Сначала вперед вышла женщина со светлыми волосами, высвободив руку из хватки любовницы. В несколько широких шагов она пересекла поляну и остановилась буквально на расстоянии вытянутой руки от Иммануэль. Вблизи стало заметно, что лицо женщины было сильно изуродовано: нос переломан, кость на переносице выпирала под острым углом. Ее полные губы немного припухли, и Иммануэль увидела, что нижняя была рассечена посередине. Ее обнаженные груди грузно висели, а голова упала набок, словно шее не хватало сил, чтобы удерживать череп вертикально.

Следом за ней, пробираясь сквозь траву и папоротники, к ним подошла и черноволосая женщина. И ростом и красотой она превосходила первую женщину, и ступала с робкой грацией лани. Она остановилась рядом со своей возлюбленной и обвила рукой ее талию, словно утягивая обратно. Но женщина отмахнулась от нее, упрямо шагнула вперед и медленно протянула руку к Иммануэль, как будто приветствуя. В пальцах, бледных и искореженных, совсем как у Абрама, она сжимала небольшой предмет черного цвета.

Это была тетрадь в кожаном переплете.

Бледная женщина прижала тетрадь к груди Иммануэль, и она отшатнулась, припав к стволу ближайшей сосны. Рот женщины скривился в подобии улыбки.

«Возьми». Слова разнеслись на ветру, беснующемся в ветвях деревьев. Когда Иммануэль их услышала, у нее подогнулись колени. «Она твоя».

Дрожащими руками она приняла подарок. Тетрадь оказалась тяжелой и непривычно теплой на ощупь, словно под ее переплетом струилась кровь. Вцепившись в тетрадь, Иммануэль не чувствовала ни страха перед этими женщинами, ни стыда за их наготу. Необыкновенное чувство охватило ее. Слово она оторвалась от земли, словно ее душа больше не была привязана к ее телу.

Лес огласился задушенным криком, выводя ее из оцепенения.

Иуда.

Иммануэль резко вскинула голову и повернулась к деревьям. Она с усилием преодолела несколько шагов, подняла с земли упавшую сумку, сунула тетрадь в наружный карман, и только после этого бросилась бежать со всех ног.

Ветки цеплялись за ее платье и хлестали по щекам. Она не могла разобрать, то ли это ветер завывал в ушах, то ли женщины с поляны звали ее обратно. Но с каждым шагом, с каждым рывком вперед, она как будто глубже проваливалась в дебри леса. Кустарник здесь рос гуще, кроны деревьев нависали ниже, а тени ползли, как пролитые чернила.

Ей было все равно. Она бежала дальше.

Ботинок Иммануэль зацепился за корень дерева, и она упала, глухо ударившись о землю. Ловя ртом воздух, она заставила себя подняться с земли, и вдруг увидела знакомые глаза, вперившиеся на нее из темноты: Иуда.

Но не весь Иуда: лишь его отрубленная голова, истекавшая кровью, покоилась на пне неподалеку.

При виде этого зрелища она зажала рот ладонью, сдерживая крик и тошноту, подступившую к горлу. Ее заколотил озноб такой страшной силы, что она еле удержалась на ногах.

Она снова бросилась бежать, еще быстрее, чем прежде, ломясь напролом через заросли, продираясь сквозь сосны, лишь бы унести ноги. И, слава Отцу, у нее получилось.

Мрак рассеялся, деревья стали редеть, и мало-помалу лес уступил свои права вефильской равнине, когда Иммануэль увидела наконец извилистую тропу, ведущую к ее дому. Уже у самой опушки у нее подкосились ноги, и из тени деревьев она выползала на четвереньках, едва не задыхаясь. С трудом поднявшись с земли, она преодолела остаток пути до Перелесья, еле волоча негнущиеся ноги и загнанно дыша, точно к ее лодыжкам были прикованы гири. На подходе к землям Муров она увидела Марту, Анну и Глорию. Неся перед собой факелы, они бродили по пастбищам на холмах и безжизненным кукурузным полям, и звали ее по имени.

Иммануэль окрикнула их, и женщины обернулись. Глория первой бросилась ей навстречу, путаясь в подоле ночной сорочки. Она обвила Иммануэль за талию и крепко стиснула в объятиях.

Следом подошла Анна. Вознося хвалу небесам, она потянулась к лицу Иммануэль, дотрагиваясь пальцами до кровоточащих ранок на щеке, где ее оцарапали колючки, до разбитой губы и ушибленного подбородка.

– Что с тобой стряслось?

Иммануэль открыла рот, чтобы ответить, но не смогла вымолвить ни слова. Она перевела взгляд на Марту. Та стояла в нескольких ярдах от них, опустив фонарь и сузив глаза. Не говоря ни слова, она мотнула головой, жестом командуя девушкам возвращаться на ферму. Глория убрала руки с талии Иммануэль, Анна отстранилась, и вчетвером они пошли по пастбищу в полной тишине.

Едва переступив порог дома, Анна увела Глорию вверх по лестнице, задержавшись лишь затем, чтобы пожелать Марте и Иммануэль доброй ночи. Когда мать и дочь скрылись в своих комнатах, бабушка повернулась к Иммануэль и сказала:

– Следуй за мной.

