Глава 19
Джеймс

Мы с Григорием загружаем военный транспорт, в котором спали, припасами: едой, лекарствами и средствами связи.

Поверх одежды мы надеваем армейское зимнее снаряжение, включая толстые перчатки и утепленные шлемы.

Григорию, похоже, не терпится выбраться из этого бункера и отправиться на поиски людей, захороненных в завалах. Работа отвлечет его внимание от Лины, и я думаю, что найти кого-то живым будет для моего друга полезно.

– Мы будем копать вручную? – спрашивает он.

– Нам придется. Экскаватор слишком большой, чтобы использовать его в местах, где есть признаки жизни. Это может принести больше вреда, чем пользы. К тому же он понадобится нам в кратере Цитадели.

– Мы собираемся выкопать их?

– Да.

Григорий кивает, словно одобряя план.

Забравшись в транспорт, я переключаюсь на ручное управление и жму педаль газа в пол. Массивный грузовик выбирается из бункера, съезжает по трапу и устремляется в туманное раннее утро. Песчаные, обычно переполненные улицы лагеря № 7 завалены мусором. Сцена напоминает мне прибрежные города после сильного урагана, как будто гигантский молот пробил все вокруг и разлетелся на части.

Наша цель – жилище того же размера и конфигурации, что и наше с Эммой и Элли. Семейный дом с тремя спальнями.

Одеяло из снега теперь покрывает кучу щебня.

Я выхожу из грузовика и кричу:

– Привет! Мы здесь, чтобы помочь!

Я жду немного.

– Если вы меня слышите, пожалуйста, ответьте.

Единственный звук – холодный ветер, дующий среди дюн белого мусора.

Мы не глушим мотор транспортника – солнечные панели сверху легко заряжают его даже при уменьшенной мощности солнца – и включаем обогрев грузового отсека, где мы оставили наши одеяла и спальные мешки: импровизированную переносную больничную палату. В зависимости от того, что мы найдем, это может стать операционной. Я выложил необходимые медикаменты, но надеюсь, что Идзуми скоро приедет – она гораздо лучший хирург, чем я.

Григорий идет к месту, где приблизительно на карте отображаются признаки жизни, и начинает копать, сметая снег и собирая разрушенные куски здания по одному и выбрасывая их.

Я присоединяюсь, молча осматривая обломки: куски солнечных батарей, которые покрывали верхнюю часть дома; рядом валяются куски крыши и потолка, фонари. Дальше куски стены. Верхний слой обломков покрывает тот же самый черный липкий слой, который мы нашли в обломках здания Олимпа. Я на секунду осматриваю его, растирая вещество между пальцами в перчатках, и ищу какие-либо различия между двумя образцами. Кажется, вещество то же самое. Песчаное, слегка липкое. Я думаю, что вижу блеск в середине образца. Вероятно, это просто солнечный свет, играющий шутки с моими глазами.

Я вытираю руки и продолжаю копать и замедляюсь, когда мы начинаем находить детские игрушки. Первая – пластиковая доска с кусочками головоломки разной формы: круг, треугольник, прямоугольник, сердце и квадрат, каждый своего цвета. Это обучающая игра для малышей – у Элли есть такая же. Минуту спустя я беру разбитый планшет и замечаю ногу под ним. Тогда я ускоряюсь, чтобы открыть торс, руки и лицо.

Ребенок не старше пяти или шести лет, это мальчик с темно-каштановыми волосами. Глаза закрыты, кожа серая, жесткая и холодная.

Григорий и я стоим там, не сводя с него глаз, ошеломленные увиденным. Ветер сдувает песок, пыль и снег с ребенка. Я наклоняюсь и стряхиваю песчинки с его лица, а затем поднимаю его тельце и несу обратно к транспортнику, где накрываю одеялом. Я ошибался. Военный транспорт – больше, чем мобильная операционная. Это еще и катафалк.

Интересно, был тот самый знак жизни, который опознал дрон? Если так, умер ли ребенок после обследования беспилотника? Этот мальчик цеплялся за жизнь, пока мы с Григорием спали в бункере ЦЕНТКОМа? Мы наелись, сидя в тепле, а он был здесь и умирал. Замерзая в ожидании спасения, которое так и не пришло.

Эта мысль разрывает меня, словно жернова, на мелкие кусочки. Мы могли бы копать быстрее. Мы могли бы меньше спать.

Я должен знать, есть ли кто-нибудь еще в этой груде щебня.

Открыв блок управления беспилотником, я изучаю карту. Когда он пролетел здесь несколько часов назад, он оценил массу выжившего в двадцать килограммов. Парень, которого мы только что нашли, примерно такого же веса, если я правильно угадал. Но я должен быть уверен.

