Иммануэль, облаченная в светлый шелк церемониального платья, стояла на коленях посреди спальни, сложив перед собой руки. Она должна была молиться, но думала сейчас совсем не об Отце. Пока она сидела на полу, события последних дней промелькнули перед ее мысленным взором яркими вспышками, предвещающими головную боль.

Минул показательный суд над Эзрой, а следом за ним и оглашение приговора. Как и Иммануэль, он был признан виновным по всем пунктам, но больше она не слышала об этом ни слова. Она только знала, что Эзра все еще жив и сидит в одной из камер где-то в подземельях Обители. Ей оставалось только надеяться, что к нему там относились с большим участием, нежели к ней. Впрочем, вскоре это уже не будет иметь значения.

В дни, предшествовавшие церемонии печати, она без конца рисовала обращающий сигил – пальцем на нежном сгибе ее локтя, на стенах и на столах, и в подушке, на которой спала по ночам. И каждый раз, когда она чертила этот узор, снова и снова запечатлевая его в памяти, она готовилась к предстоящей жертве. К жертве, которую она принесет в ночь принятия печати, когда ее призовут в мужнюю постель. Она думала, что во всем этом есть какая-то высшая справедливость. Что через семнадцать лет после того, как Мириам воспользовалась священным кинжалом пророка, Иммануэль воспользуется тем же самым клинком, чтобы начертать символ, который отменит проклятия, наложенные ее матерью столько лет назад.

Сегодня она примет печать, и после начнет действовать.

Когда за ней пришли жены пророка, Иммануэль была готова. Она босиком прошла по коридорам дома пророка и вышла к повозке, которая ждала ее у входа в Обитель. Иммануэль забралась на переднее сиденье, остальные невесты расселись позади нее, и все вместе они пустились в долгий, безмолвный путь к собору.

Повсюду снова горели костры. В огонь бесперебойно подкидывали свежие дрова, и красные языки пламени поднимались теперь высоко, ярко освещая путь.

Когда они прибыли в собор, их не встречали толпы гостей. Не светились фонарики. Не играла музыка. Никто не веселился. Все было тихо. В этой зловещей тишине Иммануэль слезла с повозки и встала на холодную утрамбованную землю подъездной дорожки. Она задержалась на пороге собора, пока другие жены суетились позади нее. Возможно, в этот момент ей следовало бы помолиться кому-нибудь, кому угодно, но все, что пришло ей в голову, это слова проклятия:

Дверь собора распахнулась прежде, чем она успела закончить мысль. Ее встретили пляшущие отсветы факелов и мутные лица прихожан, которые смотрели на нее в ожидании. В толпе она заметила и Муров: Марту и Абрама, Глорию и Анну, которая прижимала к груди Онор, укутанную в ворох шалей и одеял. Здесь присутствовали даже Окраинцы – их был не один десяток, и они занимали несколько скамей на задних рядах собора. Иммануэль догадывалась, что их пригласили из дипломатических соображений. В конце концов, впервые за всю многовековую историю Вефиля пророк брал в жены одну из них. Ни много ни мало, историческое событие, так что их присутствие среди гостей было более чем объяснимо.

Иммануэль шла к алтарю в полном одиночестве. Шлейф платья волочился за ней, когда она поднималась по ступенькам, перешагивая их через одну, а затем взобралась на алтарь. Камень был холодным и липким, как будто кто-то из служек забыл вытереть с него кровь после предыдущего субботнего заклания.

Она растянулась поперек алтаря, широко раскинув руки. Пророк навис над ней с кинжалом в руке. Они сухо обменялись клятвами, и Иммануэль промямлила слова, которые обвенчают ее с ним навеки – плоть и кость, душу и разум.

Жертвоприношение, не хуже любого другого.

Когда все слова были сказаны, пророк снял с шеи кинжал и плотно обхватил его рукоять. Когда он поднес лезвие к ее лбу, Иммануэль не дрогнула.

