Книга: Падение Гондолина
Назад: Пролог
Дальше: Самый ранний текст

Сказание о падении Гондолина

Туор спускается к сокрытой реке

 

Так молвил Сердечко, сын Бронвега: «Узнайте же, что Туор был смертным человеком и жил в незапамятные времена в той северной земле, что зовется Дор-ломин, или Земля Теней; из эльдар лучше всех знают ее нолдоли.
Народ Туора скитался в лесах и холмах, и ведать не ведал о море, и не пел о нем; Туор же жил не с сородичами, а в одиночестве, близ озера под названием Митрим, охотился в окрестных лесах, а не то так играл у берегов на своей грубой деревянной арфе со струнами из медвежьих жил. Многие, прослышав о власти его безыскусных песен, приходили из ближних и дальних краев послушать игру его, но Туор умолкал и уходил в безлюдную глушь. Здесь узнал он много всего дивного и свел знакомство со скитальцами-нолдоли, а те обучили его своему языку и своей мудрости; но не суждено ему было провести в тех лесах всю свою жизнь.
Говорится, будто магия и судьба привели его однажды ко входу в пещеристый провал, вниз по которому из Митрима утекала подземная река. И вошел Туор в ту пещеру, надеясь вызнать ее секрет, но митримские воды подхватили и повлекли его за собою в самое сердце горы, и не смог он выбраться назад, к свету. И говорится, будто такова была воля Улмо Владыки Вод, по чьей подсказке нолдоли проложили этот потаенный путь.
И явились нолдоли к Туору, и провели его по темным туннелям среди скал, и вот выбрался он снова на свет и увидел, что река стремительно несется по глубокому ущелью, стены которого неприступны. Но Туор уже раздумал возвращаться: он шел все вперед и вперед, и река неизменно вела его на запад.
Солнце вставало за его спиной и садилось у него перед глазами; там, где вода вспенивалась среди нагромождений валунов или низвергалась водопадами, над ущельем порою ткались радуги, но вечерами его гладкие стены сверкали в лучах заката, и потому Туор назвал это место Златой расселиной, или Тесниной Радужной Кровли: на языке номов – Глорфалк, или Крис Ильбрантелот.
Так шел Туор три дня, утолял жажду водою потаенной реки, а насыщался рыбой; рыбы здесь водились золотые, синие и серебряные – самых разных причудливых видов. Наконец ущелье расширилось, и по мере того как стены его размыкались и понижались, они делались все более неровными и шероховатыми, а русло реки все больше загромождали валуны, образуя пенные перекаты. Здесь Туор подолгу сиживал, любуясь плескучей водой и вслушиваясь в ее голос, а потом вставал и устремлялся дальше, перепрыгивая с камня на камень, и распевал на ходу; а когда узкую полосу неба над расселиной усыпáли звезды, он брался за арфу, и эхо вторило буйному перезвону струн.
Однажды ближе к ночи, после долгого и утомительного перехода, Туор заслышал крик и взять не мог в толк, кто бы это мог быть. То говорил он себе: «Это местный дух, не иначе», то: «Нет, это, верно, какой-то мелкий зверек стенает среди скал»; а то казалось Туору, будто это голос неведомой птицы – незнакомый ему и до странности печальный; а поскольку за все время пути вниз по Златой расселине не слыхивал он птичьего пения, порадовался он этому кличу, пусть и такому горестному. На следующий день поутру вновь донесся с вышины тот же крик, и, запрокинув голову, Туор увидел трех больших белых птиц: они летели на могучих крыльях назад, вверх по ущелью, и издавали звуки сродни тем, что разносились в сумерках. То были чайки, птицы Оссэ.
В этой части течения реки над водою поднимались каменные островки, а по берегам тут и там громоздились обломки скал, окаймленные белым песком, так что идти стало трудно, и, поискав немного, Туор нашел место, где ему наконец-то с большим трудом удалось вскарабкаться по склону наверх. Там в лицо ему ударил свежий ветер, и промолвил Туор: «Отрадно мне, словно вина испил!»; но не ведал Туор, что неподалеку – Великое море.