– Хочу, чтобы дрон совершил еще один облет, – говорю я Григорию и начинаю копать. Никто из нас больше не говорит об этом. Мы просто предполагаем, что там еще кто-то есть. И надеемся.

Пять минут спустя я поднимаю обеденный стол с детской груди. Маленькое тело недвижимо. Я убираю остатки мусора с мальчика, обнажая его голову и лицо. У него короткие каштановые волосы и пурпурный синяк на левой щеке. Высохшая кровь запеклась вокруг носа. Должно быть, он спрятался под обеденным столом, но этого было недостаточно. Они с Элли примерно одного возраста.

Блок управления беспилотником подает короткий звуковой сигнал, звук, указывающий, что исследование завершено.

Я иду обратно к грузовику и сканирую обновленную карту. Единственные тепловые отметки – это грузовик, Григорий и я.

Мы опоздали. На сколько? Минуты? Часы? Если бы мы копали быстрее, меньше спали …

Я не могу так думать. Мы должны продолжать двигаться. Это единственное, что мы можем сделать.

Когда мы загрузили второго ребенка в грузовик, Григорий указывает на карту.

– Мы должны отдавать приоритет тем, у кого больше жизненных сил.

– Нет. Сначала мы ищем выживших с минимальным весом.

– Взрослые…

– Взрослые – родители – хотели бы, чтобы их дети спаслись первыми.

Я знаю, что это правильно, потому что если бы я был похоронен в груде мусора и Элли была бы рядом со мной, я бы хотел, чтобы ее забрали, несмотря ни на что. Вот что мы собираемся сделать.

Следующее здание находится в нескольких кварталах. Это куча раскрошенного мусора, которая выглядит тревожно похожей на ту, которую мы только что оставили.

Солнце сейчас еще высоко в небе, но могу поклясться, что кажется, будто становится холоднее. Это подтверждает моё подозрение, что Сеть размещает солнечные ячейки между нами и Солнцем. Если так, мир скоро снова станет ледяным шаром. На этот раз у нас нет инструментов для восстановления нашей цивилизации. И у нас очень мало ресурсов, которые помогли бы нам в борьбе. Пока я копаюсь, я не могу не думать о том, как мы это переживем.

Процесс это медленный и изнурительный. Вскоре я задыхаюсь, мое дыхание выходит струей белого пара.

– Я должен сделать перерыв, – говорю я Григорию, снимая перчатки.

Он следует за мной обратно к грузовику, и мы сидим в кабине, греемся, каждый жует протеиновый батончик, запивая водой и глядя прямо перед собой.

– Он использует солнечные ячейки, чтобы заморозить нас, – говорит Григорий.

– Вероятно.

– Скажи мне, что мы будем сражаться.

– Если мы можем.

– Обещай мне, Джеймс, что мы будем сражаться с ними.

Три года назад я бы сказал: конечно, мы будем сражаться. Но я теперь отец. Что хорошего в сражении, если оно не спасет моих детей? Месть – это роскошь. Выживание является необходимостью.

– Мы собираемся сделать то, что мы должны сделать, чтобы выжить.

Я уверен, что Григорию не нравится этот ответ. Он качает головой и откусывает еще один кусок протеинового батончика. Я не виню его за желание нанести ответный удар по врагу, который убил его любимую женщину. Он не хочет больше выживать – только не без нее. Он хочет причинить вред тому, что ранило его.

Мы копаем пятнадцать минут, пока не добираемся до игрушек. Чучело медведя. Десяток маленьких фигурок животных. Пластиковый сарай, разбитый на куски. Желтая ограда, которая должна была обойти сарай, вся смята. Простыни с мультяшной принцессой и принцем – персонажи, которых я не узнаю.

Там также есть маленькая детская палатка, опорная рама которой изогнута, но ткань по-прежнему не повреждена. У Элли есть такая же. У себя в голове я могу представить, как будто она установлена в нашей гостиной. Круглая с коническим верхом, красно-белые полосатые стены, над входом висят синие занавески. Я вижу, как она прячется внутри, я смотрю сквозь синие створки, чтобы напугать ее, и звук ее смеха заполняет маленький дом.

Я наклоняюсь, чтобы поднять синие створки входа. И замираю при виде руки ребенка. Я зову Григория, и когда он подходит ближе, я осторожно раскрываю палатку, открывая белокурые пряди волос, слипшиеся от крови. Срывая перчатку, я отбрасываю ее волосы и легонько кладу пальцы на шею.

Глаза застилают слезы, когда я чувствую слабое биение пульса.

Очевидно, что АтлантикНет не работает, поэтому у меня нет возможности посмотреть, кто здесь жил, и я не узнаю эту девочку. Я бы хотел назвать ее по имени, но вынужден ограничиться лишь:

– Эй, ты меня слышишь? – И поворачиваюсь к Григорию: – Давай посадим ее в транспорт.

