секунды, приступила к разговору, будто желание высказаться жгло ее изнутри.

– Я разговаривала с Хэрольдом Харкером, – выпалила она. – Он рассказал мне ужасные вещи. – Священник кивнул, и девушка торопливо продолжила срывающимся от волнения голосом. – Про Роджера Рука. Вы знаете, кто это?

– Мне говорили, – ответил он, – что друзья-моряки называют его Веселый Роджер, потому что он никогда не бывает весел и чем-то напоминает пиратский череп со скрещенными костями.

– Он не всегда был таким, – тихо сказала Оливия. – Наверное, с ним стряслось что-то очень нехорошее. Мы ведь дружили еще в детстве, играли вместе на берегу моря. У него всегда в голове был ветер, он мечтал стать пиратом, и вообще, мне кажется, Роджер относился к таким людям, которые, начитавшись детективов, могут стать настоящими преступниками. Только в его мечтах присутствовала романтика. Тогда он и вправду был веселым Роджером, и думаю, – последним мальчишкой в мире, который действительно мечтал сбежать из дому и стать моряком. Семье его в конце концов пришлось смириться с его решением вступить во флот. И…

– Да? – терпеливо произнес отец Браун.

– И мне кажется, – улыбнувшись, призналась девушка, – бедному Роджеру этого оказалось мало. Морским офицерам так редко приходится сжимать зубами кортики или размахивать окровавленными абордажными саблями и черными флагами… Но даже это не объясняет произошедшей с ним перемены. Он сделался каким-то черствым, замкнутым, словно умер внутри. Теперь он всегда избегает меня. Но это не имеет отношения к делу. Я решила, что его сломило какое-то несчастье, которое меня не касается. И, понимаете… Если то, что говорит Хэрольд, правда, то это несчастье – не что иное, как сумасшествие. Либо он сошел с ума, либо в него вселился бес.

– И что же вам рассказал Хэрольд? – спросил священник.

– О, это настолько ужасно, что мне страшно повторять, – ответила она дрожащим голосом. – Он клянется, что видел, как вечером Роджер крался за отцом, будто что-то задумал, но не решался этого сделать, а потом достал саблю… Доктор говорит, отца закололи острым оружием… Я не верю, что Роджер Рук может быть причастен к этому. Да, он часто бывал в дурном настроении, а отец тоже отличался тяжелым характером, и из-за этого они иногда ссорились. Но что такое ссора? Не подумайте, что я просто защищаю старого друга, ведь я уже даже не могу назвать его другом, но бывают такие вещи, которые ты знаешь наверняка, чувствуешь душой… Даже если речь идет о старом знакомом. И все же Хэрольд клянется, что он…

– Похоже, Хэрольд очень часто клянется, – заметил отец Браун.

Помолчав, она заговорила изменившимся голосом.

– Да, он клянется и в другом. Хэрольд Харкер только что сделал мне предложение.

– Мне стоит поздравить вас? Или, вернее, его? – спросил священник.

– Я ответила ему, что нужно подождать. Но он не умеет ждать. – Тут на нее снова накатила волна хорошего настроения, и, как обычно неожиданно, она рассмеялась. – Он сказал, что я его идеал, что он всегда мечтал о такой, как я, и так далее. Он какое-то время жил в Штатах, но я почему-то вспоминаю об этом, когда он говорит не о долларах, а об идеалах.

– И я полагаю, – очень мягко произнес отец Браун, правду о Роджере вам нужно узнать для того, чтобы решить, как ответить на предложение Хэрольда?

Она тут же напряженно нахмурились, но потом так же быстро улыбнулась и сказала:

– И откуда вы все знаете?

– Я знаю очень мало, особенно об этом деле, – серьезно возразил священник, а потом добавил: – Мне известно только, кто убил вашего отца. – Девушка вскочила и уставилась на него, бледная как мел. Слегка поморщившись, отец Браун продолжил: – Я даже попал в неловкое положение, когда догадался об этом. Это произошло, когда они спросили, где его нашли, и упомянули о зеленой тине и «Зеленом человечке». – Тут он тоже встал, крепко сжал зонтик и решительно произнес: – Мне известно еще кое-что. Можно сказать, это ключ ко всем вашим загадкам. Но я пока не стану вам ничего рассказывать. Думаю, для вас это будет плохой новостью. Хотя не такой уж плохой, по сравнению с тем, о чем вы думаете. – Он застегнул верхнюю пуговицу на пальто и направился к калитке. – Я хочу повидаться с этим вашим мистером Руком. Схожу в хижину на берегу, к тому месту, где его увидел мистер Харкер. Он ведь там живет? – И торопливым шагом отец Браун направился в сторону пляжа.

