Ощущение, что он поступил нечестно, перевалив свою проблему на Эсти, не оставляло Гурни и вечером. Ведь умение найти закономерности в происходящем, связать разные части головоломки между собой всегда считалось именно его сильной стороной, не чьей-то еще.

Солнце село, на холмах и полях вокруг дома медленно меркли краски. Время ужина давно наступило, но есть не хотелось. Он сварил себе кофе и выпил без молока. Единственная уступка необходимости подкрепиться состояла лишь в дополнительной ложке сахара.

Возможно, он всматривался в проблему слишком пристально, слишком прямолинейно. Возможно, это еще один пример эффекта тусклой звезды – феномена, открытого им как-то ночью, когда он лежал в гамаке и смотрел на небо. Некоторые звезды находятся так далеко, что центральная часть сетчатки глаза, чуть менее чувствительная, чем остальная поверхность, просто не регистрирует их слабые лучики света. Увидеть такие звезды можно лишь, когда смотришь на несколько градусов вбок. Для прямого взгляда звезда невидима. Но посмотри в сторонку – и вот она!

С обескураживающими загадками сплошь и рядом та же история. Отпусти загадку ненадолго, отвлекись – кто знает, вдруг ответ появится сам собой. Имя или название, которое ты так мучительно вспоминаешь, могут всплыть из памяти, когда ты прекратишь мучиться. Гурни отлично знал это, даже разработал собственную теорию о том, как это работает, но природное упорство – Мадлен называла это упрямством – мешало хоть ненадолго отрешиться от проблемы. Иногда помогало банальное утомление. Иногда – внешнее вмешательство, например, вот как сейчас: телефонный звонок.

Звонил Кайл.

– Привет, пап, как там у тебя?

– Отлично. Ты еще в Сиракузах?

– Ага. На самом деле, я подумал, задержусь тут, наверное. В университете в эти выходные большущая выставка, и у Ким там тоже кое-что, какие-то видео. Ну вот я и решил, останусь тут до обеда, а потом… посмотрим. Вообще-то с самого начала, собираясь к тебе, я подумывал, не съездить ли на ярмарку, но теперь… учитывая твою ситуацию…

– Нет никаких причин не ездить! Я слегка беспокоился только о том, что ты будешь сидеть здесь, дома – да и на этот счет, скорее всего, волновался куда сильнее, чем следует. Если хочешь на ярмарку – на здоровье.

Кайл неуверенно вздохнул.

– Нет, правда. Езжай. Никаких причин не ездить.

Еще один вздох, потом пауза.

– Субботний вечер – большое событие, да? Все эти основные мероприятия?

– Насколько я знаю.

– Ну, может тогда, я заскочу взглянуть одним глазком на обратной дороге. Может, как раз на гонки на выживание. Свяжусь с тобой, когда определюсь с планами.

– Отлично. И не волнуйся. Тут все будет хорошо.

– Ладно, пап. Но ты там поосторожнее, а?

Хотя звонок продолжался меньше двух минут, он на битых полчаса увел мысли Гурни в новое русло – от треволнений с расследованием к отцовскому беспокойству.

Наконец, сказав себе, что возможный роман Кайла с Ким Коразон – не его ума дело, он попытался вновь сосредоточиться на неразберихе вокруг дела Спалтеров и на Питере Пэне.

На сей раз помехи в виде звонка уже не потребовалось – вмешалось изнеможение: усталость, при которой уже невозможно думать четко и логично.

Тогда-то, сидя перед еще открытыми двойными дверями и наблюдая, как сумерки перетекают в ночь, он и услышал знакомый заунывный звук в лесах – прежний дрожащий вой, – за которым последовала глубочайшая тишина, еще более странная и тревожная, чем сам вой. Усталому, оцепенелому разуму Гурни она казалась безмолвием пустоты и одиночества.

Молчание прервал тихий рокот, исходящий непонятно откуда – казалось, от самой земли. Или от неба? Скорее всего – дальние раскаты грома, подхваченные и приглушенные окрестными холмами и долинами. Когда рокот умолк, словно ворчание старого пса, его сменило неуютное безмолвие, жуткое затишье, которое в силу каких-то прихотливых игр сознания вызвало в памяти Гурни детское воспоминание о мертвящей полосе отчуждения, ничьей земле между его родителями.

Именно этот неприятный поворот потока сознания наконец убедил Гурни, что ему отчаянно требуется сон, и погнал в постель – но сперва Гурни запер все окна и двери, прочистил и зарядил «Беретту» тридцать второго калибра и положил надежный маленький револьвер рядом с собой на ночной столик.