Как маркиз получил свой плащ назад

Прекрасный был плащ. Необычайный. Неповторимый. Именно из-за него Маркиз де Карабас и оказался прикован цепями к шесту посреди круглой комнаты глубоко-глубоко под землей, а вода вокруг поднималась все выше и выше. В плаще, между прочим, имелось целых тридцать карманов: семь очевидных и девятнадцать потайных, причем четыре из этих последних найти было почти невозможно – даже самому Маркизу это удавалось не каждый раз.

Вот, например, однажды (к шесту с цепями, круглой комнате и поднимающейся воде мы еще вернемся) ему подарили увеличительное стекло. Хотя «подарили» – это, если разобраться, сильно сказано. Но, так или иначе, стекло досталось ему от Виктории. Превосходная была работа: богато изукрашенное, золоченое, на цепочке, с херувимчиками и горгульями, – а линза обладала дивной способностью делать прозрачным все, на что ты через нее ни посмотришь. Маркиз понятия не имел, откуда Виктория его взяла, но все равно прикарманил – в счет гонорара, не оправдавшего его надежд. Добыть дневник того самого Слона оказалось задачей не из легких – как и уйти подобру-поздорову из Слона-и-Замка. Так вот, Маркиз без зазрения совести сунул стекло Виктории в один из тех четырех карманов, которых, строго говоря, не существовало, – и так и не смог потом найти.

Плащ был сшит из чьей-то кожи цвета мокрой улицы в полночь. И вдобавок к необычайным карманам, имел изумительные рукава, незабываемый воротник и разрез сзади, а самое главное – стиль.

Найдутся те, кто скажет, что одежда делает человека. В общем-то это неправда. Но когда будущий Маркиз, а тогда совсем еще юнец, надел плащ в самый первый раз и уставился на себя в зеркало, он сразу как будто стал выше ростом. Плечи его сами собой расправились, осанка преобразилась. Глядя на свое отражение, он понял, что человек в таком плаще – не какой-нибудь там мальчишка и уж подавно не простой форточный вор или торговец мелкими услугами. Отрок в плаще (он в ту пору был ему еще великоват) улыбнулся и вспомнил картинку из книжки: мельников кот, стоящий на задних лапах. Самодовольный, беспечный кот в отличном плаще и горделивых сапожищах. Тогда-то он и придумал себе имя.

Такой плащ был впору только Маркизу де Карабасу. Как правильно произносить «Маркиз де Карабас», он тогда не знал – и до сих пор так и не выяснил, а потому ставил ударение то так, то эдак.

Вода между тем поднялась до коленей. «Такого бы не случилось, будь при мне мой плащ», – подумал он.

Настал очередной Базарный день, а в жизни Маркиза де Карабаса подошла к концу самая отвратительная на его памяти неделя. Более того, дела и не думали идти на поправку. Правда, он вернулся из мертвых, и перерезанное горло быстро заживало. В голосе даже появилась хрипотца, которую он счел довольно милой. Таковы были очевидные плюсы.

Однако в том, чтобы умереть (а точнее, только что побывать мертвецом), имелись и не менее очевидные минусы, и наихудшим из них была пропажа плаща.

От Сточного народа толку он не добился.

– Вы продали мой труп, – сказал Маркиз. – Это ничего, бывает. Но вы и мое имущество продали, и теперь я хочу его назад. Я заплачу.

Данникин из Сточного народа лишь пожал плечами.

– Ну да, – сказал он. – Тебя продали, и его заодно. Нельзя же теперь просто пойти и забрать назад то, что ты продал. Так дела не делаются.

– Мы сейчас говорим, – уточнил Маркиз де Карабас, – о моем плаще. И я твердо намерен получить его обратно.

Данникин снова пожал плечами.

– Кому вы его продали? – терпеливо спросил Маркиз.

Сточный житель ничего не ответил. Он как будто вообще не услышал вопроса.

– А ведь я могу достать тебе духи, – промолвил Маркиз, пряча раздражение под всей любезностью, на какую только был сейчас способен. – Великолепные, изумительные, благовонные духи. Признайся, тебе их хочется.

Данникин, окаменев лицом, уставился на Маркиза. Потом чиркнул себе пальцем по горлу. Жест возмутил Маркиза дурновкусием, но желаемого эффекта все же достиг. Вопросы Маркиз задавать перестал: все равно отсюда никаких ответов больше не поступит.

Маркиз отправился на фуд-корт. В ту ночь Плавучий Базар раскинулся в галерее Тейт. Фуд-корт устроили в зале прерафаэлитов, но почти все прилавки уже свернули. Только какой-то печальный человечек торговал сосисками, да под бернджонсовским полотном с девами в прозрачных одеждах, спускающимися вниз по лестнице, еще ютились Грибники со столами, табуретками и грилем. Однажды Маркиз уже отведал сосиску у печального человечка. У него было правило: никогда в трезвом уме не повторять одну и ту же ошибку дважды, – так что он направился к Грибникам.

За прилавком их было трое, все молодежь – двое парней и девушка в старых дафлкотах и списанных армейских куртках. Пахло от них сыростью. Троица щурилась на него из-под лохматых шевелюр, будто свет резал им глаза.

– Чем торгуете? – поинтересовался Маркиз.

– Тот Самый Гриб. Гриб на тосте. Гриб сырой.

– Я буду Гриб на тосте, – решил он, и Грибная девица (юная и бледная, с лицом навевавшим воспоминания о вчерашней овсянке) отрезала ломоть от громадного дождевика размером с пень.

– И прожарьте хорошенько – снизу доверху, – распорядился Маркиз.

– Смелее! Съешь его сырым! – призвала девица. – Стань как мы.

– Я уже имел дело с Грибом, – возразил Маркиз. – И мы достигли взаимопонимания.

Девушка положила белый ломоть дождевика на решетку переносного гриля.

Один из парней, высокий, сгорбленный, в дафлкоте, благоухающем старым подвалом, придвинулся к Маркизу и нацедил ему стакан грибного чая. Когда юноша наклонился, Маркиз различил крошечную плантацию бледных грибов, расплескавшуюся, будто бородавки, у него по щеке.

– Ты ведь Карабас? – осведомилась Грибная личность. – Мастер на все руки?

До сих пор Маркиз не думал о себе в таком качестве.

– Я, – просто сказал он.

– Слыхал, ты свой плащ ищешь. Я видел, как Сточные его продавали. В прошлый Базарный день. На «Белфасте». И я видел, кто его купил.

Волоски у Маркиза на загривке встали дыбом.

– И что ты хочешь за эту информацию?

Грибник облизнул губы языком, покрытым лишайниками.

– Есть одна девушка. Она мне нравится. Да только внимания на меня не обращает.

– Грибная девушка?

– Кабы так. Были бы мы с ней как одна плоть, едины друг с другом и с Тем Грибом, – не знал бы я забот. Нет. Она из Вороньего Двора, из Рейвенс-корта. Но иногда к нам заглядывает. Я с ней даже разговаривал. Вот как мы с тобой сейчас говорим.

Маркиз не стал жалостливо улыбаться, но и хмуриться тоже не стал. Лишь едва шевельнул бровью.

– И она не отвечает взаимностью на твой пыл. Странно. Так чем же я тут могу помочь?

Парень запустил серую руку в карман дафлкота и вытащил конверт в прозрачном пластиковом пакете для сэндвичей.