Мы осторожно поднимаем ее и несем через обломки. Она совершенно безвольно висит в наших руках и кажется такой хрупкой. Она выше, чем Элли, возможно, трех-четырех лет. Я полагаю, что она спряталась в своей палатке, когда услышала рокот. Ее родители сказали ей идти туда? Мы не нашли их тела. И, исходя из показаний дронов, я знаю, что мы обнаружим, если продолжим искать.

В грузовике я быстро провожу наружный осмотр. На лодыжке девочки сине-черный синяк. Подобный ушиб есть и на ее левой руке, но он выглядит более серьезно; кость, вероятно, сломана.

– Что нам делать? – спрашивает Григорий.

– Без понятия.

– Разве ты не доктор?

– Технически, да.

– Ну, и что, технически, тут можно сделать?

Закрыв глаза, я тру пальцами веки.

– Не знаю, Григорий.

Холод, отсутствие сна и постоянные боли начинают влиять на меня.

Григорий непоколебим.

– Что ты имеешь в виду, что ты не знаешь?

– У меня была практика в экстренной медицине двадцать лет назад, но с тех пор я ее никак не касался.

Он вскидывает руки вверх.

– Я помню вещи, которые я узнал двадцать лет назад.

– Ты достаточно уверен в этом, чтобы рисковать чьей-то жизнью? Жизнью ребенка? Когда ты можешь причинить больше вреда, чем пользы?

– Хорошо, хорошо. Не будь таким чувствительным.

Долгое время мы просто сидим и смотрим на девочку. Она выглядит так мирно, как будто она только что заснула. За исключением пятна крови на лбу. Ну, это-то я могу сделать.

Я беру спиртовую салфетку из аптечки и очищаю рану. Девочка вздрагивает, но не просыпается. Я воспринимаю это как хороший знак.

– Что теперь? – спрашиваю я Григория.

– Двинемся дальше.

Я изучаю инфракрасную карту, полученную с беспилотника, когда неожиданно просыпается рация, и голос Гарри буквально гремит в тесном пространстве транспортника:

– Апокалипсис первый, это апокалипсис второй, как слышишь?

Насколько бы плохой ни была ситуация, я не могу сдержать улыбку. Я хватаю радио и спешно нажимаю кнопку.

– Мы здесь. Рад слышать твой голос, Гарри.

– Хорошо быть здесь. Хотя дорога была трудновата. Если бы кто-то сказал мне, что придется побыть хот-догом, протягиваемым через игольное ушко, я бы сбросил вес.

Упоминание о его похудении на мгновение напоминает мне о Цитадели и людях, пойманных в ловушку там.

– К счастью, нам не придется идти в обратном направлении.

– Каков план, Джеймс?

– У нас с Григорием есть выживший, которому необходима медицинская помощь. Идзуми и Оскар, мне нужно, чтобы вы приехали сюда как можно быстрее.

Я смотрю на карту и называю координаты следующего дома, куда мы направляемся.

– Гарри, я хочу, чтобы вы взяли большой экскаватор в бункере ЦЕНТКОМа и отогнали его обратно в кратер в Цитадели.

– Разве мы не можем транспортировать машину?

– Нет. Боюсь, у нас нет грузовика или прицепа. Вы должны будете им управлять. Передайте нам по рации, когда доберетесь туда. Поездка займет некоторое время. Возьмите все батарейные блоки, которые сможете найти. Солнечные панели на крыше экскаватора недостаточно эффективны, чтобы долго поддерживать его на полной скорости движения. Кроме того, я думаю, что уровень солнечной энергии уже снижается.

– Сделаем, – говорит Гарри. – А что потом, когда я туда доберусь?

– Воспользуйся старой картой склада. Начни копать там, где была шахта лифта.

– Есть.

– Что мне нужно принести? – спрашивает Идзуми.

– Я не уверен. Это девочка европейской внешности, примерный возраст четыре года, множественные ушибы, возможные переломы и рваные раны головы. Я очистил и перевязал открытую рану. Жизненно важные органы стабильны, но она без сознания. Просто принеси все, что ты считаешь нужным. И поторопись.

В следующем доме мы с Григорием копаем быстрее, может быть, потому что воодушевлены тем, что нашли выжившего, или побеждаем скуку, раскапывая эти груды мусора.

Но на этот раз у нас проблема. Мы добрались до пола в том месте, где дрон говорит, что мы должны найти выжившего. Согласно карте, жизненные показатели ошибочны, но тепловая сигнатура есть. Оценка веса составляет чуть более семнадцати килограммов.

– Я не понимаю, – говорит Григорий.

Я сканирую предметы вокруг нас: расколотый диван из ткани; изуродованное, почти сплющенное клубное кресло. Жесткий пластиковый книжный шкаф перевернулся лицом вниз, его содержимое разбросано по полу: книги, рисунки и безделушки.

