И все-таки Джон не выдержал. Все следующее утро он шмыгал носом и гундосил, а ко времени прибытия в Каир у него развилась полноценная простуда со всеми сопутствующими неприятностями. После расспросов он сиплым голосом признался, что снял фланелевый пояс, который я вручила ему, наказав носить днем и ночью.

– Безумие! – воскликнула я, укладывая Джона в постель. – Полное безумие, молодой человек! Вы пренебрегли моими указаниями и теперь пожинаете плоды. Почему вы перестали носить пояс? Где он?

Лицо Джона, от распухшего горла до корней волос, залил густой румянец, но я отнюдь не уверена, что причиной тому было раскаяние. Налив полную десертную ложку легкого слабительного, которым обычно лечу простуду, я зажала Джону нос, и через мгновение микстура была уже в глотке глупого юнца. За слабительным последовала доза висмута, после чего я повторила свой вопрос:

– Где ваш пояс, Джон? Вы должны были носить его не снимая.

Ответить он не смог. Однако глаза его, на мгновение метнувшиеся в сторону Рамсеса, подсказали мне ответ. Собственно, ничего другого я и не ожидала. Мальчик стоял в изножье кровати и с любопытством взирал на больного.

– Это я во всем виноват, мама. Мне нужно было сделать из чего-то поводок для Бастет.

Любимица Рамсеса, развалившись на полу, хищно рассматривала противомоскитную сетку. Ее намерения вызывали весьма обоснованные подозрения, так что поводок и в самом деле необходим. Помнится, я даже похвалила сына за инициативу. Бастет, подобно преданному псу, повсюду следовала по пятам за Рамсесом, но в незнакомой обстановке она вполне могла свернуть с пути истинного и пуститься во все тяжкие. Но только сейчас я признала в поводке остатки фланелевого пояса, который собственноручно сшила для Джона.

Первым делом следовало поставить на место кошку:

– Бастет, не вздумай взбираться по сетке! Она предназначена вовсе не для тебя, а для москитов, так что твоего веса просто не выдержит. – Кошка бесстрастно посмотрела на меня и заурчала. Я повернулась к сыну: – Почему ты не воспользовался своим собственным поясом?

– Потому что ты бы сразу заметила, что он пропал, – ответил Рамсес с прямотой, которая является одной из самых примечательных его черт.

– Да кому нужны эти чертовы пояса? – фыркнул Эмерсон, который метался по гостиничному номеру, как тигр в клетке. – Отродясь не носил этой дряни! Послушай, Амелия, ты потратила достаточно времени на игру в доктора. Это всего лишь легкое недомогание, которое случается у большинства туристов, и Джон поправится гораздо быстрей, если ты оставишь его в покое. Пойдем, дел по горло, и мне нужна твоя помощь.

Перед такой просьбой устоять я не могла. Прихватив Рамсеса (разумеется, вместе с кошкой), мы отправились к себе. Но только я собралась открыть чемодан с книгами, как Эмерсон схватил меня за руку и потащил к окну.

Наш номер был на третьем этаже гостиницы и имел небольшой балкончик с железной оградкой. Окно выходило в парк на площади Эзбекья. Буйствовала осенняя мимоза; хризантемы и астры спорили друг с другом яркостью красок; знаменитые александрийские розы радовали глаз нежнейшими оттенками. Но на этот раз вовсе не цветы (которые я просто обожаю) привлекли мое внимание. Взгляд скользнул выше, туда, где в сияющей дымке плыли крыши и купола, минареты и шпили.

Эмерсон глубоко вздохнул, и лицо его озарилось счастливой улыбкой. Свободной рукой он подхватил Рамсеса. Я разделяла радость, переполнявшую его сердце: отец знакомил сына с жизнью, которая была для него всем. Мгновение, исполненное самых высоких чувств... точнее, могло бы стать таковым, если б Рамсес не вскарабкался на хлипкую балконную загородку и едва не рухнул вниз.

– Осторожно, бубуська, – проворковал Эмерсон; я поморщилась. – Ты можешь упасть. Давай папочка тебя подержит.

Бастет, с откровенно презрительной усмешкой, адресованной человеческой неуклюжести, грациозно уселась на загородке. Шум внизу нарастал – это возвращающиеся с экскурсий туристы прощались со своими ослами. Внимание наивных иностранцев пытались привлечь факиры и заклинатели змей, жаждавшие получить свои бакшиш, с факирами соперничал нестройный хор торговцев цветами и безделушками. По улице маршировал военный оркестр, впереди вытанцовывал старик, из огромного сосуда поливавший водой дорогу, – дабы оркестр не поднимал пыль. Детское лицо Рамсеса оставалось бесстрастным. Впрочем, как и всегда. Разве что смуглые щеки слегка разрумянились – верный признак сильнейшего возбуждения.

Внезапно Бастет дернулась и вцепилась зубами в собственный бок.

– Не могла она так быстро подхватить блох! – воскликнула я, отправляя кошку в комнату.

И все же блоха была тут как тут. Я отловила обидчицу, убедилась, что это единственный экземпляр, после чего заметила:

– Насчет поводка ты хорошо придумал, Рамсес, но эта грязная тряпка не годится. Завтра же пойдем на базар и купим кожаный ошейник и кожаный поводок.

Муж с сыном, разумеется, и не подумали оторваться от окна. Эмерсон увлеченно показывал сыну город. Я не стала им мешать. Пусть Эмерсон наслаждается моментом; разочарование не заставит себя ждать, когда он поймет, что обречен несколько дней (и ночей) терпеть общество сына. Рамсес не мог жить в одной комнате с больным Джоном, да и Джону вряд ли пойдет на пользу столь беспокойное соседство. Он едва справлялся с нашим чадом, даже когда находился в полном здравии.

Основная ноша, естественно, падала на мои плечи. Вызвав коридорного, я отправилась распаковывать вещи.