Глава 6
Карен встретила Нима в своей квартире тем же лучистым взглядом, так хорошо запомнившимся ему с их предыдущей встречи.
— Я знаю, эта неделя выдалась для вас трудной. Я читала о ежегодном собрании вашей компании и кое-что видела по телевизору, — явно сочувствуя ему, проговорила Карен.
Ним невольно состроил гримасу. Телевизионные отчеты посвящались в основном возникшей сумятице, но опускались сложные проблемы, которые подвергались рассмотрению в течение пяти часов — разные вопросы, дискуссии, голосования по резолюциям, — все, что произошло уже после вынужденной паузы. (Справедливости ради Ним не мог не признать, что телевизионщиков, снимавших только снаружи, все же следовало допустить и в залы заседаний.) Во время получасового перерыва порядок был восстановлен, после чего длиннющее собрание продолжилось. В конце его ничего уже в принципе не изменилось, разве что измотанными выглядели все участники, и тем не менее любое из намеченного получило публичный выход. К удивлению Нима, на следующий день в «Калифорния экзэминер» за подписью Нэнси Молино была изложена наиболее всесторонняя и сбалансированная точка зрения на произошедшее.
— Если ты не возражаешь, — сказал он Карен, — на какое-то время мне хотелось бы вычеркнуть из памяти весь этот цирк.
— Считайте, что уже вычеркнули, Нимрод. Какое там собрание? Я никогда о нем не слышала.
Он рассмеялся, после чего сказал:
— Мне очень понравились ваши стихи. Вы что-нибудь опубликовали?
Она покачала головой и, сидя в кресле-коляске напротив гостя, снова напомнила ему, что это была единственная часть тела, которой она могла двигать.
Сегодня он появился здесь отчасти и потому, что ощущал необходимость хотя бы ненадолго отвлечься от раздрая в «ГСП энд Л», но главным образом из-за того, что ему очень хотелось повидаться с Карен Слоун. Причем это желание подкреплялось ее шармом и удивительной красотой. Она была такой же, какой ему запомнилась: блестящие, спадающие на плечи светлые волосы, благородные черты лица, полные губы и идеальная кожа с перламутровым отливом.
С некоторой долей юмора Ниму подумалось: «А если я влюблюсь?» Коль скоро это именно так, речь пошла бы о серьезной перемене в его жизни. В подавляющем большинстве случаев он занимался сексом без любви. А вот от Карен он получил бы любовь без секса.
— Стихи я пишу так, для собственного удовольствия, — сказала Карен, — а сейчас я работаю над текстом своего выступления.
Он уже заметил электрическую печатную машинку у нее за спиной. В каретку был вставлен частично отпечатанный лист бумаги. Другие листы были разложены на стоявшем рядом столике.
— И что это за выступление. И главное, о чем?
— Будет проводиться съезд адвокатов. Группа адвокатов штата работает над докладом о законах, касающихся людей-инвалидов, в большинстве штатов и в других странах. Кое-какие законы тут действуют, другие нет. Я как раз занимаюсь их изучением.
— Значит, вы будете говорить с юристами о праве?
— А почему бы и нет? Юристы погрязли в теории. Им нужен какой-нибудь практик, который расскажет им, что фактически происходит с этими законами и актами. Поэтому они обратились ко мне, к тому же я и раньше этим занималась. Я собираюсь говорить главным образом о пара- и тетраплегиках, чтобы прояснить некоторые ошибочные концепции.
— Что это за ошибочные концепции?
Пока они разговаривали, из соседней комнаты доносились характерные кухонные шорохи. Когда Ним позвонил утром по телефону, Карен пригласила его на обед. И сейчас Джози, сестра-хозяйка, которую Ним встретил здесь при первом своем появлении у Карен, готовила еду.
— Я вам отвечу, — сказала Карен, — но моя правая нога начинает затекать.
Ним встал и нерешительно подошел к креслу-коляске. Правая нога Карен лежала на левой.
— Просто поменяйте их местами. Левую на правую, пожалуйста. — Она сказала это как о чем-то само собой разумеющемся. Ним вдруг ощутил красоту ее стройных ног в нейлоновых чулках. От прикосновения к ее теплым ногам он почувствовал возбуждение.
— Спасибо, — с благодарностью проговорила Карен. — У вас нежные руки. — Когда он с удивлением взглянул на нее, она добавила: — Это и есть одна из ошибочных концепций.