– Я ей письмо написал. Типа стихи, хотя поэт из меня так себе. Чтобы объяснить, что я к ней чувствую. Но не знаю, станет ли она читать, если я сам ей его отдам. А потом я тебя увидел и подумал: вот если бы ты его отнес, ты мастер красиво говорить, уболтал бы ее…

Тут он как-то завял и умолк.

– Ты подумал, что тогда она прочтет его и с большей благосклонностью отнесется к твоему сватовству.

Юный Грибник опустил озадаченный взгляд на свой дафлкот.

– Да какое уж тут фатовство. У меня только это и есть, что на мне.

Маркиз подавил вздох. Грибная девица поставила перед ним треснутую пластмассовую тарелку с дымящимся ломтем Того Гриба.

Маркиз на всякий случай потыкал вилкой в Гриб – убедиться, что его и правда хорошо прожарили. Активных спор вроде не обнаружилось. Лишняя осторожность никогда не помешает, а для симбиоза Маркиз считал себя слишком большим эгоистом.

Гриб оказался недурен. Он прожевал и проглотил кусок, хотя горлу было больно.

– Итак, все, чего ты от меня хочешь, – это сделать так, чтобы она прочла твое страстное послание?

– Ты, что ли, про письмо? Про стихи?

– Ага, про них.

– Ну, да. И чтобы ты подождал и убедился, что она не выкинула письмо нечитаным. И еще чтобы ты принес мне ответ.

Маркиз окинул юношу взглядом. Да, у него малюсенькие грибы растут на щеках и шее, и волосы косматые и немытые, и пахнет от него затхло, как от давно заброшенного дома, но глаза сквозь густую бахрому глядят настойчиво и ясно, и сами они светло-голубые, и вообще он высокий и вовсе не урод. Маркиз даже представил его себе хорошенько отмытым и отчищенным и… несколько менее грибным – и зрелище это одобрил.

– Я положил письмо в пакет для сэндвичей, – сообщил юноша. – Чтобы оно не отсырело.

– Очень разумно. А теперь скажи, кто купил мой плащ?

– Не спеши, мистер Торопыга. Ты еще не спросил про мою любимую. Ее звать Друзиллой. Ты ее сразу узнаешь, потому что она самая красивая девушка при Вороньем Дворе.

– Красота, как известно, в глазах смотрящего. Мне нужно больше информации.

– Я же говорю: ее звать Друзиллой. Она там одна такая. И еще у нее большая красная родинка на тыльной стороне руки, похожа на звездочку.

– Грибник и леди Вороньего Двора. Маловероятный союз. Что навело тебя на мысль, что она оставит привычную жизнь ради ваших сырых подвалов и грибных радостей?

Молодой Грибник пожал плечами.

– Она меня полюбит, – сказал он, – как только прочтет стихи.

Он скрутил стебелек крошечного зонтичного грибка, мирно произраставшего у него на левой щеке и, когда тот упал на стол, бездумно подхватил и продолжил вертеть в пальцах.

– Ну, что, по рукам?

– По рукам.

– Тот чувак, который купил твой плащ, – сказал Грибник, – ходит с тростью.

– Мало ли кто ходит с тростью, – возразил Карабас.

– У этой на конце крюк. А сам он – ну чистая жаба. Невысокий такой. И толстый. Волосы цвета гальки. Хотел плащ. Твой ему приглянулся.

Он сунул грибок себе в рот.

– Полезная информация. Я непременно передам твои страстные славословия прекрасной Друзилле, – жизнерадостно заявил Маркиз, хотя на душе у него опять заскребли кошки. Он потянулся через стол, взял пакетик с конвертом из рук юнца, опустил во внутренний карман рубашки и пошел прочь.

Значит, человек с крюком?

Вместо плаща Маркиз де Карабас теперь щеголял в одеяле, завернувшись в него, словно в какое-то адское пончо. Радости это ему не прибавляло. Он хотел получить обратно свой плащ. «Не перья красят птицу», – прошептал смутно знакомый голос в глубинах памяти. От кого-то он слышал эти слова, когда был еще мальчишкой. Судя по голосу – от брата, а значит, их следует забыть раз и навсегда.

Крюк… У человека, забравшего его плащ у Сточных, был крюк.

Маркиз задумался.

Ему нравилось быть тем, кем он был. Поэтому, когда приходилось рисковать, он основательно просчитывал риск – и проверял расчеты дважды, а то и трижды.

Сейчас он проверил свои расчеты в четвертый раз.

Маркиз де Карабас не доверял никому. Доверчивость вредит делу и запросто может создать какой-нибудь досадный прецедент. Он не доверял ни друзьям, ни случайным возлюбленным, а уж нанимателям – и подавно. Всю полноту доверия он приберегал исключительно для Маркиза де Карабаса, солидной личности в солидном плаще, способной уболтать, обставить и обвести вокруг пальца кого угодно.

У кого посох с крюком на конце? Только у епископов и пастухов.

В Епископских Вратах, Бишопсгейте, посохи с крюком водились исключительно декоративные, нефункциональные и чисто символические. К тому же, епископам, как правило, не нужны плащи. У них есть рясы – славные белые рясы, епископские от ворота до пят.

Епископов Маркиз не боялся. И знал, что Сточный народ епископов тоже не боится. А вот обитатели Пастушьей Чащи, Шепердс-Буша, – это совсем другое дело. Даже в своем плаще и в лучшие времена, на пике формы и с небольшой армией под началом Маркиз не хотел бы повстречаться с пастухами.

Он поиграл немного с мыслью наведаться в Бишопсгейт и провести там несколько приятных деньков – просто убедиться, что плащ точно не у них.

После чего трагически вздохнул и направил стопы свои на Проводничью Площадку, искать крепостного проводника – такого, который согласится провести его в Шепердс-Буш.

Проводница оказалась на удивление миниатюрной, со светлыми, коротко остриженными волосами. Маркиз поначалу принял ее за подростка, но за полдня в дороге пришел к выводу, что ей уже стукнуло двадцать. Прежде чем остановиться на ней, он перебрал с полдюжины проводников, – никто больше не соглашался. Звали девушку Ниббс, и она казалась вполне уверенной в себе, а уверенность ему сейчас была нужна как никогда. Выходя с Проводничьей Площадки, он сообщил ей, в какие два места желает попасть.

– Куда ты пойдешь первым делом? – спросила она. – В Пастушью Чащу или к Вороньему Двору?

– Визит к Вороньему Двору – всего лишь формальность: мне нужно доставить кое-какое письмо. Некой Друзилле.

– Любовное письмо?

– Полагаю, да. Почему ты спрашиваешь?

– Я слыхала, что прекрасная Друзилла просто до безобразия прекрасна, а еще – что у нее есть неприятная привычка превращать тех, кто ее огорчил, в хищных птиц. Ты, должно быть, влюбился по уши, раз решился написать ей.

– Боюсь, эту юную леди я никогда не встречал, – сказал Маркиз. – Письмо писал не я. И мне все равно, куда мы пойдем сначала.

– Знаешь, – глубокомысленно заметила Ниббс, – наверное, стоит сначала заскочить в Рейвенс-корт – просто на тот случай, если у пастухов с тобой вдруг случится что-нибудь неприятное… Так, по крайней мере, прекрасная Друзилла наверняка получит свое письмо. Нет, я вовсе не утверждаю, что с тобой непременно случится что-то ужасное. Просто… в общем, как говорится, тише едешь – целее будешь.

Маркиз де Карабас посмотрел на себя – он был закутан в одеяло. И сомневался. Будь на нем плащ, он бы не сомневался – он бы точно знал, что делать. Он перевел взгляд на девушку и изобразил самую убедительную улыбку, на какую только был способен.

