Глава 11
Огрызком карандаша Георгос Уинслоу Арчамболт, выпускник Йельского университета 1972 года, записал в своем дневнике:
Вчера. Удачная атака на фашистско-капиталистических угнетателей!
Вражеский лидер Фентон, президент «Голден стейт», вонючей компании лизоблюдов, мертв. Туда ему и дорога!
Под главным знаменем «Друзей свободы» проведена успешная операция против штаба — бастиона безжалостных эксплуататоров принадлежащих народу энергетических ресурсов. Из десяти орудий ДС пять попали в цель. Неплохо!
На самом деле результат мог быть даже лучше, ибо пресса, прислуживающая истеблишменту, как всегда, принижает важность этой победы народа.
Георгос отложил в сторону огрызок карандаша. Хотя писать им было неудобно, он неизменно проделывал это, ибо когда-то прочел, что именно так поступал Махатма Ганди. Он считал, что, выбрасывая частично исписанный карандаш, ты оскорбляешь смиренный образ создателя этого орудия письма.
Ганди был одним из кумиров Георгоса Арчамболта наряду с Лениным, Марксом, Энгельсом, Мао Цзэдуном, Ренато Куркио, Че Геварой, Фиделем Кастро, Чезаре Чавесом и рядом других. (То, что Махатма Ганди считался проповедником неприменения силы, похоже, волновало его в очень малой степени.)
Георгос продолжал писать.
Более того, пресса, лижущая подметки капиталистам, сегодня ханжески оплакивает гибель и физические страдания тех, кого именует «невинными жертвами». Как это наивно и смешно!
В любой войне неминуемо гибнут и становятся калеками так называемые ни в чем не повинные жертвы. И чем масштабнее война, тем больше потери среди «невинных». Когда воюющие страны ошибочно именуются «великими державами», как в Первой и Второй мировых войнах, а также в связи с омерзительной агрессией Америки во Вьетнаме, таких невинных вырезают, как скот. И хоть бы кто-нибудь возмутился! Ни слова не проронили фюреры и их бездарные авторы-лизоблюды.
Справедливая социальная война вроде той, что ведут сейчас «Друзья свободы», отличается разве что меньшими жертвами.
Еще в Йеле Георгос запомнился профессорам разухабистым стилем своих сочинений, например неоправданно обильным употреблением прилагательных. Но в ту пору английский язык действительно не был для него предметом специализации. Наибольший его интерес вызывала физика. Позднее он переключился на химию и даже получил соответствующий диплом. Впоследствии его знания по химии оказались весьма полезными, особенно в период стажировки на Кубе, где среди прочего он изучал взрывное дело. Между тем круг его интересов, а также личные взгляды на жизнь и политику сузились. В дневнике была такая запись:
Даже пресса врага, которой свойственно скорее преувеличивать, нежели преуменьшать подобные обстоятельства, и та признает, что в результате погибли только двое и еще трое получили серьезные ранения. Одним из погибших оказался крупный преступник из управленческого звена Фентон, а другим — свинья из охраны. Невелика потеря. Остальные — так, лакейская мелочь: машинистки, клерк и прочие. Они должны быть благодарны за то, что стали мучениками за благородное дело.
Все это пропагандистская чушь насчет «невинных жертв»!
Георгос решил передохнуть. На его худом, аскетичном лице отразилось напряжение мыслительного процесса. Как всегда, он позволил себе значительные отступления в своих дневниковых записях, рассчитывая на то, что в один прекрасный день дневник обернется важным историческим документом, сравнимым с «Капиталом» и «Цитатником председателя Мао Цзэдуна».
Новый поток мыслей стал ложиться на бумагу.
Требования «Друзей свободы» будут изложены в сегодняшнем выпуске боевой сводки. Это:
• бесплатное снабжение электроэнергией и газом в течение года безработных, а также находящихся на социальном обеспечении и стариков. В конце года данный вопрос снова поступит на рассмотрение «Друзей свободы»;
• немедленное сокращение на 25 процентов тарифов на газ и электричество, поставляемые в небольшие дома и квартиры;
• все атомные электростанции подлежат немедленному закрытию и демонтажу; ввести постоянный запрет на дальнейшие разработки в области атомной энергетики.