— Какая же?
— Что парализованные люди лишены нормальных ощущений. Некоторые парализованные люди действительно уже ничего не могут ощущать, однако у постполиотиков вроде меня все осязательные способности могут оставаться незатронутыми. Поэтому, хотя я и не способна двигать конечностями, у меня ничуть не меньше физических ощущений, чем у любого здорового человека. Ноги и руки могут ощущать дискомфорт или «засыпать», и тогда необходимо менять их положение, что вы сейчас и проделали по моей просьбе.
— Вы правы, — признался Ним, — наверное, я подсознательно подумал именно так, как вы сказали.
— Знаю-знаю, — лукаво улыбнулась Карен. — Зато я смогла ощутить ваши руки на моих ногах, и, если вам интересно знать, мне это понравилось.
Ниму в голову пришла неожиданная, озадачившая его мысль, но он отмел ее.
— Расскажите мне о другой ошибочной концепции.
— Она заключается в том, что тетраплегиков не следует расспрашивать об их заболевании. Вас удивит, как много людей не желают или стесняются иметь с нами контакт, а некоторые даже страшатся нас.
— И такое часто случается?
— Сплошь и рядом. На прошлой неделе моя сестра Синтия пригласила меня в ресторан пообедать. Когда подошел официант, чтобы принять заказ Синтии, то, не взглянув на меня, спросил: «А что будет есть она?» И Синтия, дай ей Бог здоровья, ответила: «Почему вы не спросите у нее?» Но и тогда, когда я делала заказ, официант не смотрел мне в глаза.
Ним помолчал, затем взял руку Карен и подержал ее.
— Мне стыдно за всех нас, здоровых.
— Не надо так, Нимрод. Вы принимаете на себя их неправедный взгляд на окружение.
Отпустив ее руку, он сказал:
— В прошлый раз, когда я был здесь, вы немного рассказали о вашей семье.
— Сегодня этого не потребуется, так как вы познакомитесь — по крайней мере с моими родителями. Надеюсь, вы не против, если они заедут ко мне сразу после обеда. У матери сегодня выходной, а отец работает по вызову совсем рядом. Что-то там по слесарной части.
Ее родители, объяснила Карен, были выходцами из Австрии. И в середине тридцатых годов, когда над Европой стали сгущаться тучи войны, их подростками привезли в США. В Калифорнии они встретились и поженились. У них родилось двое детей — Синтия и Карен. Фамилия отца была Слоунхаусер, но при натурализации ее изменили на английский лад — в результате получилось Слоун. Карен и Синтия мало что знали о своих австрийских корнях и воспитывались как обычные американские дети.
— Значит, Синтия старше вас?
— На три года и еще очень красивая. Я хочу вас как-нибудь с ней познакомить.
На кухне стало тихо, и появилась Джози. Она толкала перед собой сервированную тележку. Напротив Нима Джози установила маленький раскладной столик, а к креслу Карен прикрепила поднос. На тележке был разложен обед — холодная лососина с салатом и теплый французский хлеб. Джози налила в два бокала охлажденное пино-шардоннэ от Луи Мартини.
— Я не могу пить вино каждый день, — сказала Карен. — Но сегодня особый случай, потому что вы вернулись.
— Покормить вас, или это сделает мистер Голдман? — спросила Джози.
— Нимрод, — спросила Карен, — не хотите попробовать?
— Да, но если я сделаю что-то не так, вы мне скажите.
— Между прочим, тут нет ничего сложного. Когда я открываю рот, вы закладываете туда еду. Однако вам придется работать в два раза проворнее, чем если бы вы ели сами.
Бросив взгляд на Карен и многозначительно улыбнувшись, Джози удалилась на кухню.
— Знаете что, — произнесла вдруг Карен, выпив глоток вина, — а вы ведь очень хороший. Оботрите мне, пожалуйста, губы.
Ним сделал это с помощью салфетки, когда она повернулась к нему лицом. Продолжая кормить Карен, он подумал: во всем, что они вместе проделывали, была какая-то интимная близость, неведомая ему прежде проникающая чувственность.
К концу обеда, когда взаимное эмоциональное сближение под воздействием выпитого вина усилилось, Карен проговорила:
— Я столько всего наговорила о себе. Теперь твоя очередь.