Туор двинулся дальше вдоль реки: мало-помалу ущелье вновь сузилось, а стены его вздымались все выше, так что теперь шел он по краю головокружительного утеса; и вот он добрался до узкой горловины ущелья, что полнилась громовым шумом. Туор поглядел вниз – и увидел величайшее из чудес: казалось, яростный поток, взбурлив, катится вверх по расселине и теснит реку обратно к ее истоку, но река, что примчалась из далекого Митрима, все напирала и напирала, и стена воды, увенчанная пеной и взвихренная ветрами, поднималась все выше, к самой кромке утеса. И вот, одолев воды Митрима, наступающая волна с ревом хлынула вверх по ущелью, и затопила каменные островки, и взбаламутила белый песок – так что Туор бежал в страхе, ибо не знал он обычаев Моря. Сами Айнур вложили в его сердце мысль выбраться из ущелья незадолго до того, иначе захлестнул бы его прилив, в тот день особенно яростный, ибо ветер дул с запада. И оказался Туор в неприютном безлесном краю, выметенном ветром, что налетал со стороны заката; и все кусты и заросли клонились к восходу, ибо ветер тот дул, не меняясь. Там какое-то время блуждал Туор, пока не вышел к черным утесам у моря и не увидел впервые океан и его волны, и в этот самый час солнце село за окоем земли далеко в море, Туор же стоял на вершине утеса, раскинув руки, и сердце его полнилось неодолимой тоской. Иные говорят, будто он первым из людей достиг Моря, и взглянул на него, и изведал жажду, что рождает оно, но не знаю, много ли в том правды.
В тех краях и поселился Туор: он обосновался в бухточке, защищенной громадными угольно-черными скалами; ее устилал белый песок, и лишь при высоком приливе отчасти заливала синяя вода; туда не долетали ни пена, ни брызги, кроме как при самой яростной буре. Долго Туор прожил там один: он то бродил вдоль берега, то пробирался через скалы при отливе, дивясь на заводи и гигантские водоросли, на влажные гроты и на незнакомых морских птиц, коих он впервые увидел и узнал; но прилив и отлив, и голос волн всегда оставались для него величайшим чудом, неизменно новым и немыслимым.
А надо сказать, что Туор частенько плавал в маленьком челноке, резной нос которого подобился лебединой шее, по спокойным водам Митрима, над которыми далеко разносились крики утки или водяной курочки; лодочку свою он потерял в тот день, когда отыскал сокрытую реку. Выходить в море Туор до поры не решался, хотя сердце неизменно побуждало его к тому, полнясь странной тоскою, и тихими вечерами, когда солнце опускалось за край моря, тоска эта перерастала в неодолимую жажду.
По сокрытой реке приплывали к нему бревна; то было доброе дерево – нолдоли рубили его в лесах Дор-ломина и с умыслом сплавляли Туору. Но тот пока что ничего не строил, кроме разве дома в укромном уголке своей бухты, что в сказаниях эльдар с тех пор получила название Фаласквиль. Неспешно трудясь, украсил Туор то жилище чудесными резными изображениями зверей и дерев, цветов и птиц, памятных ему по окрестностям Митримского озера, а главным среди них был Лебедь, ибо Туор любил этот образ, и впоследствии стал он гербом самого Туора, и родни его, и его народа. Там прожил Туор очень долго, до тех пор, пока одиночество пустынного моря не вошло в его сердце, и даже Туор-отшельник возмечтал о голосе человеческом. Тогда пришлось вмешаться Айнур, ибо Улмо возлюбил Туора.
Однажды утром, обведя взглядом берег – а случилось это в последние дни лета, – увидел Туор, что высоко в небе с севера летят на могучих крылах три лебедя. Прежде в здешних краях он этих птиц не встречал, и счел сие за знак, и молвил: «Давно в сердце своем порешил я отправиться в дальний поход; ло! – теперь, наконец, последую я за этими лебедями». Се, лебеди опустились на воду, трижды проплыли вокруг бухты и вновь взмыли ввысь, и неспешно полетели вдоль берега на юг, и Туор, взяв арфу и копье, двинулся за ними.