– Значит, Рейвенс-корт.

Ниббс кивнула и ступила на тропу. Маркиз последовал за ней.

Тропы Нижнего Лондона – совсем не то, что наверху: от таких вещей, как вера, мнение и традиция, они зависят ничуть не меньше, чем от того, что нарисовано на карте.

Карабас и Ниббс – две крошечные фигурки – брели по высокому сводчатому тоннелю, вырубленному из старого белого камня. Эхо разносило звук их шагов.

– Так ты, значит, Карабас, да? – поинтересовалась Ниббс. – Знаменитый Карабас? Ты ведь мог бы и сам добраться, куда захочешь, – зачем же тебе проводник?

– Одна голова хорошо, а две – лучше, – ответил он. – А четыре глаза – лучше, чем два.

– У тебя раньше был такой шикарный плащ, да?

– Был. Да.

– А что с ним случилось?

– Я передумал, – немного помолчав, заявил Маркиз. – Сначала мы пойдем в Шепердс-Буш.

– Очень хорошо, – отозвалась проводница. – Мне без разницы. Только учти, я к пастухам не сунусь. Подожду тебя снаружи.

– Мудрое решение, девочка.

– Меня зовут Ниббс, а не «девочка», – сказала она. – Хочешь узнать, почему я стала проводником? Очень интересная история.

– Да так, не особенно. – Он был не в настроении болтать, да и проводнику хорошо заплатили за труды. – Не попробовать ли нам идти в тишине?

Ниббс кивнула и ничего не сказала – ни когда они добрались до конца тоннеля, ни когда полезли вниз по каким-то вделанным в стену металлическим скобам, – и заговорила снова, лишь когда они вышли на берег Мортлейка, обширного подземного Озера Мертвых, и зажгли свечку, чтобы приманить лодочника.

– Если хочешь стать настоящим проводником, самое главное – принять узы. Люди знают, что крепостной не заведет их куда не надо.

Маркиз в ответ только фыркнул. Он напряженно думал, что сказать пастухам, перебирая в уме возможности и вероятности. Как ни крути, а предложить пастухам ему было нечего, – вот в чем закавыка.

– Если заведешь клиента не туда, прощай работа, – весело сообщила Ниббс. – Вот затем-то и нужны узы.

– Я в курсе, – отозвался Маркиз.

«Какая надоеда попалась», – подумал он про себя. Две головы лучше одной только в том случае, если вторая держит рот на замке и не пытается просветить первую насчет того, что и так давным-давно известно.

– Меня закрепостили на Бонд-стрит, Улице Уз, – сообщила она и ткнула в цепочку у себя на запястье.

– Что-то я не вижу лодочника, – сказал Маркиз.

– Скоро приплывет. Ты вон там его высматривай и позови, когда появится. А я стану глядеть в эту сторону. Так мы его точно заметим – или ты, или я.

И каждый уставился в свою сторону над темными водами Тайберна.

– Я училась на проводницу с самого детства, – снова заговорила Ниббс. – Еще совсем малышкой была, а мои родные уже начали меня готовить. Они говорили, только так и можно уплатить долг чести.

Маркиз повернулся к ней. Ниббс подняла свечу на уровень глаз. «Что-то тут нечисто, – подумал он, вдруг осознав, что напрасно не прислушивался к ней с самого начала. – Что-то не так».

– Кто ты, Ниббс? – спросил он. – Откуда ты родом?

– Оттуда, где тебя больше не любят, – ответствовала девушка. – Я рождена и воспитана хранить честь и верность Слону-и-Замку.

Что-то крепко ударило Маркиза по затылку. Под веками вспыхнула молния, и он мешком свалился на пол.

Руками Маркиз де Карабас пошевелить не мог. Они, догадался Маркиз, были связаны у него за спиной, а сам он лежал на боку. Без сознания. Если те, кто это с ним сделал, думают, что он все еще в обмороке, не стоит их разочаровывать. Маркиз чуть-чуть приоткрыл глаза – на самую щелочку – и попытался оглядеться.

– Не валяй дурака, Карабас, – молвил густой, скрипучий голос. – Меня не обманешь. У меня, знаешь ли, большие уши: я слышу, как бьется твое сердце. Открывай глаза как следует, проныра, и посмотри мне в лицо, как подобает мужчине.

Голос Маркиз узнал – и понадеялся, что ошибся. Он открыл глаза. Перед ним стояли ноги – человеческие ноги, босые, с короткими, толстыми, плотно сжатыми пальцами, цвета тиковой древесины. Ноги были ему хорошо знакомы – и нет, он, к сожалению, не ошибся.

Разум его поспешно раздвоился: одна, меньшая часть принялась на чем свет стоит поносить его за невнимательность и глупость. Ниббс же ему говорила, во имя Храма и Арки! – да только он не пожелал слушать. Но пока он сердился на собственную глупость, большая часть разума уже взяла себя в руки, изобразила улыбку и промурлыкала:

– Ого, вот ведь какая честь мне выпала! Но, право, не стоило так себя утруждать. Легчайшего намека, что Ваша Возвышенность может иметь хоть малейшее желание меня видеть, было бы достаточно…

– Чтобы ты понесся в строго противоположном направлении со всех своих хилых ножонок, – сообщила личность с ногами цвета тикового дерева.

Она протянула хобот, длинный, гибкий и зеленовато-синий, свисавший до самых лодыжек, и перевернула Маркиза на спину.

– Вовсе нет, – возразил Маркиз, неторопливо пытаясь перетереть веревку на запястьях о бетонный пол. – Я бы даже сказал, напротив. Никаких слов не хватит, чтобы выразить удовольствие, испытываемое мною в вашем пахидермическом присутствии. Могу я выдвинуть предложение? Развяжите меня и позвольте приветствовать вас, как человек. Как человек – слона?

– Это вряд ли. Особенно учитывая, каких трудов мне стоило устроить, чтобы все именно так и случилось, – ответил его собеседник.

Голова у него была слоновья, серо-зеленого оттенка, а бивни острые и испачканные на концах чем-то красновато-бурым.

– Знаешь, когда я выяснил, что ты натворил, я поклялся, что заставлю тебя вопить и молить о пощаде. И еще поклялся, что на все твои мольбы я скажу «нет».

– С таким же успехом вы могли бы сказать «да», – заметил Маркиз.

– Нет, сказать «да» я бы не мог. Ты нарушил законы гостеприимства, – объяснил Слон. – Я никогда ничего не забываю.

Когда-то Маркиза наняли доставить Виктории личный дневник Слона – тогда мир был куда моложе. Слон правил своей вотчиной надменно и временами даже жестоко, без тени юмора и ласки, и, честно говоря, Маркиз считал его глупцом. Он даже полагал, что Слону ни за что не догадаться, какую роль Маркиз сыграл в исчезновении дневника. Впрочем, все это случилось очень давно, в те времена, когда он и сам был молод и не особенно умен.

– Потратить столько лет, чтобы выдрессировать проводницу, которая заманит меня в ловушку? В расчете на мизерный шанс, что я приду и найму именно ее? – вопросил Маркиз. – Вам не кажется, что это немного чересчур?

– Нет. Просто ты меня плохо знаешь, – ответил Слон. – А если бы знал хорошо, то признал бы, что это еще пустяки. Тем более, я еще много чего предпринял, чтобы отыскать тебя.

Маркиз попробовал сесть. Слон опрокинул его обратно на пол одной босой ногой.

– Моли о пощаде, – прорычал он.