Ним кратко рассказал о своих мальчишеских годах, о семье, работе, женитьбе на Руфи, о детях Леа и Бенджи. Потом поделился нынешними сомнениями о своем религиозном наследии и о том, будет ли оно продолжено его детьми, а еще Ним размышлял о том, какое будущее ожидает его собственную семейную жизнь.
— Ну да ладно, хватит, — наконец проговорил он. — Я заехал сюда не для того, чтобы докучать тебе.
Улыбнувшись, Карен покачала головой:
— Я не уверена, что тебе это удастся, Нимрод. Ты — сложный человек, а сложные люди самые интересные. Кроме того, ты нравишься мне больше, чем кто-либо из тех, кого мне доводилось встречать за долгое время.
— Точно так же я воспринимаю тебя, — ответил Ним.
По лицу Карен разлился румянец.
— Нимрод, тебе не хотелось бы меня поцеловать?
Поднявшись с кресла и пройдя несколько футов, разделявших их, он тихо произнес:
— Мне очень хотелось бы это сделать.
Губы у нее были теплые и нежные. Поцелуй явно затянулся. Обоим не хотелось его прерывать. Ним хотел уже обнять Карен покрепче. Но тут снаружи до него донесся резкий звонок, потом звук открывающейся двери и голоса — Джози и двух других людей. Ним убрал руку и отошел.
Карен тихо прошептала:
— Черт! Как не вовремя! — И проворчала: — Входите! — А еще мгновение спустя: — Нимрод, я хочу познакомить тебя с моими родителями.
Уже не первой молодости импозантного вида мужчина с копной седеющих вьющихся волос и обветренным лицом протянул Ниму руку. В его голосе слышались глубокие гортанные нотки, а акцент все еще выдавал австрийское происхождение.
— Лютер Слоун, мистер Голдман. А это моя жена Генриетта. Карен рассказывала нам о вас, и мы видели вас по телевизору.
Рука, которую пожимал Ним, была рукой рабочего, жесткой и мозолистой. Казалось, однако, что он регулярно ухаживал за своими руками: ногти были в безупречном состоянии. На его комбинезоне оставались следы только что выполненной работы, природная аккуратность проявлялась в том, что в некоторых местах комбинезон был тщательно заштопан.
Мать Карен тоже пожала Ниму руку.
— Хорошо, что вы, мистер Голдман, навестили нашу дочь. Она это очень ценит. И мы тоже. — Это была маленькая изящная женщина, скромно одетая, со старомодным пучком волос. Судя по всему, она была старше своего мужа. Когда-то, подумалось Ниму, она, вероятно, блистала красотой, отсюда и корни внешней привлекательности Карен. Но сейчас ее лицо постарело, во взгляде сквозила усталость от житейских проблем. Ниму даже показалось, что две последние приметы дали о себе знать уже давно.
— Я здесь по одной причине, — объяснил он ей. — Мне доставляет удовольствие бывать в обществе Карен.
Когда Ним опустился в свое кресло и расселись старшие Слоуны, Джози принесла кофейник и четыре чашки. Миссис Слоун налила кофе себе и Карен.
— Папочка, — спросила Карен, — как идут дела?
— Не очень хорошо, — ответил Лютер Стоун и вздохнул. — Материалы очень дорогие, а цены все равно растут с каждым днем. Для вас это не секрет, мистер Голдман. Когда я объявляю, во сколько обойдется моя работа, прибавьте к этому стоимость материалов, людям кажется, что их обманывают.
— Мне это хорошо известно, — сказал Ним. — Нас в «Голден стейт пауэр энд лайт» обвиняют в том же самом по тем же причинам.
— Но у вас-то большая компания с мощным тылом, а у меня крохотный бизнес. У меня работают еще трое, да я и сам вкалываю. И порой, скажу вам честно, руки опускаются. Особенно из-за этих правительственных бланков отчетности. Их становится все больше и больше, а в половине случаев я просто не понимаю, зачем им вся эта информация. По вечерам и в выходные приходится заполнять бесконечные формуляры, но никто не считает нужным за это платить.
Генриетта с укором посмотрела на мужа:
— Лютер, стоит ли морочить голову всем подряд нашими проблемами?
Он только пожал плечами:
— Меня спросили, как идут дела на работе. Вот я и сказал правду.
— Ладно, Карен, — сказала Генриетта, — все эти проблемы не имеют к тебе никакого отношения и никак не связаны с приобретением для тебя фургончика. Мы уже почти набрали денег для покупки в рассрочку, ну а остальное займем.