В тот день Туор оставил за спиной немало лиг и еще до вечера пришел в край, где вновь появились деревья: очертания здешних земель разительно отличались от побережья Фаласквиля. Там Туор знавал могучие утесы, изрезанные пещерами, и гигантские морские гейзеры, и бухты, загражденные стенами скал, а от крутого обрыва неприютное, суровое плато уводило на восток – туда, где вдалеке синела кромка холмов. Теперь же Туор видел перед собою протяженный отлогий берег и песчаные косы, в то время как далекие холмы подступали все ближе к побережью, их темные склоны одевались соснами и елями, а у подножия росли березы и древние дубы. От холмов потоки пресной воды сбегали по узким расщелинам вниз, к взморью, и вливались в соленые волны. Порою встречались трещины настолько широкие, что и не перепрыгнешь; идти зачастую было куда как непросто, но Туор упорно пробирался все дальше, ведь лебеди по-прежнему вели его за собою: они то кружили над головой, а то устремлялись вперед, но на землю ни разу и не опустились, и шум их гулких крыл ободрял скитальца.
Говорится, что так шел Туор вперед много дней подряд, а с Севера надвигалась зима – и нагнала-таки неутомимого путника. Тем не менее с началом весны добрался Туор, не пострадав ни от непогоды, ни от дикого зверя, к устью некоей реки. А надо сказать, что здесь раскинулся край более приветный, нежели у выхода из Златой расселины дальше к северу; более того, побережье изгибалось так, что море теперь находилось от Туора скорее к югу, нежели к западу, как он примечал по солнцу и звездам; однако ж до сих пор неизменно оставалось по правую его руку.
Река текла по красивому руслу, а по берегам ее пролегли плодородные земли: травы и заливные луга с одной стороны, поросшие деревьями склоны с другой; она мешкотно струилась навстречу морю, а не вступала с ним в ярую битву, как Митримский поток на севере. Над водой выступали длинные островки, заросшие тростником и густым кустарником; а ближе к устью протянулись песчаные отмели. Эти места облюбовали сонмы птиц: таких огромных стай Туор нигде еще не видывал. Отовсюду доносились пронзительные кличи, стенания и пересвист; и там, в туче белых крыльев, Туор потерял из виду трех лебедей и более никогда уж их не встречал.
А Туор до поры подустал от моря, ибо немало тягот претерпел в пути. Вышло так не без вмешательства Улмо: в ту ночь явились к путнику нолдоли, и Туор пробудился ото сна. При свете их синих светильников он отыскал путь вдоль реки и зашагал прочь от побережья, да так быстро, что, когда рассвет заполонил небо по его правую руку, ло! – и море, и голос моря остались далеко позади, а ветер дул Туору в лицо, так что морем даже не пахло. И вскорости добрался Туор до того края, что зовется Арлисгион, «обитель тростников» – в той земле, что лежит к югу от Дор-ломина и отделена от него Тенистыми горами: их отроги тянутся к самому морю. С этих-то гор и сбегала река, и воды ее даже здесь были кристально-прозрачны и на диво холодны. Река сия прославлена превыше прочих в истории эльдар и нолдоли и на всех языках зовется Сирион. Здесь Туор отдыхал какое-то время, но вот, побуждаем смутным стремлением, вновь воспрял и зашагал дальше и дальше вверх по реке, и шел так много дней подряд. Весна стояла в разгаре и еще не привела за собою лето, когда достиг он земель еще более прекрасных. Здесь повсюду вокруг звенели дивной музыкой трели мелких птах, ибо нигде не поют птицы так сладко, как в Краю Ив; в эту чудесную страну и пришел ныне Туор. Здесь река петляла широкими извивами промеж пологих берегов по обширной равнине, поросшей благоуханнейшими травами, высокими и зелеными; по-над водой росли древние, позабывшие счет годам ивы, а на широкой водной глади покачивались листья кувшинок: в это раннее время года они еще не цвели, но под ивами боевым строем взметнулись зеленые мечи касатиков, и осока, и тростники. Здесь, в темных уголках, жил дух шорохов, и в сумерках нашептывал Туору свои сказки, и не хотелось Туору уходить; и поутру хотелось еще меньше, так великолепны были бессчетные лютики, и задержался странник в этом краю.