Это было совсем нетрудно.

– Пощады! – сказал Маркиз. – Молю! Умоляю! Яви мне милосердие – прекраснейший из всех даров. Это так пристало тебе, о, Могучий Слон, владыка обширных пределов, – явить милосердие тому, кто недостоин даже стирать пыль с твоих превосходнейших стоп…

– Ты в курсе, что твои слова звучат саркастично? – осведомился Слон.

– Нет, не в курсе. Прости. Я совершенно серьезен, от и до.

– Кричи, – посоветовал Слон.

Маркиз де Карабас закричал. Крик вышел громкий и очень долгий. Не так-то просто орать, когда тебе недавно перерезали горло, но он постарался – так истошно и так жалобно, как только мог.

– Вот, ты даже орешь саркастически, – заметил Слон.

Из стены торчала большая черная чугунная труба. Расположенное сбоку колесо позволяло включать и выключать то, что из нее выходило – что бы это ни было. Слон взялся за него могучими руками, и показалась струйка черной грязи, а за ней последовал прыск воды.

– Слив канализации, – пояснил он. – Так вот. Дело в том, что я учусь на своих ошибках. Ты хорошо умеешь скрываться, Карабас. Все эти годы скрывался – с тех пор, как наши с тобой пути впервые пересеклись. Я понимал: нет смысла даже пытаться. У меня люди по всему Нижнему Лондону: люди, с которыми ты ел, с которыми ты спал, и веселился, и куролесил голышом на часовой башне у Большого Бена, – но все равно не было смысла даже пытаться, пока твоя жизнь была так тщательно спрятана от тех путей, по которым ходит беда. До прошлой недели, когда под всеми улицами прошел слух, что твоя жизнь наконец-то высунула нос наружу. И тогда я объявил, что дарую свободу Замка первому, кто даст мне увидеть, как ты…

– …как я кричу и молю о пощаде, – закончил за него Маркиз. – Да, ты уже говорил.

– Ты меня перебил, – спокойно указал Слон. – Я собирался сказать, что дарую свободу Замка первому, кто покажет мне твое мертвое тело.

Он докрутил колесо до упора, и прыск превратился в фонтан.

– Я должен тебя предупредить, – сказал Маркиз. – Проклятие падает на руку всякого, кто меня убивает.

– Проклятие я приму, – отозвался Слон. – Хотя, сдается мне, ты его выдумал. Следующий этап тебе понравится: комната заполняется водой под самый потолок, и ты тонешь. Потом я выпускаю воду, вхожу и очень смеюсь.

Он издал трубный звук, вполне способный, рассудил Маркиз, сойти за смех. Если вы, конечно, слон.

Слон между тем исчез из поля зрения. Маркиз услышал, как хлопнула дверь.

Он лежал в луже. Немного поизвивавшись, он сумел кое-как подняться на ноги и посмотреть вниз: на лодыжке красовалось металлическое кольцо, прикованное цепью к металлическому шесту посреди комнаты.

Какая жалость, что на нем нет плаща! В плаще имелись ножи. Там были отмычки… и пуговицы, вовсе не такие невинные и пуговицеобразные, как могло показаться с виду. Он потер веревки о шест в надежде хоть немного их размочалить, но только ободрал руки намокшими и еще туже затянувшимися путами. Вода продолжала прибывать и добралась уже до пояса.

Карабас окинул взглядом круглое помещение. Дело оставалось за малым – освободиться от стягивавшей руки веревки, не иначе как расшатав шест, к которому его привязали, снять кандалы, выключить воду, выбраться из комнаты, ускользнув от встречи с жаждущим мести Слоном и его разнообразными прихвостнями, и смыться.

Он пошатал шест. Шест не шелохнулся. Маркиз взялся за него покрепче. Шест стоял как ни в чем не бывало.

Маркиз привалился к нему и начал думать о смерти – о настоящей, окончательной смерти. А еще о своем плаще.

– А ну-ка тихо, – прошептал ему в ухо чей-то голос.

Что-то потянуло за руки, и путы спали с них. Только когда жизнь снова заструилась по кистям, до него дошло, как туго они были связаны. Маркиз обернулся.

– Что?! – сказал он.

Оказавшееся перед ним лицо было ему знакомо, как его собственное. Сокрушительная улыбка и бесхитростные авантюристские глаза.

– Лодыжку, – сказал человек опять улыбнувшись, еще более сокрушительно.

Маркиз, однако, сокрушен не был – он поднял ногу, гость совершил некие манипуляции куском проволоки и снял с него кандалы.

– Я слыхал, у тебя тут появился повод для беспокойства, – заметил гость.

Кожа его была черна, как у самого Маркиза; рост – едва ли дюймом больше, но держался он так, словно был гораздо выше любого, кого в принципе мог повстречать на своем пути.

– Никакого беспокойства. Я в порядке, – сказал Маркиз.

– Ничего подобного. Я тебя только что спас.

Это замечание Маркиз оставил без внимания.

– Где Слон? – спросил он.

– По ту сторону этой двери, и с ним – некоторое количество работающего на него народа. Дверь запирается автоматически, когда комната заполняется водой. Ему пришлось выйти, чтобы не угодить вместе с тобой в ловушку. На это я и рассчитывал.

– Рассчитывал?

– Ну, конечно. Я следил за ними несколько часов. С тех самых пор, как услышал, что ты пустился в путь с одной из Слоновьих ищеек. Скверный поворот, подумал я, очень скверный. Ему наверняка понадобится помощь…

– Ты услышал?

– Эй, – сказал человек, немного похожий на Маркиза де Карабаса, только повыше и, возможно, кое-кто (но только не сам Маркиз) сказал бы, чуточку привлекательнее, – ты же не думал, что я дам в обиду моего младшего брата?

Они стояли по пояс в воде.

– Со мной ничего не случилось, – возразил Маркиз. – Все было под контролем.

Гость прошел в дальний конец комнаты, опустился там на колени, пошарил под водой и извлек из рюкзака что-то вроде короткого ломика. Сунув один конец под воду, он бросил:

– Приготовься. Кажется, это самый быстрый способ отсюда выбраться.

Маркиз все еще гнул и растирал пальцы, которые кололо словно иголками, стараясь вернуть их к жизни.

– Что за способ? – поинтересовался он, стараясь, чтобы его голос звучал равнодушно.

– Вот такой, – сказал его собеседник, вытаскивая из-под воды большой металлический квадрат. – Это сток.

Не успел Карабас и рта раскрыть, как брат уже схватил его и спустил в дыру в полу.

«Вроде бы на ярмарках бывают такие аттракционы», – припомнил Карабас, скатываясь вниз. Подумать только! Там, в Верхнем городе, люди даже деньги платят за такое веселье. С другой стороны, почему бы и нет, – если точно знать, что ты его переживешь?

Поток воды с грохотом нес его по трубам – все ниже и ниже, все глубже и глубже. Маркиз сомневался, что переживет веселье – и, по правде сказать, ему было совсем невесело.

Помятый и избитый после долгой скачки по трубам, Маркиз рухнул лицом вниз на большую железную решетку, судя по всему, едва способную выдержать такой вес. Он переполз с решетки на твердый каменный пол и содрогнулся.

Секунду спустя раздался звук – совершенно не такой, какого можно было ожидать. Брат Маркиза вылетел из трубы и приземлился прямо на ноги, словно давно в этом тренировался.

– Весело, да? – улыбнулся он.

– Не особенно, – возразил Маркиз и, не удержавшись, спросил: – Ты правда только что орал «Уи-и-и-и!»?