Марта провела ее через гостиную в кухню, где было почти темно, если не считать теплого мерцания очага. Там она сняла с крюка кочергу и поворошила угли в камине, затем поставила кочергу к стенке, прислонив рукоять к кирпичной кладке, оставив железное острие в центре пламени.

– Ты продала барана?

Иммануэль отрицательно покачала головой.

– Тогда где же он?

Иммануэль закрыла глаза. Она и сейчас как наяву видела голову Иуды, водруженную на том пне, видела его кровь, замаравшую деревья вокруг.

– Я его потеряла. В лесу.

– Ты ходила в Темный Лес? Ночью?

– Я не специально, – тихо ответила Иммануэль, чувствуя, как пульсирует от разговоров разбитая губа. – Иуда сорвался с повода и убежал в чащу. Я думала, что смогу его найти, но тут началась гроза, и я заблудилась, а потом наступила ночь. Прости. Я повела себя глупо и неосторожно. Я виновата. Нужно было тебя послушаться.

Марта прижала ладонь ко лбу. В эту минуту она выглядела ужасно старой и немощной, словно события ночи выжали из нее последние капли молодости. За минувшие годы не только Абрам угасал на глазах. Иммануэль видела, что и Марта тоже страдает. Она понимала, что бабушка цепляется за церковные догматы и писания не столько из-за веры, сколько из страха. И пусть Марта никогда не произносила вслух имени дочери, было несомненно, что она живет в тени Мириам. Все, что делала Марта, начиная с молитв и заканчивая благотворительностью, она делала в тщетных попытках снять с себя проклятие, наложенное смертью дочери.

– Я кое-что видела там, – сказала Иммануэль, и собственный голос показался ей далеким и чужим, как будто кто-то незнакомый заговорил из соседней комнаты.

– Что? – в глазах Марты вспыхнул жуткий огонек. – Что ты видела?

– Женщин. Двух женщин в лесу. Они были там одни.

Ее пальцы сжались на лямке мешка. Таинственная тетрадь лежала на самом его дне, тяжелая, как камень. Иммануэль знала, что должна отдать ее Марте. Но она не хотела этого делать – она не могла. В памяти всплыли слова женщины, принесенные ветром: «Она твоя». У Иммануэль никогда не было ничего своего. Иногда ей казалось, что она и сама себе толком не принадлежит. Мысль о том, чтобы расстаться с одной из немногих вещей в мире, которую она могла по праву считать своей, была почти невыносимой и хуже любой порки. Нет, она не станет отказываться от тетради.

– И что же эти женщины делали в лесу?

Иммануэль тяжело сглотнула. На секунду она вспомнила, что чувствовала во время своей первой исповеди: она сидела на краешке стула в тени кухни, а напротив нее сидел апостол Амос, держа в руке Священное Писание, и хмурил брови. Он спрашивал, предавалась ли она когда-нибудь греху плоти, и не кладет ли по ночам руки туда, куда не пристало.

Марта вздохнула, и Иммануэль вынырнула из воспоминаний.

– Они были вместе, держались за руки. И глаза у них были такие странные, остекленевшие, и совсем белые. Они выглядели болезненно. Как будто… мертвые.

Губы Марты дрогнули, лицо исказила лютая гримаса, в тусклом свете очага почти уподобившая ее Абраму. Дрожащей рукой она снова потянулась к кочерге и, обхватив железную рукоять, выудила из углей, дымящуюся и раскаленную докрасна.

– Протягивай руку.

Иммануэль сделала полшага назад. Она ни в какую не могла заставить себя разжать пальцы. Ногти глубоко впивались в мягкую кожу ладоней.

Взгляд Марты помрачнел.

– Либо рука, либо щека. Выбор за тобой.

Стиснув зубы, Иммануэль протянула руку в пятно кровавого света, исходящего от очага.

Тогда Марта зачитала молитву грешников.

– Отвернись от искушений, не молви и не слушай зла. Прочь гони чертей и бесов, но явись на зов Отца. Если все же ты впотьмах с верного пути собьешься, исповедуйся в грехах, и молитвою спасешься.

Марта стиснула кочергу крепче в руке и занесла ее мерцающее острие над ладонью Иммануэль.

– Во славу Отца.

От нестерпимо жгучей боли у Иммануэль подогнулись колени. Сквозь ее стиснутые зубы вырвался крик, и она рухнула на пол, заливаясь слезами и прижимая руку к груди.

В глазах на миг потемнело, а когда зрение снова вернулось к ней, она обнаружила, что сидит на полу, прислонившись к кухонному шкафу, и Марта сидит рядом. В воздухе витал едва различимый запах обуглившейся плоти.

– Зло – это болезнь, а болезнь – это боль, – произнесла Марта, сама готовая расплакаться, как будто наказание далось ей не менее тяжело, чем Иммануэль. – Ты слышишь, что я говорю тебе, дитя?

Иммануэль закивала головой, давясь всхлипами. Здоровой рукой она подтянула к себе заплечный мешок, опасаясь, что бабушка обыщет его и найдет тетрадь.

– Скажи, что ты все поняла. Дай мне слово.

Иммануэль вытянула слова на свет из глубины своего чрева. Ложь, слетевшая с ее языка, оказалась горькой на вкус.

– Даю слово.