Там увидел он первых бабочек и порадовался им; и говорится, будто все бабочки и родня их появились на свет в долине Края Ив. И вот пришло лето, и настала пора ночных мотыльков и вечерней теплыни, и дивился Туор множеству мошек и жужжанию их, и стрекотанию жуков, и гудению пчел; и всем этим созданиям Туор давал имена, и вплетал имена эти в новые песни, перебирая струны своей старой арфы; и песни эти были нежнее и мягче, нежели встарь.
И убоялся Улмо, как бы Туор не поселился там навсегда – ведь тогда не исполнились бы великие замыслы Владыки Вод. И не решался он более доверить одним лишь нолдоли направлять Туора, ибо служили они ему втайне и из страха перед Мелько колебались и мешкали. Да и недоставало им сил противостоять волшебству той ивовой страны, ибо воистину могучи были ее чары.
Се! Улмо вскочил на свою колесницу, ожидающую у врат дворца под недвижными водами Внешнего моря; а колесницу ту влекли нарвал и морской лев, видом же походила она на кита; и, вострубив в гигантские раковины, понесся Улмо прочь из Улмонана. И так стремительно мчался он, что спустя дни, а вовсе не бессчетные годы, как можно было бы предположить, достиг он устья реки. Вверх по реке колесница подняться не могла, не учинив урона водам и берегам; потому Улмо, любящий все реки, а эту паче прочих, далее отправился пешком, облаченный в кольчугу до пояса, словно бы из чешуи синих и серебряных рыб; а кудри его отливали голубоватым серебром, равно как и ниспадающая до земли борода; и не было на нем ни венца, ни шлема. Из-под кольчуги выбивались полы его переливчато-зеленой туники; из чего сотканы они были, неведомо, но тот, кто всматривался в глубины этих неуловимых оттенков, словно бы видел, как колыхаются придонные воды, пронизанные потаенными огоньками светящихся рыб, что живут в пучине. А препоясан он был нитью крупных жемчужин, а обут в могучие каменные башмаки.
Взял Улмо с собою также и свой громадный музыкальный инструмент невиданной формы, сработанный из множества длинных витых раковин, в коих проделаны отверстия. Дуя в раковины и перебирая отверстия длинными пальцами, Улмо извлекал низкие и глубокие звуки – и складывались они в мелодии более волшебные, нежели играли когда-либо музыканты на арфе или лютне, на лире или свирели, или с помощью смычка. И вот, поднявшись вверх по реке, в сумерках воссел он среди тростников и заиграл на своих раковинах, поблизости от тех мест, где поселился Туор. И услышал Туор ту музыку, и утратил дар речи. Там стоял он по колено в травах и не замечал более ни гудения насекомых, ни плеска воды у самой кромки берега, не ощущал аромата цветов; но внимал шуму волн и стонам морских птиц, и душа его, встрепенувшись, рвалась к утесам и скалам, и уступам, пахнущим рыбой, где с плеском ныряет баклан, где море вгрызается в черные утесы и ревет громогласно.
И восстал Улмо, и заговорил с Туором, и объял Туора смертельный ужас, ибо бесконечно глубок глас Улмо; так же глубок, как взор его, глубже которого ничего нет в целом свете. И молвил Улмо: «О Туор, одинокий сердцем, не угодно мне, чтобы ты навечно поселился в дивном краю птиц и цветов; и не повел бы я тебя через эту отрадную землю, но так было начертано. Но теперь ступай назначенным тебе путем и не мешкай, ибо далеко отсюда ждет тебя судьба твоя. Ныне должно тебе повсюду искать град народа, прозываемого гондотлим, или живущие в камне; нолдоли проводят тебя туда – тайно, ибо страшатся соглядатаев Мелько. Там вложу я слова в твои уста, и там поселишься ты до поры. Однако, может статься, жизнь твоя снова обратится к могучим водам; и всенепременно родится от тебя дитя, коему более всех прочих суждено узнать о бездонных глубинах, будь то море или небесная твердь».
