Очень часто, стоя у могилы на Ваганьковском кладбище, я слышу: «Как — Бурков? А разве он умер?»

Я понимаю это как нежелание в это поверить. Да, трудно поверить в смерть человека, заставившего остальных людей смеяться, фразы комедийных героев которого стали крылатыми. Да и его оптимистически заряженная энергия, казалось, не могла иссякнуть. Ему не давали его возраст. Но ему было 57 лет 19 июля 1990 года, когда его не стало. За час до смерти он сказал мне одну фразу, но я настолько не думала, что она будет последней, что вот уже долгие годы слышу то «Продержусь сколько смогу», то «Я, наверное, умру». И даже не пойму, почему меня это так мучает?!

Пока будут идти фильмы с участием Жоры, зрители его будут помнить. Надеюсь, с улыбкой, хорошо. Будут вспоминать знакомые, друзья, коллеги. Будут переживать режиссеры, у которых он не сумел сняться, не успел. Но все это скоро станет историей.

И скоро уже на Ваганьковском, наверное, я услышу: «А это кто? — А это был такой артист, снимался в комедиях Рязанова…» и т. д.

В 1964 году Театр им. К. С. Станиславского переживал свой подъем: молодая талантливая труппа; пришел, не боюсь этого определения, гениальный режиссер Б. А. Львов-Анохин. Все радостные, в предчувствии открытий и великих свершений. Все уже знали, что Б. А. пригласил из провинции артиста, который показывался с «Записками сумасшедшего». Все по-разному говорили о нем, но сходились в одном: в необычности, в непохожести на устоявшиеся каноны театрального типа.

«Танька, смотри, твой пришел…»

Именно после этой фразы, сказанной в толпе молодых тогда и прекрасных артистов Театра Станиславского, я увидела довольно странного, необычного человека. Вошел худой, высокий, в очках, в красном свитере с белыми крапинками (мухомор), в брюках из тяжелого сукна (сшитых мамой) человек.

Подогреваемая друзьями, да и свое любопытство взяло верх, я подошла к доске объявлений и весело произнесла: «Я — Ухарова». — «Я — Бурков». Сигнал был принят молниеносно. И дальше: «О, да я, кажется, вашего отца должен репетировать?» — «Да нет, это я — вашу дочь». Нет, «любовь с первого взгляда» — такой фразы не будет. Но с первого взгляда меня пронзило что-то жутко-другое, отличное от того, что я чувствовала раньше. Прошли немалые годы, и сейчас трудно анализировать, закрадывается тут и доля неправды. Но что было точно — это глубокая доброта и совершенное отсутствие цинизма. Это очень располагало к доверительному общению, к разговору. Так и случилось: под многозначительные улыбки и реплики друзей мы вышли вместе. «Вам куда?» — спросила я. «А вам?» — ответ вопросом. «Направо». — «Ну, и мне туда». Вот так. Слышу каждое слово. И не знаю, чем бы закончилась эта встреча, если бы уже на остановке мы не вышли на нашу «общую болезнь» — «Маленький принц». Благодарю наш транспорт, автобуса не было минут сорок. Да, впрочем, я на нем и не уехала. Сыграть нам сразу не случилось. Тогда была прекрасная актриса, Ольга Бган, да и герои были другого вида. Но впоследствии мы это играли, только Жора был Лис. Я даже вижу улыбки на лицах некоторых, даже усмешки: «Ну уж, прямо так, встреча на творчестве?» Да, представьте себе, сначала так, а потом — как у вас, как у всех. 25 июня 1965 года мы поженились, даже не подумав, что нам негде жить, да и есть маловато что. После борьбы за общежитие мы там прожили восемь счастливых, молодых лет, где в 1966 году родилась наша дочь Маша, и «Зося» — первый фильм с Жориным участием.

Мне сейчас кажется, что мы жили не свою совместную 25-лет-нюю жизнь, а прожили жизнь другого Человека, имя ему — Театр. Это к тому, что если бы я захотела описать все планы, идеи, замыслы — их так много было (очень много неосуществленных), — то мне бы не хватило сил, времени, бумаги.

Когда раньше я слышала, что «жизнь короткая», — я верила, а теперь — я знаю. Было все, как и у всех. Радость всегда как-то была общей со всеми, а отчаяние — только с нами. Но мне никогда не хотелось ничего другого.

Двадцать пять лет жизни с любимым человеком, с которым почти не расставалась, — это ли не счастье, да еще с добрым, талантливым. Казалось, мы настолько знали друг друга, что, как говорится, и слова не нужны. Но это — ошибка, моя жуткая, обидная ошибка.

Жора все время писал. В первый же день нашего знакомства он достал записную книжку и что-то записал. Я что-то сострила, он промолчал и только улыбнулся. Так он себя вел и потом, когда кто-нибудь говорил: «Жор! Ты что, досье составляешь?!» Он молчал и улыбался. С годами он все чаще и чаще доставал из кармана книжку, везде: в театре, на съемках, в транспорте, просто на улице. А дома даже нервничал, когда его отвлекали едой, телефоном и т. д.

Он никогда не читал вслух написанное. Мог потом (я сейчас так думаю) поговорить на тему.

Как трудно сейчас признаться, что я мало, наверное, его понимала.

Эта жизнь — повседневность, однообразие, пусть даже счастливое, быт, неустроенность и прочее и прочее. Все это как бы отвлекло от глубинного проникновения в жизнь любимого человека. И сейчас, когда я разобрала (боже, какое грубое слово!) огромное количество записных книжек, тетрадок и тетрадочек, так им любимых, я просто обязана, я должна дать это прочитать всем: кто помнит, кто любит, кто плохо знает или, как кому-то кажется, «хорошо знает», кто не любит или не помнит. Всем, кому хорошо и кому плохо.

Он всю жизнь готовился к большой литературной работе, но, кроме огромного количества интервью и газетных статей, ничего не печатал, да и нечего было, — все готовился.

Вот эта подготовка и стала его главной жизнью ума. И жизнь эта была дико интенсивной, нервной и прекрасной.

Повторяю, он не готовил эти книжки к публикации, даже напротив, писал для себя. Но вот смотрю на своего внука Жорика и думаю: пусть печатают, может, хоть кто-то из наших внуков прочтет записные книжки, написанные в разные времена не президентом, не политиком, не диссидентом, а артистом (даже не народным — это звание ему дал народ), прекрасным, добрым и простым человеком.

Т. С. Ухарова (Буркова)