Позже другие жены пророка наложили Иммануэль бинты в темной комнатке в задней части собора, обработав рану маслом, которое жгло так сильно, что слезы навернулись ей на глаза. Когда Эстер перевязывала лоб марлей, у нее по носу потекла струйка крови. В голове так стучало, как будто пророк поставил свою метку у нее на черепе, а не на мягкой коже.

Теперь она принадлежала ему. Она было его, а он – ее. Символ веры из плоти и крови, узы, которых она никогда не хотела.

Когда ее привели в более или менее приличный вид, рядом с ней материализовались Эстер и Джудит. Вдвоем они провели ее через собор, вышли за порог и спустились по ступенькам на пиршество, где ее ожидал пророк, облаченный в церемониальное одеяние со всеми регалиями.

Если церемония Лии была настоящим празднеством, то сейчас все больше смахивало на поминки. Гости чопорно восседали за столами, как будто их заставляли здесь находиться под угрозой смерти. Окраинцы занимали отдельные, выделенные им, столы, сидели с каменными лицами и молчали. Их неловкость казалась почти осязаемой. Не было слышно ни разговоров, ни смеха, ни песен. Вдалеке ярко горели костры, пламя которых лизало беззвездное небо, не подпуская тьму.

В тени, чуть поодаль от основного пиршества, в окружении стражников, стояла Вера, с выбритой, как и положено находящимся на покаянии, головой. Она была одета во что-то светлое, больше похожее на сорочку, чем на полноценное платье, и ткань казалась слишком тонкой для такой холодной ночи. Она похудела и выглядела слабой, но когда Иммануэль встретилась с ней взглядом, она расправила плечи и строго кивнула, как бы говоря: «Пора».

Пророк взял Иммануэль за колено, когда она села рядом с ним, и холод от его пальцев ощущался даже сквозь ткань ее нижней юбки.

– Моя невеста.

Иммануэль вцепилась в подлокотники, сдерживая себя, чтобы не вскочить с места и не броситься наутек. Она перевела взгляд на стол. Перед ней стояло фарфоровое блюдо, на котором лежали черные овощи и серые ломти мяса, а рядом стояла маленькая кружка, доверху наполненная медовухой. Она поднесла кружку ко рту. Один глоток на удачу, другой для храбрости. В следующие несколько часов ей понадобится и то, и другое.

Все, кто сидел за столом, смотрели на пророка и Иммануэль с плохо скрываемым отвращением – иначе она никак не могла это назвать. Их негодование было настолько осязаемым, что оно, казалось, зависло над ними в воздухе, как саван.

Очевидно, они ожидали, что в ту же минуту, как она примет печать, бедствия незамедлительно прекратятся. Но тьма была такой же густой, как и прежде, а ночь не заканчивалась. Печати, вырезанной между ее бровей, оказалось недостаточно, чтобы остановить бедствие, как обещал пророк.

В какой-то момент этого невыносимого пира пророк поднялся, чтобы произнести тост, как будто понимал, что должен срочно завоевать внимание паствы, пока навсегда не потерял их расположения.

– Через прощение, через искупление и через боль мы делаем себя чище. Сегодня моя невеста, моя жена, Иммануэль Мур, пролила кровь за свои грехи. Она страдала, и теперь она чиста.

Прихожане отозвались как по команде:

Пророк сделал паузу, чтобы кашлянуть в рукав. Когда он снова заговорил, его голос хрипел.

– Но не только моя жена нуждается в благоволении. Совсем скоро, уже сегодня, еще один человек познает искупление и прощение. Душа еще одного грешника будет очищена милостью Отца.

Он сделал паузу – зажмурился, приоткрыл рот, как будто собирая в кулак силы, необходимые для того, чтобы продолжить.

– Приведите моего сына.