* * *
Также Улмо поведал отчасти Туору о своем замысле и желании; но в ту пору Туор мало что понял из услышанного и весьма устрашился. Но вот Улмо окутал туман, словно бы сотканный из морского воздуха в тех удаленных от моря местах, а Туор, в чьих ушах все еще звучала волшебная музыка, возмечтал возвратиться в край Великого моря; однако ж, памятуя о велении Улмо, поворотился и зашагал вдоль реки вглубь страны, и шел до рассвета. Однако ж тот, кто слышал раковины Улмо, слышит их зов вплоть до самой смерти; так вышло и с Туором.
К рассвету Туор устал, и лег, и проспал почти до сумерек; и пришли нолдоли, и повели его дальше. Так Туор шел много дней – в сумерках и в темноте, а при свете солнца спал; вот поэтому впоследствии смутно помнил он тропы, по которым вели его. Туор и его провожатые все шагали и шагали без устали; теперь повсюду вокруг высились холмистые гряды, и река петляла, огибая их подножия; и встречалось на пути множество долин, самых что ни есть отрадных, но здесь нолдоли почувствовали себя неуютно. «Вот, – сказали они, – границы тех земель, что Мелько заполоняет своими гоблинами, народом ненависти. Далеко на севере – и однако ж, увы, и за десять тысяч лиг отсюда было бы слишком близко! – высятся Горы Железа, оплот мощи и ужаса Мелько, поработившего нас. Воистину, провожаем мы тебя втайне от него, и кабы прознал он о том, не избегли бы мы пытки балрогов».
И такой страх обуял нолдоли, что вскоре покинули они Туора, и далее побрел он через холмы один, и уход их обернулся впоследствии злом, ибо говорится, что «у Мелько множество глаз». Ведь пока Туор шел с номами, они вели его сумеречными путями и многими тайными туннелями сквозь холмы. Но теперь он заплутал и то и дело поднимался на вершины взгорьев и холмов, дабы оглядеть окрестности. Однако не видел он ни следа какого-либо жилья; и воистину, отыскать город гондотлим было куда как непросто, раз Мелько и его приспешники до сих пор его так и не обнаружили. Говорится, однако ж, будто в ту пору соглядатаи проведали, что в тамошних краях объявился чужак из народа людей, и Мелько удвоил хитрость и бдительность.
Когда же номы из малодушия бросили Туора одного, некто Воронвэ, или Бронвег, последовал за ним на расстоянии, невзирая на страх, когда даже укорами и попреками не удалось поднять дух остальным. А Туор к тому времени безмерно устал и присел у бегучего потока, и тоска по морю овладела его сердцем, и вновь вознамерился он вернуться по реке обратно к бескрайним водам и ревущим волнам. Но верный Воронвэ опять нагнал его и, подойдя вплотную, тихо молвил: «О Туор, не сомневайся, что однажды ты вновь узришь желанное тебе; теперь же восстань, и се! – я тебя не покину. Я не из тех нолдоли, что знают все дороги и тропы, я – мастер, и руки мои привыкли работать с деревом и металлом, потому поздно присоединился я к отряду провожатых. Но встарь, изнемогая в рабстве, слыхал я, как тайком перешептываются и толкуют о некоем городе, где нолдоли смогут обрести свободу, если только отыщут сокрытый путь туда; и вдвоем мы всенепременно найдем дорогу в Град Камня, к свободным гондотлим».
А надобно вам знать, что гондотлим – это те нолдоли, что единственные спаслись из-под власти Мелько, когда в Битве Бессчетных Слез он истребил и поработил их народ, и опутал побежденных чарами, и вынудил жить в Преисподних Железа, откуда выходили они лишь по его воле и приказу.
