Странные девочки

Она такая крутая, такая сосредоточенная, такая спокойная, и однако ее взгляд прикован к горизонту.

Тебе кажется, ты знаешь все, что можно про нее знать, в первый же миг после знакомства, но все, что ты якобы знаешь, – неверно. Страсть течет сквозь нее рекою крови.

Она отвернулась на мгновение, и маска соскользнула, и ты пал. Все твои завтра начинаются здесь.

Знаешь, каково это – кого-то любить?

И что самое трудное, самое поганое, хуже, чем «Шоу Джерри Спрингера», – ты не перестаешь его любить. Какой-то его кусочек всегда у тебя в сердце.

Теперь, раз она умерла, она старается помнить только любовь. Каждый удар воображает поцелуем, макияж, неумело скрывающий синяки, сигаретный ожог на бедре – это были знаки любви, решает она.

Ей интересно, как поступит ее дочь.

Ей интересно, кем станет ее дочь.

В смерти своей она держит торт. Тот самый торт, который она всегда собиралась испечь для своей малышки. Может, они испекли бы его вместе.

Сели бы за стол, все вместе, втроем, и съели бы этот торт, и улыбнулись бы, и квартирка медленно наполнилась бы смехом и любовью.

Столько всего она отгоняла такого, чего не запомнит и даже подумать об этом не может, потому что тогда кричат птицы и червяки выползают из нор и всегда у нее в голове идет дождь, неспешная бесконечная морось.

Тебе скажут, что она уехала из страны, что у нее был для тебя подарок, но он потерялся и до тебя не дошел. Однажды в ночи зазвонит телефон, и голос – возможно, ее голос – что-то скажет, но ты не сумеешь истолковать, а потом в трубке затрещит, и связь оборвется.

Спустя несколько лет из такси ты увидишь в подворотне девочку, очень похожую на нее, но она исчезнет, пока ты уговоришь водителя остановиться. Ты больше никогда ее не увидишь.

В дождь ты всегда будешь думать о ней.

Тридцать пять лет на эстраде – те, которые она признает, – и у нее от шпилек болят ноги, изо дня в день, но она может спуститься по крутым ступенькам на высоченных шпильках, а на голове у нее при том – замысловатый убор весом в сорок фунтов, она на шпильках ходила по сцене со львом, она, черт побери, могла бы пройти через Ад на шпильках, если потребуется.

Вот что помогало ей держаться, давало силу ходить, высоко держа голову: ее дочь; человек из Чикаго, который ее любил, хоть и недостаточно сильно; ведущий теленовостей, который десять лет снимал ей жилье и приезжал в Вегас не чаще раза в месяц; два мешка с силиконовым гелем; и то, что она береглась от солнца пустыни.

Скоро она станет бабушкой, уже совсем скоро.

А потом так случилось, что один из них взял и перестал отвечать, когда она звонила ему на работу. И она позвонила по номеру, про который он даже не знал, что она его знает, и сказала женщине, взявшей трубку, что ей страшно неловко, но поскольку он больше с ней не разговаривает, нельзя ли ему передать, что ей все-таки хочется получить назад свои черные кружевные трусики, которые он забрал, – сказал, они пахнут ею, пахнут ими обоими. Да, кстати, сказала она, поскольку женщина в трубке хранила молчание, нельзя ли сначала их выстирать, а потом выслать ей почтой? У него есть ее адрес. Весело покончив с делами, она забывает его полностью и навсегда и переключается на следующего.

Когда-нибудь она разлюбит и тебя. Твое сердце будет разбито.

Она не ждет. Не совсем. Просто годы уже ничего для нее не значат, сны и улица больше не задевают ее.

Она остается на краешке времени, непреклонная, целая и невредимая, за пределами, и однажды ты откроешь глаза и увидишь ее, а потом – темноту.

Никакой она не жнец. Нет, она выдернет тебя нежно, как перышко или цветок, чтоб украсить прическу.

Она не знает, чья это была куртка. После вечеринки куртку никто не забрал, и девчонка решила, что куртка ей очень идет.