Неподчинение этим требованиям обернется осуществлением интенсивной серии атак.
Для начала вышесказанного было бы вполне достаточно. Угроза масштабных диверсий представлялась вполне реальной. Георгос окинул взглядом захламленную подвальную клетушку, служившую ему «рабочим кабинетом». Помещение было набито огромным количеством пороха, взрывателей, капсюлей-детонаторов, глицерина, кислот и других реактивов. Он и еще трое борцов за свободу, согласившиеся признать его руководящую роль, знали, как использовать эти запасы. Он улыбнулся, вспомнив то хитрое устройство, которое они вчера заложили в письма-бомбы. Маленький пластмассовый цилиндр был заполнен легко воспламеняющимся тетрилом и снабжен крохотным детонатором. Над детонатором он закрепил пружину с иглой. Когда вскрываешь конверт, игла вонзается в детонатор. Проще не бывает, зато эффект обеспечен. Заряд тетрила был достаточен, чтобы оторвать голову открывающему конверт или разнести его тело в клочья.
Очевидно, что объявления наших требований уже ждут, поскольку пресса и ее послушный союзник — телевидение подхватили точку зрения «Голден стейт пауэр энд лайт» — вонючей компании лизоблюдов, что «под влиянием терроризма изменения в концепции деятельности компании ожидать не приходится».
Чушь это! Пустопорожняя глупость! Терроризм, несомненно, вызовет перемены. Так всегда было и всегда будет. В истории на этот счет примеров сколько угодно.
Георгос вспомнил, как такие примеры вбивали им в ходе революционной подготовки на Кубе уже через пару лет после получения докторской степени. А до этого он все больше проникался ненавистью к стране, в которой родился. Он считал ее загнивающей тиранией, брезгливо именуя «Америка».
Он испытывал отвращение к отцу, преуспевающему нью-йоркскому плейбою, который в восьмой раз развелся и снова женился, и к родной матери, почитаемой во всем мире греческой киноактрисе, которая опять временно оказалась не у дел, расставшись с шестым по счету супругом.
Георгос ненавидел и презирал своих родителей и то, что́ они представляли собой в этом мире. Хотя последний раз видел обоих только в девятилетнем возрасте и потом ни разу на протяжении двадцати лет. Его повседневные расходы, учеба в школе, а затем — в Йельском университете оплачивались какой-то неизвестной ему юридической афинской фирмой.
Так, значит, терроризм не способен ничего изменить в этом мире?
Терроризм — орудие социальной войны. Он позволяет отдельным просвещенным личностям (таким, как «Друзья свободы») ослабить железную хватку и волю реакционных сил, обладающих властью и злоупотребляющих ею.
С терроризма началась и успешно свершилась революция в России. Ирландская и израильская республики своим существованием обязаны терроризму. Терроризм ИРА во время Первой мировой войны привел к появлению независимого государства Эйре. Терроризм группы «Иргун» в Палестине заставил англичан отказаться от своего мандата, благодаря чему евреям удалось создать государство Израиль.
Алжир получил независимость от Франции, опираясь на терроризм.
ООП, ныне представленная на международных конференциях и в ООН, не отказывалась от терроризма, чтобы привлечь к себе внимание всего мира. Еще большее внимание привлекли итальянские «красные бригады».
Георгос Уинслоу Арчамболт отложил в сторону огрызок карандаша. Писанина утомляла его. К тому же он явно стал отходить от революционной фразеологии, которая, как учили его на Кубе, является психологическим оружием и одновременно обеспечивает эмоциональную разрядку. Но иногда было не так-то просто поддерживать в себе подобный настрой.
Он встал, потянулся и зевнул. У него была стройная фигура, и он постоянно поддерживал себя в форме ежедневной, причем весьма напряженной зарядкой. Взглянув на себя в небольшое треснувшее зеркало на стене, он погладил свои пушистые, тщательно подстриженные усы. Он отрастил их сразу после нападения на энергоблок «Ла Мишен», где разыграл из себя сотрудника Армии спасения. По сообщениям, переданным в новостях на следующий день, один из охранников обрисовал его как гладко выбритого мужчину, так что наличие усов могло бы как минимум запутать опознание, если бы вообще до этого дело дошло. А форма Армии спасения, разумеется, давно была уничтожена.