Долго искали Туор и Воронвэ город сего народа, но вот, наконец, спустя много дней, набрели они на глубокую долину среди холмов. Здесь по каменистому руслу с шумом и грохотом неслась река, над которой нависали густые заросли ольхи; склоны той долины были отвесны, ибо далее начинались горы, Воронвэ неведомые. Там, в зеленой стене, ном обнаружил проход – словно бы гигантскую дверь со скошенными косяками, сокрытую в частом кустарнике и высоком непролазном подлеске, но острый взор Воронвэ обмануться не мог. Тем не менее говорится, будто такую магию сплели вокруг потайного туннеля его зодчие (с помощью Улмо, чья мощь струилась в той реке, даже при том, что ужас Мелько поселился на берегах), что только тот, в чьих жилах текла кровь нолдоли, мог найти вход по чистой случайности; и Туор вовеки не сыскал бы его, если бы не преданность нома Воронвэ. Так надежно сокрыли свою обитель гондотлим из страха пред Мелько; однако ж все равно немало нолдоли похрабрее пробирались вниз по Сириону от тех гор; многих погубило зло Мелько, но многие, отыскав эту волшебную дверь, достигли наконец-то Града Камня и умножили его народ.
Весьма возликовали Туор и Воронвэ, обнаружив сии врата, однако ж, войдя внутрь, оказались в темном, петляющем, труднопроходимом туннеле, и долго брели, оступаясь, по каменным коридорам. Под сводами гуляло жуткое эхо; порою позади слышалась поступь бессчетных ног, так что Воронвэ убоялся и молвил: «Это гоблины Мелько, горные орки».
И друзья обращались в бегство, спотыкаясь в кромешном мраке о камни, пока не поняли, что это всего лишь обманные мороки подземелий. Казалось, Туор с Воронвэ бесконечно долго в страхе пробирались вперед на ощупь, но вот наконец вдалеке забрезжил тусклый блик, и, устремившись на этот свет, достигли странники врат сродни тем, через которые вошли, но только нимало не заросших. И вышли они наружу, и солнце ненадолго ослепило их, но тут зычно загудел гонг, и послышался лязг оружия, и се! – окружили их закованные в сталь воины. Но вот в глазах у путников прояснилось, и подняли они взгляд: ло! – стояли они у подножия крутых холмов, широким кольцом обступивших обширную равнину, а на равнине, не в точности посреди, но скорее ближе к тому месту, куда выводили врата, высился громадный холм с плоской вершиной, а на вершине той в утреннем свете красовался город.
И заговорил Воронвэ со стражами гондотлим, и поняли воины его слова, ибо то было сладостное наречие номов. Затем нарушил молчание и Туор и вопросил, где они и что за мужи в доспехах стоят вокруг, ибо в великом изумлении дивился он на доброе их оружие. И ответствовал ему один из воинов: «Мы несем стражу на выходе Пути Спасения. Возрадуйтесь же, что отыскали его, ибо вот перед вами Град Семи Имен, где обретают надежду все, кто борется с Мелько».
И произнес тогда Туор: «Что же это за имена?»
И ответил предводитель стражи: «Так говорится, и так поется: “Гондобар зовусь я и Гондотлимбар, Град Камня и Град Живущих в Камне, Гондолин, Камень Песни, и Гварэстрин именуюсь я, Башня Стражи, Гар Турион, или Потаенное Убежище, ибо сокрыт я от глаз Мелько; но те, кто любят меня великой любовью, зовут меня Лот, ибо я подобен цветку, я – Лотэнгриол, что цветет на равнине”. Однако ж, – добавил страж, – в обычной речи чаще именуем и называем мы город Гондолином». Тогда рек Воронвэ: «Отведи нас туда, ибо нам весьма хотелось бы попасть внутрь», – и прибавил Туор, что всем сердцем жаждет пройти по улицам столь прекрасного города.