— Мама, — запротестовала Карен, — я же говорила, никакой срочности в этом нет. Я могу выходить на улицу. И Джози мне помогает.
— Но ты выбираешься не так часто, как могла бы, и не так далеко, как тебе хотелось бы. — Мать дала понять, что дискуссия закончена. — Фургончик будет, обещаю тебе, дорогая. Причем скоро.
— Я тоже об этом думал, — сказал Ним. — В прошлый раз, когда я был тут, Карен говорила, что хотела бы иметь фургончик, в который помещалось бы кресло, а за руль садилась бы Джози.
В разговор вмешалась Карен:
— А теперь прошу всех перестать обо мне беспокоиться. Пожалуйста!
— Да никакое это не беспокойство. Просто я вспомнил, что в нашей компании часто используются маленькие фургончики, которые после года-двух работы продаются и заменяются на новые. Многие еще в очень даже приличном состоянии. Если пожелаете, я попрошу одного из наших сотрудников подыскать что-нибудь по сходной цене.
Лютер Слоун просиял:
— Вот это была бы неоценимая услуга. Конечно, каким бы хорошим ни был фургончик, его придется приспосабливать под кресло-коляску да еще подумать о безопасности.
— Может быть, и здесь мы сможем быть вам полезными, — заметил Ним. — Я точно не знаю, но наведу справки.
— Мы оставим вам наш номер телефона, — сказала Генриетта. — Тогда, если будут какие-нибудь новости, вы сможете нам сообщить.
— Нимрод, — воскликнула Карен, — ты просто молодец.
Непринужденный разговор продолжался до тех пор, пока Ним, взглянув на часы, не понял, сколько времени он уже здесь.
— Знаете, мне пора, — проговорил он.
— И нам тоже, — сказал Лютер Стоун, вставая из-за стола. — Я тут в одном старом доме меняю газовые трубы, между прочим, для вашего газа, мистер Голдман. Сегодня надо все закончить.
— Только не думайте, что я ничем не занимаюсь, — подхватила эту тему Карен. — Мне еще нужно дописать текст выступления.
Родители нежно попрощались с дочерью. Ним последовал за ними. Перед уходом он ненадолго остался с Карен наедине и во второй раз поцеловал ее, стараясь прикоснуться только к щеке, но она повернула голову, и губы их встретились. Очаровательно улыбнувшись, она прошептала:
— Приходи снова, только поскорее.
Слоуны и Ним спустились на лифте. Все трое молчали, каждый был погружен в собственные сокровенные мысли. Потом Генриетта тихо произнесла:
— Мы стараемся делать для Карен все, что в наших силах. Иногда хочется сделать больше.
Утомление и усталость во взгляде, скорее даже ощущение безвозвратной утраты, которые поразили Нима раньше, вновь напомнили о себе.
Он тихо проговорил:
— Я не думаю, что Карен воспринимает происходящее точно так же. Из того, что она рассказала, мне стало ясно, как высоко она ценит вашу поддержку и все, что вы для нее сделали.
Генриетта решительно покачала головой, и пучок волос на затылке затрясся в такт этому движению.
— Что бы мы ни делали, это малая толика из того, на что мы способны. Но все равно это вряд ли восполняет произошедшее с Карен.
Лютер нежно положил руку на плечо жены:
— Дорогая, мы уже столько раз возвращались к этому. Перестань себя корить. Это ничего не изменит. Не терзай себя!
Она резко повернулась к нему:
— Ты ведь считаешь точно так же. Ты знаешь, что это так, а не иначе.
Лютер вздохнул и вдруг спросил у Нима:
— Карен говорила вам, что она подхватила полиомиелит?
Ним кивнул:
— Да.
— Она рассказала вам, как и почему?
— Нет. То есть не все.
— Обычно она эту тему обходит.
Они спустились на первый этаж и, выйдя из лифта, остановились в небольшом пустынном вестибюле. Генриетта Слоун продолжила:
— Карен исполнилось пятнадцать, она еще училась в средней школе. Она была круглая отличница, принимала участие в школьных соревнованиях по легкой атлетике. Все ожидания были окрашены в светлые тона.
— Моя жена хочет сказать, — заметил Лютер, — что в то лето мы с ней собрались наконец съездить в Европу. С нами были и другие лютеране — в общем, это было своего рода религиозное паломничество по святым местам. Мы договорились, что, пока мы в отъезде, Карен поедет в летний лагерь. Мы считали, что ей будет полезно провести некоторое время в сельской местности. К тому же два года назад в этом лагере побывала наша дочь Синтия.