– Конечно. А ты разве нет?

Карабас неуверенно встал на ноги.

– И как же ты себя теперь называешь? – спросил он вместо ответа.

– Все так же. Я не меняюсь.

– Перегрин? Это не твое настоящее имя, – сказал Маркиз.

– Все равно оно годится. Оно ясно обозначает мою территорию и мои намерения, – пояснил Перегрин. – А ты, стало быть, до сих пор прозываешься Маркизом?

– Да, потому что я, черт возьми, он и есть.

Он знал, что выглядит, как утопленник и его слова звучат не слишком убедительно. Да что там, он чувствовал себя маленьким и глупым.

– Как хочешь. Я все равно пошел. Я тебе больше не нужен. Постарайся не попадать в неприятности. Нет, не благодари.

Разумеется, именно на благодарность брат и напрашивался – и это жалило сильнее всего.

Маркиз ненавидел себя. Он не хотел этого говорить, но сказать было надо.

– Спасибо, Перегрин.

– Кстати, – вспомнил тот. – Твой плащ. На улицах поговаривают, он теперь в Пастушьей Чаще. Это все что я знаю. Так вот, совет. Я от чистого сердца – знаю, ты не любишь советы. Но плащ… попрощайся с ним. Забудь. Заведи себе новый. Честно.

– Ну, пока, – сказал Маркиз.

– Пока, – ответил Перегрин, улыбнулся и встряхнулся, будто собака, окатив все кругом водой, после чего скользнул в тень и был таков.

Маркиз де Карабас остался обтекать.

Времени у него было немного. Вскоре Слон обнаружит, что в комнате не хватает воды и мертвого тела, и отправится его искать.

Маркиз проверил карман рубашки: пакетик для сэндвичей был все еще там, а конверт внутри – цел и сух.

На мгновение он вернулся к мысли, которая донимала его с тех пор, как он ушел с базара. С какой стати юному Грибнику понадобился он, Карабас, чтобы доставить письмо прекрасной Друзилле? И что за письмо могло убедить особу из Рейвенс-корта, да еще настолько высокопоставленную, бросить придворную жизнь и полюбить кого-то из Грибного народа?

В душу ему закралось подозрение – чрезвычайно, надо сказать, некомфортное… Впрочем, его тут же вытолкали вон куда более насущные проблемы.

Можно, конечно, и спрятаться – залечь на дно на какое-то время. Так было бы даже лучше. Но как тогда быть с плащом? Маркиз отдавал себе отчет, что его только что спас – да, именно спас! – родной брат. При обычных обстоятельствах такое и вообразить было невозможно. И, разумеется, никто не мешает ему раздобыть новый плащ. Почему бы и нет? Но это будет не его плащ.

Его плащ сейчас у какого-то пастуха.

У Маркиза де Карабаса всегда имелся план. Более того, у него всегда имелся еще и запасной план. А помимо всех этих планов у него был план настоящий, о котором даже ему самому не полагалось знать – на тот случай, если первоначальный и запасной планы вдруг решат пойти прахом.

Но сейчас – как ни больно себе в этом признаваться – никакого плана у Маркиза не было. Даже нормального, скучного, очевидного плана, который можно смело выбросить, как только ситуация сделается сложной. Сейчас у него была только потребность, и она вела его – как стремление к пище, любви или безопасности вело тех, кого Маркиз считал второстепенными видами.

Да, плана у него не было. Он просто хотел получить назад свой плащ.

Маркиз де Карабас пустился в путь.

В кармане у него лежал конверт с любовным стихотворением, сам он был закутан в мокрое одеяло и вдобавок ненавидел собственного брата за то, что тот его спас.

Когда создаешь себя с чистого листа, поневоле нужен какой-то образец – что-то, к чему можно стремиться или от чего отталкиваться. Все то, чем ты хочешь быть или, наоборот, чем категорически быть не намерен.

Маркиз прекрасно знал, кем не хотел быть в детские годы: он точно не собирался становиться похожим на Перегрина. Вообще-то он ни на кого не хотел быть похожим. Он просто хотел быть элегантным, неуловимым, блистательным и, самое главное, неповторимым.

Совсем как Перегрин.

Штука в том (и об этом Маркизу рассказал беглый пастух, которому тот когда-то помог переправиться через Тайберн навстречу свободе и короткой, но счастливой жизни полкового затейника в лагере Римского Легиона, ожидавшего на том берегу приказаний, которые никогда не будут отданы), что пастухи никогда не заставляют тебя что-то делать. Нет, они просто берут твои самые естественные побуждения и желания и как следует подогревают и усиливают. И в итоге ты поступаешь совершенно естественно для себя – но именно так, как им и было нужно.

Маркиз вспомнил все это, а потом снова забыл, потому что его пугало одиночество.

До этого самого момента он и понятия не имел, как на самом деле боится одиночества, и подивился, какое счастье охватило его при виде еще нескольких путников, направлявшихся в ту же сторону, что и он.

– Рад, что ты здесь, – сообщил один из них.

– Рад, что ты здесь, – добавил другой.

– Я тоже рад, что я здесь, – отозвался Маркиз.

Куда он шел? Куда они все шли? Но как же все-таки здорово, что им оказалось по пути! Вместе оно как-то спокойнее.

– Хорошо быть вместе, – со счастливым вздохом сказала худая белая женщина.

Еще бы.

– Хорошо быть вместе, – сказал Маркиз.

– Истинно так. Хорошо быть вместе, – вставил его сосед с другой стороны.

Что-то в этой личности показалось ему знакомым. У него были громадные уши, что твои веера, и нос, похожий на толстую серо-зеленую змею. Маркиз даже задумался, не встречались ли они раньше, и попытался припомнить, где именно, но тут его легонько постучал по плечу человек с большим посохом. На конце посоха был крюк.

– Мы же не хотим сбиться с ноги, правда? – рассудительно заметил он, и Маркиз подумал: «Конечно, нет», – и наддал, и снова попал с ними в ногу.

– Вот и хорошо. С ноги собьешься, в себя не вернешься, – одобрил человек с посохом и пошел дальше.

– С ноги собьешься, в себя не вернешься, – повторил Маркиз вслух, поражаясь, как он умудрился проморгать такую очевидную, такую основополагающую истину. И только крошечная часть его сознания скептически, но откуда-то издалека поинтересовалась, что же все это значит.

Они пришли туда, куда шли, и это было так хорошо – находиться среди друзей!

Время в этом месте шло как-то странно, но вскоре Маркизу и его другу с серо-зеленой физиономией и длинным носом дали работу – самую настоящую, всамделишную работу, и состояла она в следующем: они избавлялись от тех членов стада, которые больше не могли ни шевелиться, ни приносить пользу. Они забирали на переработку последнее из того, что могло пригодиться, – шерсть и сало, а останки тащили к яме и сбрасывали туда. Смены были долгие и утомительные, а работа – грязная, но Маркиз и его напарник делали ее вместе и отлично шагали в ногу.

Уже несколько дней они трудились в паре и страшно гордились собой, когда Маркиз вдруг заметил нечто необычное и, прямо скажем, раздражающее. Объявился кто-то новый – и пытался теперь привлечь его внимание.

– Я следил за тобой, – прошептал незнакомец. – Знаю, ты этого не хотел, но нужда заставила.

Маркиз не понял, о чем тот толкует.

– У меня есть план побега, но сначала нужно тебя разбудить, – сообщил незнакомец. – Пожалуйста, давай, просыпайся.