Оливия была натурой впечатлительной, вполне вероятно, даже слишком впечатлительной, чтобы ее можно было оставлять наедине с мыслями о тех намеках, которые она услышала от своего друга, однако, поспешившего уйти, чтобы как можно скорее найти способ развеять ее подозрения. Загадочная связь между неожиданным просветлением отца Брауна и случайным упоминанием пруда и таверны растревожила ее фантазию, наполнила ее воображение бесчисленными химерами и жутким символизмом. Зеленый человечек превратился в призрака, который расхаживает ночами по окрестностям, волоча за собой огромные пучки отвратительных водорослей. Вывеска в форме человечка, висящая у двери таверны, превратилась в фигуру висельника, а сам пруд представился ей темной подводной таверной, в которой собираются бражничать погибшие моряки. Но отец Браун избрал самый быстрый способ избавить ее от этих кошмаров, ослепив сияющим светом, который показался девушке таинственнее, чем сама ночь.

Ибо еще до того, как село солнце, в ее жизнь вернулось нечто такое, отчего весь мир для нее снова перевернулся; она даже не догадывалась, насколько это было ей желанно, пока это не случилось; это было как сон, как что-то виденное раньше и знакомое, но в то же время непостижимое и невероятное. Она увидела Роджера Рука, который шел широкими шагами по песку, и даже, когда он был всего лишь точкой вдалеке, Оливия поняла, что он преобразился. По мере того как он приближался, она все яснее видела, что его смуглое лицо светится радостью. Не замедляя шага, он подошел прямо к ней, взял за плечи и сказал:

– Слава Богу, теперь я смогу о тебе позаботиться.

Не зная, что и думать, она как будто со стороны услышала свой растерянный голос, который спросил, чему он так радуется и почему вдруг так изменился.

– Я узнал плохие новости, – ответил он, – и потому счастлив.

Все заинтересованные стороны, включая тех, кто, кажется, был совершенно не заинтересован в этом деле, собрались на садовой дорожке, ведущей к Крейвен-хаусу, чтобы выслушать на этот раз действительно формальное оглашение завещания адмирала и из уст адвоката узнать, чего можно ожидать от столь неожиданных и кардинальных перемен. Помимо седовласого юриста с завещательным документом в руках, пришел и инспектор, вооруженный уже большими полномочиями относительно преступления, и лейтенант Рук, не отходивший от дочери покойного ни на шаг. Кто-то удивился, заметив долговязую фигуру доктора, кто-то улыбнулся, увидев низенького священника. Мистер Харкер, подвижный, как резиновый мячик, сломя голову бросился к калитке, чтобы встретить прибывших, повел их к лужайке, но на полдороге опять убежал вперед, сказав, что ему нужно все подготовить для приема. Заверив, что вернется через секунду, он скрылся в доме, и те, кто знал, каким сгустком энергии он был, поверили этому. Пока же собравшиеся остались на лужайке перед домом, не совсем понимая, что делать дальше.

– Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так бегал. Разве что на площадке для крикета, – заметил лейтенант.

– Этого молодого человека, – сказал адвокат, – очень раздражает, что закон не поспевает за ним. Хорошо, хоть мисс Крейвен понимает наши профессиональные сложности и задержки. Она любезно поставила меня в известность, что чувствует доверие к моей медлительности.

– Хотелось бы мне, – неожиданно произнес доктор, – чувствовать такое же доверие к его торопливости.

– Что вы хотите этим сказать? – с подозрением в голосе спросил Рук. – Что Харкер торопит события?

– И торопит, и замедляет, – по своему обыкновению загадочно ответил доктор Стрейкер. – Мне известен по крайней мере один случай, когда он не сильно торопился. Почему он полночи бродил вокруг пруда и «Зеленого человечка» перед тем, как прибыл инспектор и нашел тело? Как случилось, что он встретился с инспектором на дороге? Что заставило его думать, что он сможет встретить инспектора рядом с «Зеленым человечком»?

– Что-то я вас не понимаю, – сказал Рук. – Вы думаете, Харкер говорил неправду?