– Помоги мне, – прошу я Григория, схватившись за один конец жесткого пластикового книжного шкафа.

Мы одновременно поднимаем его, обнаруживая мальчика, лежащего на спине, сжимающего в руке маленький пластиковый космический корабль. Отбросив книжный шкаф, я наклоняюсь, чтобы проверить его пульс, который оказывается сильнее, чем я ожидал.

– Эй, – шепчу я, мое дыхание выходит белыми облачками.

Падает снег, крупные хлопья ложатся на его лицо и волосы.

Его правое веко раскрыто, карий глаз смотрит на меня, впалый, уставший и испуганный. Но мальчик жив.

Веко медленно закрывается, и я собираюсь попросить Григория помочь мне поднять его, когда слышу, как к нам несется еще один военный транспорт. Предохранители отключены, и кто-то за рулем – искусственный интеллект грузовика никогда бы не поехал так быстро. А вот Оскар…

Грузовик останавливается, и они с Идзуми распахивают двери.

– Сюда! – кричу я.

– Как он? – спрашивает Идзуми, наклоняясь, и ставит рядом с мальчиком белую сумку маскировочной расцветки.

– Мы только что нашли его.

Она работает систематически, ее руки проносятся по его телу, и могу сказать, судя по ее поведению, ей нравится то, что она видит. Она двигается медленнее, проводя пальцами по его волосам, вероятно, в поисках каких-либо разрывов или шишек. Он слегка поворачивает голову. На этот раз оба века приподнимаются медленно, как раскрывающиеся цветы, затем снова закрываются, как будто их вес слишком велик, чтобы он мог их открыть.

– Малыш, ты меня слышишь?

Его губы раздвигаются, но из них не вылетает ни слова.

– Изображение и адрес соответствуют ребенку в базе данных Атлантического Союза по имени Сэм Истман, – говорит Оскар. – Возраст: четыре года.

– Сэм, ты меня слышишь? – повторяет Идзуми. Когда он не отвечает, она смотрит на нас. – Он в удивительно хорошей форме. Как?

Я указываю на жесткую пластиковую книжную полку.

– Кто-то – возможно, его родители – посадили его под эту глубокую книжную полку. Обломки помяли ее, но она так и не сломалась.

Идзуми достает фонарик и, приоткрыв веки мальчика, двигает лучом света туда-сюда.

– Спасен чтением, – бормочет она, изучая его реакции. – А родители?

– Он единственный подал в этом месте признаки жизни. Можем ли мы перевезти его к транспортнику? У нас есть еще один пациент.

– Да, давайте так и сделаем.

– Оскар, – начинаю я, но он уже обходит вокруг груды мусора, готовясь взять голову и туловище ребенка. Я беру мальчика за ноги, и мы вместе поднимаем его.

Когда мы пересекаем шаткую, неровную кучу мусора, я замечаю черную клейкую субстанцию, прилипшую к обуви и брюкам Оскара. Кажется, движется. Конечно, нет. Вероятно, он сам стряхивает ее при движении. Но могу поклясться, что эта дрянь соскальзывает с его штанов и, поднимаясь вверх по ботинкам, сходится в районе щиколоток. Странно.

– В какой грузовик его положить? – я перезваниваю Идзуми, когда мы заканчиваем осматривать дом.

– В ваш. Давайте держать пациентов вместе. Я хочу как можно меньше их перемещать.

Мы кладем мальчика рядом с девочкой, Идзуми забирается внутрь и касается анализатора здоровья пальцем, берет каплю крови и смотрит на экран, ожидая результатов.

– Х-х-хе… – хрипит мальчик слабым и скрипучим голосом.

– Привет, Сэм, – улыбается Идзуми, кладя руку ему на голову. – С тобой все будет хорошо.

– Джеймс, – Оскар зовет меня голосом ровным, но громким, и я чувствую, что это срочно. – Я чувствую… – Он замерзает, глядя мне в глаза. – Я чувствую неисправность, сэр.

– Неисправность?

– Сэр, я не знаю, что со мной происходит.

– Объясни.

– Моя система сообщает, что устанавливает обновление программного обеспечения.

Как это возможно? Прямо перед тем, как я понимаю, в чем дело, его глаза закрываются.

Его взломали.

– Оскар! Очисть рабочую память и выключи все системы.

Его глаза открываются.

Он улыбается. Это подлинно человеческая улыбка, но передающая не радость, а самодовольное удовлетворение. Подобные эмоции слишком сложны, чтобы Оскар мог их выразить. Такое выражение лица он никогда не сможет сделать.

Когда он начинает говорить, его голос отличается, тон становится высокомерным, медленным и почти снисходительным. Однажды я уже слышал его.

– И снова здравствуй, Джеймс.