Маркиз вовсе не спал. Он снова подумал, что не понимает, что там несет этот чужак. Почему он решил, будто Маркиз спит? Он бы возразил что-нибудь, но ему надо было работать. Он размышлял над этим, свежуя очередного бывшего члена стада, пока не пришел к выводу, что ему все-таки есть что сказать. Есть как объяснить, почему этот человек так его раздражает.

– Работать – хорошо, – заявил Маркиз.

Его друг, тот, что с длинным гибким носом и большими ушами, кивнул в ответ.

Они продолжили работать. Его друг подтащил к яме останки нескольких бывших членов стада и швырнул вниз. Яма была преглубокая.

Маркиз попробовал не обращать внимания на чужака, который теперь торчал прямо у него за спиной. Он немало расстроился, когда что-то закрыло ему рот, а руки стянуло за спину и связало вместе. Он не очень понимал, что ему теперь делать; его охватило неприятное чувство, что он сбился с ноги и потерял стадо. Маркиз уже собрался пожаловаться, позвать друга на помощь, но его губы оказались плотно прижаты друг к другу, так что наружу вырывались только какие-то совсем бесполезные звуки.

– Это я, – настойчиво зашептал позади него голос. – Перегрин, твой брат. Тебя поймали пастухи. Нужно срочно тебя отсюда вытаскивать. – И добавил: – Ой-ой.

Послышался звук, будто кто-то лаял. Он приближался: тонкий визг, вдруг обратившийся в победоносный вой, на который тотчас отозвались другие такие же – со всех сторон.

– Где брат твой? – рявкнул голос.

Другой голос – низкий, слоновый – в ответ пробурчал:

– Он пошел туда. С тем, другим.

– С другим?

Маркиз искренне надеялся, что они сейчас придут за ним, найдут и все уладят. С ним явно случилась какая-то ошибка. Он хотел идти в ногу со стадом, а сейчас он шел не в ногу – несчастная невольная жертва. И он хотел работать.

– Лудовы Врата! – пробормотал Перегрин.

А через мгновение их окружили люди, которые, строго говоря, не были людьми, – остролицые и одетые в шкуры. Все они о чем-то взволнованно говорили.

Они развязали Маркизу руки, но скотч на лице оставили. Он не возражал. Сказать ему было нечего.

Он уже приободрился при мысли, что все закончилось, и предвкушал, как вернется к работе. Но тут, к некоторому его удивлению, его самого, его похитителя и его друга – того, что с громадным, длинным, гибким носом – повели прочь от ямы, по каким-то мосткам и дальше, в крошечные, похожие на соты комнатки, в каждой из которых усердно тянули лямку люди – все как один в ногу.

Вверх по узкой лестнице. Один из конвоиров, облаченный в грубо выделанные шкуры, поскребся в дверь. Голос сказал: «Войдите!» – и по спине Маркиза пробежала чуть ли не любовная дрожь. Этот голос! Он принадлежал тому, кого Маркиз всю свою жизнь мечтал порадовать и ублажить. (Всю свою жизнь. Всю эту… неделю? Две?)

– Заблудший агнец, – сообщил конвоир. – И укравший его хищник. И брат по стаду.

Комната оказалась велика и увешана картинами: по большей части пейзажи, потемневшие от времени, дыма и пыли.

– Почему? – спросил человек, сидевший за столом в глубине комнаты; он к ним даже не обернулся. – Почему ты беспокоишь меня с этим вздором?

– Потому что, – Маркиз узнал по голосу своего неудавшегося похитителя, – ты сам приказал: если меня еще раз заметят в пределах Шепердс-Буш, то приведут к тебе, чтобы ты лично мог со мной покончить.

Человек отодвинул кресло, встал и направился к ним. На него упал свет. Деревянный посох с крюком стоял, прислоненный к стене, и он взял его, проходя мимо. Несколько долгих мгновений его взгляд был прикован к ним.

– Перегрин? – молвил он наконец, и Маркиз снова задрожал от звука его голоса. – Я слышал, ты отправился на покой. Стал монахом или что-то вроде того. Я даже мечтать не мог, что ты дерзнешь вернуться.

Что-то очень большое заполняло голову Маркиза – что-то вторгалось в его сердце и разум. Что-то гигантское, его почти можно было потрогать.

Пастух протянул руку и сорвал скотч с его рта. Маркиз знал, что должен ужасно этому обрадоваться, должен быть вне себя от счастья, что этот человек обратил на него внимание…

– Ах, вон оно что. Ну, кто бы мог подумать?

Голос пастуха был так глубок и звучен.

– Он уже здесь. И уже один из наших? Маркиз де Карабас. А знаешь, Перегрин, я предвкушал, как вырву тебе язык, как раздроблю пальцы и заставлю тебя на это смотреть. Но только представь себе, насколько приятнее будет, если последним, что ты увидишь в жизни, будет твой собственный брат, один из нашего стада, в роли орудия твоей судьбы.

Нечто невероятное заполнило голову Маркиза.

Пастух – с песочно-седыми волосами и выражением вселенской скуки на лице – был пухлый, хорошо откормленный и превосходно одетый. Да, плащ на нем был замечательный – хотя сидел, пожалуй, туговато. Плащ цвета мокрой улицы в полночь.

Маркиз, наконец, понял, что за огромное нечто разрослось у него в голове. То была ярость – и она пылала в нем, как лесной пожар, алым пламенем пожирая все на своем пути.

Плащ. О, какой он был элегантный, красивый, и такой близкий! Можно было протянуть руку и потрогать.

И это бесспорно был его плащ.

Маркиз де Карабас ничем не выдал, что проснулся. Это было бы ошибкой. Вместо этого он думал, и думал быстро. И то, о чем он думал, никак не относилось к этой комнате, где они очутились. У него было лишь одно преимущество над пастухом и его овчарками: он знал, что бодрствует и контролирует свои мысли, а они – нет.

Он выдвинул гипотезу, проверил ее в уме. А потом перешел к действию.

– Прошу прощения, – очень вежливо начал он, – но боюсь, мне недосуг. Можно все сделать поскорее, а? Мне давно пора заняться… кое-чем ужасно важным.

Пастух оперся на крюк. Происходящее ничуть его не волновало.

– Ты отбился от стада, Карабас, – только и сказал он.

– Судя по всему, да, – отозвался тот. – О, привет, Перегрин. Рад видеть тебя таким бодрым. И Слон здесь. Какая прелесть. Вся банда в сборе.

Тут он перевел взгляд обратно на пастуха.

– Счастлив с вами познакомиться; было так очаровательно провести немного времени в вашей команде глубоко мыслящих людей, но мне и правда пора. Важная дипломатическая миссия, видите ли. Надо доставить письмо. Сами знаете, как оно бывает.

– Братец, – встрял Перегрин, – сдается мне, ты не понимаешь, насколько серьезная сложилась ситуация.

– Уверен, эти славные люди, – прекрасно понимавший всю серьезность ситуации Маркиз, широким жестом указал на пастуха и троих его остромордых, мохнатых и овчаркообразных слуг, стоявших кругом, – позволят мне уйти, оставив вас дальше наслаждаться их обществом. Это вы им нужны – не я. А мне нужно доставить нечто необычайно важное.

– Это я еще переживу, – заметил Перегрин.

– А ну-ка помолчи, – сказал пастух, взял полоску скотча, сорванную со рта Маркиза, и заклеил рот Перегрину.

Пастух был ниже Маркиза и гораздо толще, так что великолепный плащ выглядел на нем довольно нелепо.