Доктор Стрейкер не ответил, а адвокат мрачно усмехнулся:

– Самое серьезное, в чем я могу упрекнуть этого юношу, это то, что он с завидной энергией взялся учить меня моему делу.

– Раз уж разговор зашел об этом, – вставил инспектор, который только что присоединился к группе стоящих впереди, – он и меня поучал. Впрочем, это не имеет отношения к делу. Но если вы, доктор Стрейкер, на что-то намекаете, я вынужден просить вас высказаться прямо, потому что я, возможно, буду обязан немедленно его допросить.

– Да вот и он сам, – сказал Рук. В эту секунду в дверях дома снова появилась подвижная фигура неугомонного секретаря.

И тут отец Браун, который все это время молчал и оставался в тени в хвосте процессии, удивил всех собравшихся и особенно тех, кто его знал. Он не только выбежал вперед, но еще и повернулся ко всей группе со странным, несколько даже пугающим выражением лица, как сержант, останавливающий колонну солдат.

– Стойте! – Короткое слово прозвучало почти как приказ. – Прошу у всех прощения, но мне нужно предварительно поговорить с мистером Харкером. Это необходимо. Я обязан рассказать ему о том, что известно мне и никому больше. Он должен это услышать. Это может спасти определенное лицо от крайне неприятного недоразумения в будущем.

– О чем это вы говорите? – удивленно спросил старый адвокат.

– О плохих новостях, – ответил отец Браун.

– Знаете что… – возмущенно воскликнул инспектор, но, встретившись взглядом с маленьким человеком в рясе, как видно, вспомнил какие-то странности священника, свидетелем которых ему приходилось быть в прошлом, и продолжил более спокойно: – Если бы это были не вы, а кто-то другой, я бы ему…

Однако отец Браун не стал его слушать, а развернулся и принялся о чем-то оживленно разговаривать с Харкером в портике. Они вместе немного прошлись туда-сюда, после чего скрылись в темном коридоре. Минуло около двенадцати минут, прежде чем из дома вышел отец Браун. Он был один. Ко всеобщему удивлению, священник, похоже, не собирался возвращаться в дом, когда вся компания наконец направилась к двери. Он опустился на расшатанную скамеечку в одной из увитых зеленью беседок, а после того как процессия скрылась внутри, закурил трубку и устремил взгляд на длинные неровные листья у себя над головой, прислушиваясь к щебетанию птиц. Наверное, во всем мире нет другого человека, которому безделье доставляло бы такое же наслаждение, как отцу Брауну.

Он сидел, окружив себя облаком дыма, и, как видно, пребывал в безмятежной полудреме, когда дверь снова распахнулась, на лужайку перед домом высыпались три фигуры и беспорядочно бросились к нему. В этой гонке победа легко досталась дочери покойного хозяина дома и ее юному поклоннику, мистеру Руку. На их лицах было написано крайнее изумление, а лицо инспектора Бернса, который тяжелыми прыжками следовал за ними, сотрясая сад, точно слон, пылало от негодования.

– Что все это значит? – выкрикнула запыхавшаяся Оливия, подбежав к беседке. – Он исчез!

– Сбежал! – гаркнул лейтенант. – Харкер успел собрать портфель и сбежать. Через черный ход, потом через забор сада и дальше одному Богу известно куда. Что вы сказали ему?

– Скажите правду! – взволнованно воскликнула Оливия. – Вы поняли, что он преступник, и сказали ему об этом? Поэтому он убежал? Господи, я и представить себе не могла, что он способен на такое!

– Как это понимать? – выпалил подоспевший инспектор, едва не сбив с ног Оливию и лейтенанта. – Что же вы натворили? За что вы со мной так поступаете?

– Как это понимать? – повторил отец Браун. – А что я сделал?

– Вы дали убийце возможность сбежать, – вскричал Бернс так, будто в саду грянул гром. – Вы помогли сбежать преступнику. А я как дурак позволил вам это сделать! Теперь его ищи-свищи.

– За свою жизнь я помог нескольким убийцам, это правда, – веско сказал отец Браун, – но я никогда не помогал совершать убийства.

– Но все это время вы знали! – стояла на своем Оливия. – Вы с самого начала догадались, что это был он. Вот что расстроило вас, когда вы услышали о том, как нашли тело. Это подразумевал и доктор, когда говорил, что моего отца могли недолюбливать его подчиненные.