Двери собора распахнулись. Сердце у Иммануэль остановилось, и паника пронзила ее насквозь, пока она с ужасом смотрела, как два апостола выводят Эзру из собора и тащат его вниз по ступенькам. Стражники вели его к отцу, а он спотыкался, и его ботинки волочились за ним по грязи. Одним метким ударом промеж лопаток апостол Айзек сшиб его с ног, и Эзра упал на колени, в грязь, и его голова зависла всего в нескольких дюймах от ног отца.

Пророк взглянул на своего сына, его глаза блестели в свете очистительного костра.

– Эзра Чемберс, ты готов покаяться?

Эзра не пошевелился. Пальцами обеих рук он впился в землю, будто без этого ему не хватало опоры. Наконец он произнес:

– Мне не в чем каяться.

– Что ж, – кивнул пророк. – Да помилует Отец твою душу.

Сердце Иммануэль колотилось под ребрами как ненормальное. Она вскочила на ноги, резким движением опрокинув стул.

– Что все это значит?

Больше никто не пошевелился. Никто не произнес ни слова, не издал ни звука – кроме Эстер, которая лишь отрывисто вскрикнула. Но Пророк не удостоил ее даже взглядом. Его глаза были прикованы к Иммануэль. Ни к своему сыну, ни к страже, ни к пастве.

К ней.

И, глядя именно на нее, пророк сказал:

– Отведите его на погребальный костер.

Стражники бросились выполнять приказ, ни секунды не колеблясь. Они схватили Эзру под руки и подняли на ноги. Они двигались в сторону костра, и пророк следовал за ними, как тень.

– Нет! – Иммануэль ринулась вслед за ними, вслед за Эзрой, протягивая к нему руки, как будто могла выхватить его из лап стражников. Она всегда знала, что до этого дойдет, но ни за что бы не подумала, что это случится так скоро. Ей казалось, что уж хотя бы времени-то у нее немного есть, но оказывается, и тут она ошибалась. – Ты же обещал, что Эзру пощадят, – выпалила она, хотя понимала, что никакие уговоры ей не помогут. – Мы же договорились!

– Иммануэль, прошу тебя, – окликнул ее Эзра усталым, смирившимся тоном. – Все уже кончено. Перестань.

Иммануэль пропустила его слова мимо ушей. Она продолжала бежать за ними, путаясь на бегу в подоле своего платья.

– Ты деспот! – она следовала за пророком по пятам, буквально задевая его пятки носками своих туфель. – Ты лжец! Ты безумец! Ты же обещал мне, что с ним все будет в порядке, – она схватила его за рукав и дернула на себя так сильно, что порвала бархат. – Ты обещал!

Тогда пророк развернулся к ней, отвел руку и наотмашь ударил ее по лицу. Иммануэль упала, налетев на скамейку поблизости. У нее закружилась голова, и когда Эзра в очередной раз выкрикнул ее имя, его голос звенел у нее в ушах.

– Мы же договорились, – простонала она, поднимаясь с земли. Перед ее глазами поплыли тени. Она почувствовала во рту вкус крови. – Ты обещал.

Пророк уставился на руку, которой ударил ее, словно не мог поверить в то, что только что совершил, в то, что она заставила его совершить.

– Я и выполняю свое обещание. Я сказал, что не причиню ему вреда. Вот почему я собираюсь освободить его душу и избавить от вечных мук адского пламени.

Иммануэль попыталась подняться на ноги, но пошатнулась.

– Ты дал мне слово.

– Мое слово – это Писание, а Писание требует искупления кровью.

С этими словами Пророк еще раз кивнул стражникам, и те, поняв приказ, поволокли Эзру к подножию ближайшего костра. Его сапоги чертили на земле длинные следы. У самого костра стражники схватили его за руки и подтолкнули вперед, морщась от пламени, которое взвивалось и ревело перед их лицами.

Огонь лизнул Эзру в спину. Он вскрикнул от боли.

Иммануэль поняла теперь, что пророк и не думал спасать сына. Свою шкуру он всегда ценил дороже всего остального, и за ее спасение готов был даже бросить родного сына в пламя костра и смотреть, как тот сгорает заживо.