– Нечто необычайно важное? – заинтересовался он, отряхивая с пальцев пыль. – И о чем же именно идет речь?

– Боюсь, этого я вам сообщить не могу, – ответил Маркиз. – Вы же, в конце концов, не адресат этого послания.

– Что значит – не можешь? А ну-ка отвечай, что в письме? Для кого оно?

Маркиз пожал плечами. Плащ был так близко, что можно руку протянуть и погладить.

– Не имею права. Я не то что отдать, я даже показать его вам не могу. Вот разве что под угрозой неминуемой смерти… – неуверенно добавил он.

– Ну, уж это проще простого! Угрожаю тебе смертью. Все равно тебе уже вынесен смертный приговор как отступнику стада. А что до этого Смехача, – он посохом указал на Перегрина, который вообще-то и не думал смеяться, – то он пытался похитить члена стада. Это тоже карается смертью – вдобавок ко всему остальному, что мы собираемся с ним сделать.

Тут он посмотрел на Слона.

– Понимаю, мне стоило спросить раньше, но что, во имя Старой Ведьмы, это такое?

– Я верный член стада, – смиренно сообщил Слон своим глубоким голосом; Маркиз подумал о том, что вероятно и его собственный голос звучал так же безжизненно и плоско, когда он был верным членом стада. – Я продолжал шагать в ногу, даже когда он перестал.

– И стадо благодарно тебе за усердный труд, – промолвил пастух.

Он протянул руку и потрогал острый кончик слоновьего бивня – так, интереса ради.

– Я никогда не видел ничего подобного тебе и очень рад, что едва ли увижу снова. Лучше тебе тоже умереть.

Слон махнул ушами.

– Но я же из стада.

Пастух посмотрел в его широкое лицо.

– Береженого бог бережет, – промолвил он и снова повернулся к Маркизу де Карабасу. – Ну, где же твое важное письмо?

– У меня в рубашке, – ответил Маркиз. – Однако я вынужден повторить, это самый важный документ из всех, что мне когда-либо доверяли для доставки. Должен попросить вас даже не смотреть на него – ради вашего же блага.

Пастух сгреб его за грудки и потянул. Пуговицы разлетелись и застучали по стенам и полу. Письмо в пакете для сэндвичей было во внутреннем кармане.

– Какая неприятность. Надеюсь, вы прочтете нам его вслух, прежде чем мы умрем, – сказал Маркиз. – Но прочтете вы нам его или нет, все равно обещаю, что мы с Перегрином будем слушать вас, затаив дыхание. Правда, Перегрин?

Пастух открыл пакетик и посмотрел на конверт. Потом разорвал и вытащил листок полинялой бумаги. Вместе с письмом из конверта взметнулась пыль и повисла в неподвижном воздухе тускло освещенной комнаты.

– Моя дорогая и прекрасная Друзилла, – вслух прочел пастух, – хотя я знаю, что ты пока не чувствуешь ко мне того, что я чувствую к тебе… Это что еще за бред?!

Маркиз ничего не ответил. Он даже не улыбнулся. Он, как и обещал, перестал дышать и надеялся, что Перегрин внимательно его слушал. А еще он считал, потому что это помогало отвлечься от настоятельной потребности возобновить дыхательный процесс. А возобновить его скоро придется.

35. 36. 37.

Интересно, сколько еще грибные споры продержатся в воздухе?

43. 44. 45. 46.

Пастух умолк.

Маркиз отступил назад, боясь почувствовать нож под ребрами или зубы мохнатых сторожевых на горле, но ничего подобного не случилось. Тогда он продолжил пятиться, подальше от людей-псов, а заодно и от Слона.

Перегрин, он заметил, занимался тем же.

Легкие жгло, сердце тяжело стучало уже где-то между висков – достаточно громко, чтобы заглушить тонкий надсадный звон в ушах.

Только прижавшись спиной к книжному шкафу у стены и оказавшись как можно дальше от конверта, он позволил себе глубоко вздохнуть. Рядом раздался вздох Перегрина.

За ним последовал еще один странный звук: Перегрин разинул рот пошире, и скотч упал на пол.

– Что это было? – спросил он.

– Наш билет на выход из этой комнаты и вообще из Пастушьей Чащи, если я не ошибаюсь, – ответил Карабас. – А ошибаюсь я редко. Ты не мог бы развязать мне руки?

Он почувствовал, что Перегрин возится с узлами, и вскоре веревка, которой были связаны его руки, свалилась на пол.

Рядом глухо зарычали.

– Я, наверное, кого-нибудь убью, – произнес Слон. – Как только пойму, кто.

– Угу, дорогуша, – отозвался Маркиз, растирая кисти рук. – Ты хотел сказать, «кого».

Пастух с собаками неуклюже продвигались к двери – шаг за шагом.

– Уверяю, убивать ты никого не будешь – по крайней мере, если хочешь добраться домой, в Замок, целым и невредимым.

Слоновий хобот раздраженно качнулся из стороны в сторону.

– Я совершенно точно собираюсь убить тебя.

– Ты явно напрашиваешься на восклицание вроде «фи!», – сказал он. – Или даже «надо же, какая чушь!». До сих пор мне никогда – ни разу в жизни! – не хотелось сказать «надо же, какая чушь!». Но сейчас я прямо-таки чувствую, как во мне нарастает желание…

– Что, ради Храма и Арки, на тебя вообще нашло? – воскликнул Слон.

– Неверный вопрос. Но верный я задам сам, за тебя. Надо было спросить: что на самом деле не нашло на нас троих – на нас с Перегрином, потому что мы задерживали дыхание, а на тебя, ну, не знаю, возможно, потому что ты слон, и у тебя отличная толстая шкура. Но более вероятно – потому, что ты дышишь через хобот, у которого входное отверстие на уровне земли. Итак, что же не нашло на нас – и, наоборот, нашло на наших похитителей? Ответ будет такой: на нас не нашли и в нас не попали те самые споры, которые зато попали в нашего представительного пастуха и его псевдопсовых товарищей.

– Споры Того Гриба? – уточнил Перегрин. – Гриба Грибного народа?

– Именно. Того Самого Гриба, – подтвердил Маркиз.

– Ад меня раздери совсем, – сказал Слон.

– И по этой причине, – продолжал, обращаясь к нему, Карабас, – если ты попытаешься убить меня или Перегрина, тебе это не только не удастся, но и все мы окажемся обречены. А вот если ты заткнешься и мы постараемся сделать вид, что мы все еще часть стада, у нас будет шанс. Споры сейчас как раз прокладывают себе дорогу к ним в мозги. Тот Самый Гриб в любой момент начнет звать их домой.

Пастух неумолимо шествовал вперед, вооруженный деревянным крюком. За ним следовали трое. Плечи одного венчала голова слона; другой был высок и сногсшибательно хорош собой; третий щеголял в совершенно изумительном плаще. Плащ сидел на нем как влитой и был цвета мокрой ночной улицы.

За стадом трусили овчарки. Выглядели они так, словно готовы пройти сквозь огонь, лишь бы попасть туда, куда, по их мнению, они направлялись.

В Пастушьей Чаще подобное было не в диковинку – пастух перегоняет часть стада в сопровождении нескольких самых свирепых псов (которые на самом деле были людьми… ну, по крайней мере, когда-то). Так что остальные, узрев пастуха и трех собак, ведущих скотину в количестве трех голов куда-то прочь из Шепердс-Буша, не обратили на них никакого внимания. Все продолжали делать то, что делали всегда, с тех пор как стали членами стада. Если до них и доходило, что власть пастуха немного пошатнулась, они просто терпеливо ждали, когда придет другой, новый пастух и позаботится о них, и защитит от хищников и от мира в целом. Одному-то быть ох как страшно.