– Вот именно! Об этом я и говорю, – продолжал негодовать полицейский. – Вы уже тогда знали, что он…

– Вы уже тогда знали, – подхватила Оливия, – что убийцей был…

Отец Браун кивнул с серьезным видом и сказал:

– Да, уже тогда я знал, что убийцей был старик Дайк.

– Кто? – изумленно переспросил инспектор в неожиданно наступившей мертвой тишине, нарушаемой только редкими вскриками птиц.

– Мистер Дайк, адвокат, – пояснил отец Браун с видом учителя, объясняющего элементарные вещи первоклашкам. – Мужчина с седыми волосами, который должен был зачитать завещание.

Все трое ошалело смотрели на отца Брауна, не произнося ни слова, пока он неторопливо забивал трубку и чиркал спичкой. Наконец Бернс, с видимым усилием собрав в кулак волю, сумел нарушить напряженное молчание.

– Во имя всего святого, объясните!

– Объяснить? – священник медленно поднялся со скамейки, выпустив облако дыма. – Объяснить, почему он это сделал? Что ж, я думаю, сейчас самое время рассказать вам все. Вернее, тем из вас, кому не известно главное, что служит ключом ко всей этой истории. Случилась страшная беда, было совершено преступление, но это не убийство адмирала Крейвена. – Он внимательно посмотрел в глаза Оливии и очень серьезно произнес: – У меня плохая весть, и я сообщу ее вам коротко и прямо, потому что вы достаточно мужественны и сейчас достаточно счастливы, чтобы она вас не сломила. Именно сейчас у вас есть возможность доказать, что вы сильная, прекрасная женщина… Сильная и прекрасная, но не богатая.

Никто не произнес ни слова, и он продолжил:

– Мне жаль, но большая часть денег вашего отца утрачена. И виной тому – финансовая деятельность убеленного сединами джентльмена по фамилии Дайк. Мне тяжело об этом говорить, но он – мошенник. Адмирала Крейвена убили, чтобы он не рассказал о том, как его обманули. То, что ваш отец был разорен, а вы лишились наследства, объясняет не только убийство, но и все остальные загадки этого дела. – Он сделал пару затяжек и заговорил снова. – Когда я рассказал мистеру Руку о вашем несчастье, он бросился вам на выручку. Мистер Рук – удивительный человек.

– Оставьте, – произнес мистер Рук, недовольно поморщившись.

– Мистер Рук – доисторическое чудовище, – продолжил отец Браун с академическим спокойствием. – Он – анахронизм, атавизм, пережиток каменного века. Если до наших дней сохранились какие-нибудь варварские предрассудки, которые, как мы полагали, давным-давно исчезли с лица земли и стерлись из человеческой памяти, так это понятие чести и независимости. Впрочем, мне так часто приходилось сталкиваться с древними предрассудками… Мистер Рук – вымершее животное. Плезиозавр. Он не захотел жить на содержании жены или быть мужем женщины, у которой есть повод подозревать, что ему дороже ее богатство, а не она. Вот что сделало его таким мрачным. По этой причине он и ожил, только когда я сообщил ему радостную новость о том, что вы разорены. Он хотел сам обеспечивать свою семью, а не жить на содержании супруги. Отвратительно, не правда ли? Ну, а теперь давайте поговорим о более приятном, о мистере Харкере.