Пророк повернулся лицом к пастве.

– Грехи должны искупаться кровью и сожжением. Это наш самый древний и самый важный закон. Кровь за кровь. Прах к праху. Этого требует от нас Отец, и это мы дадим ему сегодня.

– Тогда возьми меня.

Никто не услышал ее за ревом очистительного огня.

Когда Иммануэль повторила свои слова во второй раз, она уже кричала.

Стражники отпустили Эзру, и тот упал на колени, глухо стукнувшись о землю. Его рубашка дымилась, уже опаленная прикосновением пламени.

И Иммануэль отчетливо поняла, что просто обязана с этим покончить. Либо она будет действовать сейчас, либо не будет вообще.

Она зашагала вперед, проходя мимо Пророка.

– Я предлагаю себя в качестве жертвы. Мою жизнь в обмен на жизнь Эзры.

В ответ на это не раздалось ни свиста, ни воплей, ни проклятий. Все гости до единого – мужчины, женщины и дети – сидели молча и неподвижно, как изваяния на кладбище.

Все, кроме Глории Мур. Ее плач, протяжный и пронзительный, расколол ночь надвое. Абрам попытался обнять и успокоить девочку, но она билась и так яростно сопротивлялась, что даже Анна не могла с ней совладать.

– Нет! – визжала Глория, и ее голос эхом разносился по равнине. – Нет!

Следующей порывалась выйти вперед Вера, попытавшись стряхнуть с себя стражников, но те оттащили ее назад, едва она успела выкрикнуть имя Иммануэль, подхваченное ветром.

В далеком мраке зашевелился лес.

Иммануэль заставила себя снова взглянуть на пророка. Он стоял за ее спиной с разинутым ртом, его лицо было залито алым светом костра. Он посмотрел на своего сына, склоненного перед пламенем, а затем перевел на Иммануэль взгляд, полный такого гнева, что кровь заледенела у нее в жилах.

– В первую очередь, ты моя жена.

– Я принадлежу сама себе, – сказала Иммануэль, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. – Моя кровь и мои кости принадлежат мне, и никому, кроме меня, и я готова отдать их за то, чтобы искупить грехи твоего сына – такова моя воля. Я займу его место.

Пророк шагнул к ней.

– Ты не имеешь права.

На этот раз Иммануэль не испугалась.

– Я имею полное право. Моя жертва чиста. Ты не посмеешь вмешиваться.

– Но ты приняла мою печать. Ты дала клятву мне.

– И теперь даю еще одну, – ответила Иммануэль. – Перед лицом всех праведных людей Вефиля я заявляю, что лягу на алтарь вместо Эзры.

Пророк хотел снова что-то сказать, но у него надорвался голос. В тишине, прихрамывая, вперед вышел апостол Айзек.

– Правда ли, что девушка не тронута?

Эстер вскочила на ноги, хотя другие жены стали хватать ее за юбки, пытаясь остановить.

– Она не лжет. Девушка чиста.

– Если она чиста, – сказал апостол, поворачиваясь лицом к пророку, – то она будет достойным подношением.

– Нет, – прохрипел Эзра. Он попытался встать, но один из стражников ударил его со всей силы, так что у него подкосились ноги, и он упал на четвереньки. – Не делайте этого. Прошу вас. Можно же как-то иначе…

– Можно, – раздался голос в темноте, и, к удивлению Иммануэль, вперед вышла Марта, которая пробиралась к ним между столами. – Я пойду вместо нее. Пощади ее.

Апостол оценивающе посмотрел на женщину, прищурив глаза, его верхняя губа скривилась от отвращения.

– Твоя плоть не чиста.

– Нет, – согласилась Марта, заламывая руки. – Но я чиста душой. Я исправно молилась. Я жила правдиво и порядочно. Я верно служила Отцу, я нарекла много поколений детей, исполняя его волю. Я могу занять ее место. Молю.