И ответствовал предводитель отряда, что самим им должно оставаться здесь, ибо до окончания месячного срока их стражи еще много дней, но Воронвэ с Туором вольны отправиться дальше, к Гондолину, более того, провожатый им не понадобится, ибо: «Ло, прекрасный сей город виден как на ладони: башни его пронзают небесный свод над Холмом Бдения посреди долины». И зашагали Туор с Воронвэ по равнине, на диво плоской и гладкой: тут и там среди зеленой травы попадались разве что круглые гладкие валуны, да озерца поблескивали в каменных чашах. Много красивых троп пролегло через ту равнину; путники шли не спеша и к вечеру достигли подножия Холма Бдения (что на языке нолдоли зовется Амон Гварет). И начали они подниматься по витым лестницам, что вели к городским вратам; никто не мог добраться до города иначе как пешим, на глазах у тех, кто наблюдал со стен. Когда же последний солнечный луч позолотил западные врата, взошли Туор с Воронвэ на самый верх длинной лестницы; и взирало на них с бастионов и башен множество глаз.
А Туор глядел на каменные стены, и на вознесенные ввысь башни, и на блистающие шпили города; глядел на лестницы из камня и мрамора, с изящными балюстрадами, овеваемые прохладой – ибо на равнину от фонтанов холма Амон Гварет сбегали нити водопадов; и шел он, словно во власти грезы, ниспосланной Богами, ибо не думал он и не гадал, что такое может привидеться человеку в снах, столь поразило его величие Гондолина.
Так дошли они до врат, Туор – в изумлении, а Воронвэ – в великой радости оттого, что, бросив вызов многим опасностям, он и Туора привел сюда по воле Улмо, и сам навеки сбросил ярмо Мелько. И хотя ненависть Воронвэ меньше не стала, его уже не сковывал неодолимый страх пред Лукавым (и воистину, Мелько наводил на нолдоли чары бездонного ужаса, так что даже когда находились они далеко от Преисподних Железа, мнилось им, будто Моргот рядом, и трепетали сердца их, и не осмеливались бежать они, даже когда могли, и на это Мелько зачастую и полагался.)
И вот выходит из врат Гондолина толпа, и обступает, дивясь, этих двоих, ликуя, что еще один из числа нолдоли бежал сюда от Мелько, и изумляясь росту и могучей стати Туора, его тяжелому копью с наконечником из рыбьей кости и его огромной арфе. Был он суров и обветрен, с нечесаными кудрями, и облачен в медвежьи шкуры. И записано в книгах, будто в те времена отцы отцов людей были ниже, чем люди ныне, а дети Эльфинесса – выше, однако ж Туор превосходил ростом всех там собравшихся. Воистину не сутулились гондотлим, в отличие от иных своих злополучных родичей, что без отдыха трудились на Мелько в шахтах и у наковален; но были они изящны, и хрупки, и очень гибки, и легконоги, и дивно красивы; нежны и печальны – уста их, а в очах трепетала радость, готовая излиться слезами; ибо в те времена номы были изгнанниками в сердце своем, и томила их тоска по былому, древнему дому, и не гасла. Но судьба и неутолимая жажда знания некогда погнали их в дальние дали, и теперь Мелько взял их в осаду, и приходилось им обустраивать здешнее свое обиталище с любовью и тщанием, дабы сделать его сколь возможно прекраснее.
Как так вышло, что люди путают нолдоли с орками, то есть гоблинами, я не ведаю: разве что некоторые нолдоли, искалеченные злобой Мелько, смешались с орками – а все это племя Мелько вывел из подземного жара и липкой грязи. Сердца их были из гранита, а тела изуродованы; безобразны неулыбчивые лица, а хохот подобен лязгу металла, и всего охотнее исполняли они самые гнусные замыслы Мелько. Непримиримая вражда царила между ними и нолдоли, кои именовали их гламхот, или народ лютой ненависти.