При воспоминании о сопутствовавшей ему удаче на «Ла Мишен» Георгос усмехнулся.
Единственное, чего он так и не сделал ни до, ни после диверсии на «Ла Мишен», так это не отрастил бороду. Для него она была бы самой настоящей меткой. Ведь люди привыкли к тому, что революционеры обязательно бородатые и нечесаные. Георгос же старался производить совершенно иное впечатление. Когда бы он ни наведывался в арендуемый им скромный ист-сайдский домик, его вполне можно было принять за биржевого маклера или даже банковского служащего. Производить такое впечатление не составляло труда: привередливый по натуре, он любил изящно одеваться. Этому способствовали деньги, которые какой-то афинский адвокат до сих пор регулярно переводил на счет Георгоса в чикагском банке, хотя в последнее время эта сумма уменьшилась. Теперь Георгосу требовалось значительно больше наличных денег для финансирования будущих планов «Друзей свободы». К счастью, он уже стал получать кое-какую помощь от неких доброжелателей, и она должна была возрасти.
Лишь одна деталь в облике Георгоса противоречила старательно разыгранному буржуазному имиджу — это его руки. Когда в нем еще только пробуждался интерес к химическим веществам, а потом и к взрывчатке, он был неосторожен и работал без защитных перчаток. Поэтому его руки были покрыты шрамами и обезображены всякими пятнами. Сейчас он старался проявлять большую осторожность, но было уже поздно. Он даже подумывал сделать пересадку кожи, но риск казался слишком большим. Поэтому ему не оставалось ничего иного, как прятать руки от посторонних взглядов, когда он выходил из дома.
Аппетитный запах фаршированного сладкого перца доносился до него сверху. Его женщина, Иветта, была изумительной стряпухой. Она знала все о вкусах Георгоса и старалась ему всячески угодить. Кроме того, она восхищалась его ученостью, поскольку ей самой почти не пришлось ходить в школу.
Он делил Иветту с тремя другими «борцами за свободу», поселившимися в этом доме, — Уэйдом, ученым вроде Георгоса и приверженцем Маркса и Энгельса; Ютом, американским индейцем, испытывавшим жгучую ненависть к официальным институтам, уничтожившим национальную самобытность его народа, и, наконец, Феликсом, порождением гетто Детройта, чья философия сводилась к тому, чтобы жечь и убивать — в общем, уничтожать все враждебное его негативному с самого детства жизненному опыту.
Хотя у всех четверых были одинаковые права на Иветту, Георгос испытывал к ней какие-то собственнические чувства, основанные на привязанности. Вместе с тем он презирал себя за неспособность соответствовать тому пункту «Революционного катехизиса» (приписываемого двум русским, Бакунину и Нечаеву, жившим в девятнадцатом веке), который, в частности, гласил:
«Революционер — потерянный человек. У него нет собственных интересов, чувств, привычек, вещей… Все в нем поглощено единственным и исключительным интересом, одной мыслью и одной страстью — революцией…
Он разорвал всякие связи с гражданским порядком, с просвещенным миром и всеми законами, конвенциями и… с этикой этого мира.
Все теплые чувства семейной жизни, дружбы, любви, благодарности и даже чести должны в нем замолчать… Днем и ночью им должна владеть только одна мысль и только одна цель: беспощадное разрушение…
В характере настоящего революционера нет места для какого бы то ни было романтизма, сентиментальности, воодушевления или соблазна…
Всегда и везде он должен становиться не тем, кем его делают собственные склонности, а тем, что созвучно общему интересу революционных требований».
Закрывая дневник, Георгос подумал, что боевое коммюнике с его справедливыми требованиями должно в течение дня поступить на одну из радиостанций города.
Как обычно, его оставят в каком-нибудь безопасном месте, а затем позвонят на радиостанцию и сообщат об этом. Эти идиоты с радио будут из кожи вон лезть, чтобы заполучить такую информацию.
Георгос с удовлетворением подумал, что коммюнике займет достойное место в вечернем выпуске новостей.