Никто не заметил, как они перешли границу Пастушьей Чащи, но не остановились и не сбавили шага.

Достигнув берегов Килберна, трое остановились, а бывший пастух и три его лохматых собакочеловека двинулись прямо в воду.

Ничего сейчас не было у них в головах, кроме потребности поскорее попасть к Грибу, снова отведать его, впустить его внутрь себя и служить ему верой и правдой, – Маркиз это знал. Гриб исправит все, что они в себе ненавидят, – и жизнь их станет гораздо счастливее и гораздо интереснее.

– Надо было позволить мне их убить, – пробурчал Слон, когда пастух и собаки убрели прочь.

– Никакого смысла, – отрезал Маркиз. – Даже ради мести. Тех, кто нас захватил, больше не существует.

Слон яростно хлопнул ушами, потом энергично их почесал.

– Кстати, о мести… Для кого ты, черт подери, украл мой дневник? – спросил он.

– Для Виктории, – признался Карабас.

– Вот уж на кого бы не подумал. В тихом омуте, – сказал Слон, помолчав.

– Кто бы спорил, – ответил Маркиз. – К тому же, она мне недоплатила. Пришлось самому обеспечить себе чаевые, чтобы покрыть недостачу.

Он сунул темную руку в недра плаща. Пальцы привычно нащупали очевидные карманы, затем – куда менее очевидные, а затем, к его собственному удивлению, еще один, самый неочевидный из всех. Вот туда-то он и полез – и достал из него увеличительное стекло на цепочке.

– Оно принадлежало Виктории, – объяснил он. – С ним можно видеть твердые предметы насквозь. Возможно, оно сгодится как небольшое возмещение моего долга перед тобой.

Слон порылся у себя в кармане, достал что-то – Маркизу было не видно, что именно – и прищурился, глядя на это через увеличительное стекло. Потом то ли довольно всхрапнул, то ли коротко протрубил в знак удовлетворения.

– Ну, здорово. Просто здорово, – сказал он и прикарманил оба предмета. – Полагаю, спасение жизни вполне перекрывает кражу дневника. И хотя меня не пришлось бы спасать, если бы я не полез за тобой в сток, дальнейшие обвинения считаю бессмысленными. Считай, что твоя жизнь снова принадлежит тебе.

– Надеюсь когда-нибудь посетить тебя в Замке, – молвил Маркиз.

– Не искушай судьбу, парень, – возразил Слон, сердито махнув хоботом.

– Не буду, – согласился Маркиз, так и не сказав, что только искушая судьбу он и сумел зайти так далеко.

Оглядевшись вокруг, он понял, что Перегрин таинственным и вопиющим образом снова растворился в тенях – даже не удосужившись попрощаться.

Маркиз терпеть не мог, когда люди так поступают.

Он коротко, но учтиво кивнул Слону, и его плащ, его изумительный плащ подхватил движение, усилил, довел до подлинного совершенства и превратил в такой поклон, изобразить который во всем свете мог только он, Маркиз де Карабас.

Следующий Плавучий Базар устроили в Саду-на-Крыше у Дерри и Тома. Дерри и Том приказали долго жить еще в 1973-м, но время и пространство, с одной стороны, и Нижний Лондон, с другой, нехотя пошли на уступки друг другу, и для жителей последнего Сад-на-Крыше остался моложе и невиннее, чем для тех, кто обитал наверху. Молодежь Верхнего Лондона – все, и юноши, и девушки, в туфлях на наборных каблуках, в брюках-клеш и рубашках в огурец – увлеченно спорили о чем-то и не обращали на нижнелондонцев никакого внимания.

Маркиз де Карабас стремительно шагал через Сад-на-Крыше с таким видом, словно тот принадлежал лично ему. Вскоре он добрался до фуд-корта. Прошел мимо крошечной женщины, которая торговала пожухлыми сырными сэндвичами с тачки, доверху нагруженной всяким барахлом. Прошел мимо киоска с карри. Мимо коротышки с громадным стеклянным аквариумом, полным бледной слепой рыбы, и с длинной металлической вилкой для жарки. И, наконец, оказался перед прилавком, где продавали Гриб.

– Ломтик Гриба, хорошо прожаренный, пожалуйста, – сказал Маркиз.

Продавец, принявший заказ, был ниже его ростом, но толще, с редеющими песочными волосами и порядком замученный на вид.

– Щас все будет, – заверил он. – Еще чего-нибудь желаете?

– Нет, это все, – заключил Маркиз, а потом не без любопытства спросил: – Вы меня помните?

– Боюсь, что нет, – отозвался Грибник. – Но плащ, должен признать, просто превосходный.

– Спасибо, – сказал Маркиз и оглянулся по сторонам. – А где тот молодой парень, что тут работал?

– А! Интересная вышла история, – сказал Грибник.

Сыростью от него еще не пахло, хотя сбоку на шее уже высыпала небольшая колония грибов.

– Кто-то сказал прекрасной Друзилле из Вороньего Двора, что наш Винс подбивает к ней клинья и даже послал ей (можете не верить, но сам-то я думаю, это чистая правда) письмо со спорами, чтобы, значит, сделать ее своей невестой во Грибе.

Маркиз недоверчиво выгнул бровь. Впрочем, сюрпризом это для него не стало. В конце концов, это он просветил прекрасную Друзиллу и даже показал ей письмо.

– И как же она отнеслась к этой новости? Надо полагать, благосклонно?

– Не думаю, сударь. Вот уж не думаю. Они с несколькими сестрами подкараулили нас по дороге на Базар. Друзилла сказала Винсу – надо, мол, кое о чем потолковать с глазу на глаз. Он аж просиял, ну и пошел с ними, чтобы выяснить, чего им там от него надо. Я его на Базаре до вечера прождал. Все думал, он придет и примется за работу. Но теперь-то уж вряд ли объявится. – Продавец помолчал и добавил с легкой завистью: – Прямо ужасно красивый плащ. Как будто у меня самого такой был – когда-то в прошлой жизни.

– Ни секунды не сомневаюсь, – ответил Маркиз де Карабас, удовлетворенный услышанным. – Но этот плащ, – заметил он, разрезая хорошо прожаренный ломтик Гриба, – совершенно точно мой.

Сбегая по лестнице к выходу, он миновал группу людей и обменялся кивком с молодой женщиной необычайной прелести. У нее были длинные рыжие волосы и немного плоский профиль прерафаэлитской красавицы, а на тыльной стороне руки – родимое пятно в виде пятиконечной звездочки. Другой рукой она поглаживала по голове крупную взъерошенную сову, недовольно зыркавшую на все вокруг необычными для этого вида птиц светло-голубыми глазами.

Итак, Маркиз кивнул ей, а она смущенно посмотрела на него и тут же отвела глаза, как тот, кто только начал понимать, что задолжал Маркизу услугу.

Впрочем, кивок Маркиза был вполне дружелюбным.

Он продолжил спускаться.

Друзилла побежала следом, как будто хотела что-то ему сказать. Маркиз первым достиг подножия лестницы, задержался на мгновение, задумавшись о разных вещах и людях и еще о том, как нелегко бывает делать что-то в первый раз. А потом, по-прежнему облаченный в свой великолепный плащ, самым таинственным и, пожалуй, даже вопиющим образом скользнул в тени и, не попрощавшись, был таков.