Как только я рассказал мистеру Харкеру о том, что вы лишились наследства, он сбежал, только его и видели. Но не судите мистера Харкера слишком строго. У него были и хорошие, и дурные порывы, но он все перепутал. Нет ничего плохого в том, чтобы быть честолюбивым человеком, но он возвел свое честолюбие в ранг идеала. Старое представление о чести научило людей с опаской относиться к удаче, думать: «За успехом может последовать расплата», но новое, трижды проклятое, абсурдное представление об успешной жизни учит людей верить, что успех измеряется в деньгах. И это единственное, что было в нем плохого. Во всем остальном это хороший парень, таких тысячи. Хоть смотри на звезды, хоть мечтай об успехе, и то и то – стремление к высшему. И хорошая жена, и богатая жена – все хорошо. Но Харкер не был циничным проходимцем, иначе вернулся бы и отделался от вас обманом или попросту бросил. Он не мог смотреть вам в лицо, потому что, пока вы были рядом, с ним оставалась половина его разбившегося идеала. Не я рассказал адмиралу о том, что произошло, это сделал кто-то другой. Во время его последнего парада на палубе кто-то шепнул ему, что его друг, семейный адвокат, предал его. Его охватила такая ярость, что он сделал такое, на что никогда бы не пошел в здравом уме. Прямо с палубы, в парадной форме при треуголке и золотых галунах, он сошел на берег, чтобы изобличить преступника. Предварительно он телеграфировал в полицию, и именно поэтому рядом с «Зеленым человечком» оказался инспектор. Лейтенант Рук последовал за ним, потому что предположил, что у адмирала случилось какое-то семейное несчастье, и подумал, что он может чем-то помочь, снискав этим его благосклонность. Отсюда и его нерешительность. Что же касается того, почему он вытащил из ножен саблю, когда немного поотстал от адмирала на берегу и думал, что его никто не видит… Что ж, тут мы можем только гадать. Он всегда был романтиком и еще в детстве мечтал о морских приключениях, боях на саблях и так далее, но вместо этого оказался на флоте, где ему и саблю-то разрешалось носить разве что раз в три года. Он подумал, что остался один на берегу, где играл еще мальчишкой, и если вы не понимаете, почему он это сделал, я могу только повторить слова Стивенсона: «Не быть вам пиратом». И поэтом вам не быть. И вы никогда не были мальчишкой.

– Не была, – серьезно произнесла Оливия, – и все же мне кажется, я понимаю.

– Почти каждый мужчина, – продолжил священник так, будто думал вслух, – если ему под руку попадает какой-нибудь предмет типа сабли или кинжала, не преминет поиграть с ним, пусть даже это всего лишь безобидный нож для бумаги. Поэтому меня и удивило, почему адвокат этого не сделал.

– О чем это вы? – спросил Бернс. – Не сделал чего?

– Как, разве вы не заметили? – удивился Браун. – Во время первой встречи в конторе адвокат крутил в руках ручку, а не нож для бумаги, хотя прямо перед ним лежал прекрасный сверкающий стальной нож в форме кинжала. Ручки у него на столе были грязные, все в чернильных пятнах, но нож был явно недавно начищен. Но он не держал его в руках. Даже у убийц есть границы цинизма.

С минуту все молчали, потом заговорил инспектор.

– Послушайте… – словно пробуждаясь ото сна, произнес он. – Если честно, я не знаю, что и думать. Может быть, вы считаете, что с этим делом уже покончено, но только я к нему еще не подступался. Откуда вам вообще все это известно об адвокате? Почему вы на него подумали?

Отец Браун хмыкнул, но как-то грустно, без тени иронии.

– Убийца допустил ошибку в самом начале, – сказал он, – и я не понимаю, почему этого никто не заметил. Когда вы явились в кабинет адвоката с вестью об убийстве, там никто не должен был ничего знать, кроме того что со дня на день ожидается возвращение адмирала. Как только вы сказали, что он утонул, я поинтересовался, когда это произошло, а мистер Дайк спросил, где нашли труп. – Священник замолчал, выбил трубку, после чего продолжил неторопливый рассказ: – Когда говорят, что моряк, возвращающийся из морского плавания, утонул, то, естественно, первым делом в голову приходит мысль, что он утонул в море. По крайней мере, это можно предположить. Если бы его смыло за борт, если бы он пошел на дно вместе с кораблем, или если был «похоронен в пучине морской», нет причин думать, что его тело вообще могло быть найдено. Как только адвокат спросил, где его нашли, мне стало ясно, что он совершенно точно знает, где его нашли, потому что сам бросил его в тот пруд. Никому, кроме убийцы, не могла прийти в голову совершенно дикая мысль, что моряк мог утонуть не в море, а в пруду в нескольких сотнях ярдов от берега. Именно поэтому мне и стало дурно, и я, наверное, позеленел не хуже «Зеленого человечка». Знаете, мне как-то непривычно вдруг узнавать, что я сижу рядом с убийцей. Пришлось выкручиваться и объясняться иносказательно. Но мои слова не были бессмысленны. Помните, я сказал, что меня поразило то, что тело было покрыто зеленой тиной, ведь это должны были быть морские водоросли.

Хорошо, что трагедия не способна убить комедию, и они могут идти рука об руку. Единственный действующий компаньон фирмы Уиллиса, Хардмана и Дайка пустил себе пулю в лоб, когда инспектор пришел его арестовывать. А вечером Оливия и Роджер бродили по песчаному берегу среди дюн, выкрикивая свои имена, как они делали, когда были детьми.