— По правде говоря, — сказала Генриетта, — мы больше думали о себе, чем о Карен.
Муж продолжал, словно его и не прерывали:
— Однако ехать в лагерь Карен не хотелось. У нее был приятель, который из города не уезжал, и вот, чтобы быть рядом с ним, она хотела остаться на лето в городе. К тому времени Синтия уже уехала, так что Карен была бы одна.
— Карен все спорила с нами, — сказала Генриетта, — убеждала, что вполне может остаться одна. А что касается приятеля, то мы можем ей доверять. Она даже рассказала о каком-то предчувствии. Мол, если она уедет согласно нашему желанию, то обязательно случится что-то плохое. Это навсегда осталось в моей памяти.
По собственному опыту Ним хорошо знал, как все это происходит: Слоуны достаточно молодые родители, Карен только что вышла из детского возраста — неизбежное столкновение желаний. Все трое в то время наверняка были совсем не такими, как сейчас.
Лютер продолжал свой рассказ, словно опасаясь, что не успеет его завершить:
— И вот наступила развязка. Мы заняли одну сторону, а Карен — другую. Мы настаивали на том, чтобы она ехала в лагерь, что в конце концов и произошло. Пока она находилась там, а мы в Европе, произошла вспышка полиомиелита, и Карен стала одной из ее жертв.
— Если бы только она осталась дома, — начала Генриетта, — как того хотела…
Муж прервал ее:
— Довольно! Уверен, мистер Голдман все себе представляет.
— Да, — тихо проговорил Ним, — думаю, что представляю. — Он вспомнил стихи, которые Карен написала ему после беды, приключившейся с Уолтером Тэлботом-младшим:
Ах! «Если б только» в этот самый день,
А может в тот,
Намек малейший прозвучал на перемены,
Чтобы в реальности предстало то,
Что было в забытьи,
Иль чтоб забылось то, что состоялось!
Только теперь до него дошел смысл этих строчек. Ощущая, что не может не сказать что-то очень важное, но не знает что, Ним добавил:
— Не понимаю, почему вы должны все время корить себя за обстоятельства…
Взгляд Лютера и слова «пожалуйста, мистер Голдман» заставили его замолчать. Ним осознал то, что ощущал до этого скорее инстинктивно: больше говорить не о чем.
Все аргументы приводились и отвергались. Да просто нет способа, его никогда и не было, который заставил бы этих двоих избавиться даже от малой доли того тяжкого бремени, которое взвалили на свои плечи.
— Генриетта права, — сказал Лютер. — Я думаю так же, как она. Мы оба унесем свою вину в могилу.
Жена добавила:
— Теперь-то вам ясно, что я имею в виду, когда говорю: что бы мы ни предпринимали, включая усилия, чтобы заработать денег на покупку Карен фургончика, все это, в сущности, ничто.
— Неправда, — возразил Ним. — Истина в том, что лучше делать хотя бы ничтожно мало, чем не делать ничего.
Они вышли на улицу. Машина Нима стояла от них в нескольких ярдах.
— Спасибо за ваш рассказ, — проговорил Ним. — Постараюсь что-нибудь сделать насчет фургона, и как можно скорее.
Как и рассчитывал Ним, через два дня от Карен пришли новые стихи.
А пробовал ли в детстве ты
Над тротуаром прыгать,
Чтобы ногой не провалиться в щели?
А повзрослев,
Держался за канаты,
Дрожа от страха,
В самый миг паденья?
И этот миг представился «бедою»?
Да нет, ошибка в этом слове.
Поскольку в жизни есть
Падения иные
И наказания совсем другие,
Далекие от разных катастроф.
Они и щедрость дарят нам,
И славу.
Влюблять — это дар такой,
И впрочем, он из многих,
И все ж премудрость
Хочет нас предостеречь:
Падение останется паденьем,
Напомнив о себе и болью, и обидой,
Пускай не сразу, но обману места нет.
А впрочем, это все и чушь, и вздор!
И наплевать на всякую премудрость.
Поэтому ура безумным мостовым,
Канатам да и страху с них сорваться!
А если хочет кто премудрым показаться,
Пусть пробует,
Но я не в их ряду.
А ты?