– Марта, – сказала Иммануэль и встретилась взглядом со своей бабушкой. Та рыдала, шумно и неприкрыто всхлипывая, и как будто с каждым вздохом становилась мельче. – Все хорошо. Я готова.

Марта побледнела, и несколько слезинок скатились по ее щекам, задержавшись на подбородке. Она покачнулась и рухнула бы на землю, если бы Анна не взяла ее под руку, помогая удержаться на ногах.

Иммануэль заставила себя снова взглянуть на пророка. На этот раз ее голос не дрогнул.

– Моя жизнь за жизнь Эзры.

На какое-то мгновение ей показалось, что пророк откажет ей, вцепится в горло, за волосы потащит обратно в Обитель или подвесит за кандалы где-то в недрах своих проклятых подземелий, где она так навсегда и останется. Но пророк лишь склонил голову и молитвенно сложил руки, сцепив пальцы в замок.

– Отведите ее к алтарю.

Во второй раз за этот день Иммануэль ввели в собор и по длинному проходу повели к алтарю. Там, на виду у всей паствы, она сняла с себя свадебное платье и расплела косы. Лишенная одежды и всякого бремени, она взобралась на алтарь.

В двери собора задувал ветер, и сорочка под ее подвенечным платьем казалась тонкой и прозрачной. Не то чтобы скромность теперь имела большое значение в свете того, что она собиралась сделать.

Паства снова набилась собор. Они не стали рассаживаться по скамьям, как во время суда. Вместо этого они сразу ломанулись вперед в проход, толпясь у подножия алтаря – всем хотелось занять место с самым лучшим обзором на предстоящее жертвоприношение. Среди них были и Муры – они плакали и рвали на себе одежды. За ними с похоронным выражением лица следовала Вера, все еще окруженная с обеих сторон стражниками. А в самых первых рядах, связанный, обожженный и закованный в кандалы, стоял Эзра.

Иммануэль и раньше доводилось видеть сломленных мужчин. Мужчин с петлями на шее на городской площади, приговоренных к смерти за свои грехи. Доводилось видеть мужчин, которые держали на руках своих мертвых сыновей, и мужчин, на чьи спины опускалась плеть. Больных и раненых, и обезумевших от ярости. Но ни один из них не выглядел таким потерянным, как Эзра в тот момент.

Протиснувшись сквозь толпу, пророк занял свое место за алтарем. Он положил одну руку на голый живот Иммануэль, а другую на ее голову, большим пальцем сильно надавил на печать, которую вырезал на ее челе всего несколько часов назад.

Кровь потекла по ее переносице, собираясь в лужицу в ямочке над верхней губой.

Она ждала молитвы с широко открытыми глазами, но ее не последовало. Ее решили отправить в загробную жизнь без объявления и предупреждения, без соборования и без молитвы об Отцовой милости… И, возможно, так было к лучшему, принимая во внимание тяжкий грех, который она собиралась совершить. Для нее не будет места в святых чертогах Отца. Никакой пощады для нее на небесах после того, что она собиралась сделать.

Апостол Айзек выступил вперед, обеими руками держа ритуальный нож. При виде клинка ее охватил страх. Ее сердце начало бешено стучать о ребра, и она ухватилась за край алтаря, чтобы не поддаться соблазну сбежать.

Дрожащей рукой пророк обхватил рукоять клинка. С минуту он изучал его, словно оценивая его вес. Затем его взгляд упал на Иммануэль.

– Ты действительно готова умереть за него? Готова обречь себя на проклятие?

Она кивнула, понимая, что время пришло. Пути назад не было.

– Все его грехи – мои.

– Нет, – Эзра подался к ней, задергавшись в кандалах и царапая пол в поисках опоры. – Иммануэль. Пожалуйста, не надо.

Пророк положил руку ей на лоб, с достаточным нажимом, чтобы заболела рана от печати. Он занес нож высоко над головой.

– Кровь за кровь.