На куртке написано «ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ», но девчонке не нравится целоваться. Многие – и мужчины, и женщины – говорили ей, что она красивая, но ей непонятно, что они имели в виду. Из зеркала на нее не смотрит красота. Лишь ее лицо.

Она не читает книг, не смотрит телевизор, не занимается любовью. Она слушает музыку. Встречается с друзьями. Катается на «русских горках», но никогда не кричит, если вагончик падает или кренится и ныряет вверх тормашками.

Если ты скажешь, что куртка твоя, она просто пожмет плечами и отдаст тебе куртку. Да ей все равно, абсолютно все равно.

…фразы.

Сестры. Вероятно, двойняшки, быть может, двоюродные. Чтобы сказать наверняка, надо взглянуть на свидетельства о рождении – настоящие, а не те, что они предъявляют, когда получают удостоверения личности.

Вот на что они живут. Входят, берут, что им нужно, выходят.

Никакого шика. Просто бизнес. Говоря строго, может, не всегда законный. Просто бизнес.

Для такого они слишком умны, слишком устали.

У них общая одежда, косметика, парики, сигареты. Неугомонные хищницы, они отправляются на охоту. Две головы. Одно сердце.

Иногда они даже договаривают друг за друга начатые…

Стоя под душем, под водой, которая смывает все это, которая смывает всё, она понимает, что́ было самым ужасным: там пахло так же, как у нее в школе.

Она шла длинными коридорами, сердце нестройно колотилось в груди, и там пахло школой, и воспоминания вернулись.

Прошло всего – сколько? – шесть лет с тех времен, когда она запирала шкафчик и бежала в класс, когда наблюдала, как подруги плакали, злились и печалились из-за насмешек, прозвищ и тысячи бед и напастей, что преследуют беспомощных. Никто из них не зашел так далеко.

Первое тело она обнаружила под лестницей.

В тот вечер после душа, который толком не смыл то, с чем ей следовало покончить, она сказала мужу:

– Мне страшно.

– Чего ты боишься?

– Что я зачерствею на этой работе. Стану кем-то другим. Кого я не знаю.

Он обнял ее, притянул к себе, и так, вжавшись друг в друга, они пролежали до рассвета.

В тире она как дома: защитные наушники на месте, бумажная мишень – человек в полный рост – уже готова и ждет.

Она грезит – немножко, вспоминает – немножко, потом целится и жмет на спуск; время пошло, и она больше чувствует, чем видит, как стираются голова и сердце. Запах кордита всегда напоминает ей Четвертое июля.

Используй дары, данные тебе Богом. Так говорила ей мама, и почему-то от этого их разрыв еще больнее.

Никто никогда не сделает ей больно. Она лишь улыбнется своей бледной, едва уловимой, прекрасной улыбкой и уйдет прочь.

Деньги ни при чем. Деньги всегда ни при чем.

Вот: упражнение в выборе. В твоем выборе. Какой-то из этих рассказов – правда.

Она пережила войну. В 1959-м приехала в Америку. Сейчас живет в собственной квартире в Майами – миниатюрная седовласая француженка, у нее дочь и внучка. Она вся в себе, улыбается редко, словно груз памяти не дает ей обрести радость.

Или это неправда. На самом деле молодчики из гестапо схватили ее, когда она переходила границу в 1943-м, и она так и осталась на том лугу. Сначала сама вырыла себе могилу, потом – одна пуля в затылок.

Ее последняя мысль, за секунду до пули: она беременная, на пятом месяце, и если не сражаться за наше будущее, ни для кого из нас будущего не случится.

Одна старуха в Майами просыпается в недоумении: ей снился ветер, гнувший цветы на лугу.

В теплой французской земле покоятся нетронутые кости, что грезят о том, как дочка выходит замуж. Пьют хорошее вино. Если плачут, то лишь от радости.

Некоторые девочки были мальчиками.

Все зависит от того, как посмотреть.

Слова могут ранить, раны – затянуться.

Все это – правда.