Се, вооруженные стражи врат оттеснили назад толпу, окружившую путников, и один из воинов заговорил и молвил: «То град дозора и стражи, Гондолин на холме Амон Гварет, где все, кто правдив сердцем, могут обрести свободу, но никто не свободен войти, не назвавшись. Скажите мне ваши имена». И назвался Воронвэ Бронвегом из рода номов, явившимся сюда по воле Улмо как провожатый сего сына людей; а Туор молвил: «Я – Туор, сын Пелега, сына Индора из дома Лебедя сынов людей Севера, что живут далеко отсюда, и пришел я сюда по воле Улмо, владыки Внешних океанов».
Разом умолкли все, кто слушал, и зычный, раскатистый голос Туора всех поверг в изумление, ибо собственные голоса гондотлим были нежны, как плеск фонтанов. И поднялся над толпой гул: «Отведите его к королю».
На том толпа вернулась в пределы врат, и путники с нею, и увидел Туор, что сделаны створки из железа и весьма высоки и крепки. Широкие улицы Гондолина вымощены были камнем и по краю обрамлены мраморным бордюром; по пути тут и там встречались красивые домики в окружении дворов и садов с яркими цветами, и множество стройных и прекрасных башен, возведенных из белого мрамора и покрытых дивной резьбою, возносились к небесам. Были там и освещенные площади с фонтанами; здесь же гнездились птицы – и пели в ветвях вековых деревьев; а самой великолепной из всех была площадь, на которой стоял королевский дворец, и башня его вознеслась выше всех прочих в городе, и фонтаны, что играли у врат, взмывали вверх на двадцать фатомов и еще семь и низвергались вниз певучим хрустальным дождем: в их струях днем дивно искрилось солнце, а ночью волшебно мерцала луна. Жившие там птицы были белее снега, а голоса их – слаще, чем колыбельная музыка.
По обе стороны от дворцовых дверей высились два дерева, одно цвело золотыми цветами, другое – серебряными, и они не увядали и не меркли, ибо встарь взяты были побегами от прославленных дерев Валинора, озарявших тамошние края, пока Мелько и Прядильщица Мглы их не иссушили: гондотлим называли те дерева Глингол и Бансиль.
И вот Тургон, король Гондолина, облаченный в белые одежды с золотым поясом и с гранатовым венцом на челе, встал у дверей и заговорил с вершины белокаменной лестницы, ведущей к ним: «Добро пожаловать, о человек из Земли Теней! Ло! – приход твой был предречен в наших книгах мудрости, и начертано в них, что многие великие деяния свершатся в жилищах гондотлим, когда придешь ты сюда».
И заговорил Туор, и Улмо вложил могущество в его сердце и величие в его голос. «Се, о отец Града Камня, повелел мне тот, кто творит глубинную музыку в Бездне и кому ведомы помыслы эльфов и людей, сказать тебе, что дни Избавления близятся. Дошла до слуха Улмо молва о твоем обиталище и о твоем холме бдения – заслоне противу зла Мелько, и возрадовался он; но сердце его негодует, и исполнены гнева сердца Валар, что восседают в горах Валинора и взирают на мир с вершины Таникветиль, при виде скорби прозябающих в рабстве нолдоли и скитаний людей; ибо Мелько запер их в Земле Теней за железными холмами. Потому привели меня сюда потайным путем, дабы повелеть тебе счесть войска твои и готовиться к битве, ибо время пришло».
И ответствовал Тургон: «Сего не сделаю, хотя бы повелели так Улмо и все Валар. Не поведу я народ мой на ужасных орков и не стану подвергать опасности мой город, обрекая его пламени Мелько».
Тогда промолвил Туор: «Нет же, если ты сейчас не отважишься на великое деяние, тогда орки пребудут вечно и завладеют в конце концов почти что всеми горами земли и не перестанут тревожить как эльфов, так и людей, даже если впоследствии Валар сумеют вызволить нолдоли иными средствами; но ежели ныне доверишься ты Валар, то какой бы страшной ни была битва, орки будут повержены, и мощь Мелько умалится и сойдет на нет».
Но рек Тургон, что король Гондолина – он, и ничья воля не принудит его поступить вопреки своему решению и поставить под угрозу драгоценные труды многих минувших веков; но ответствовал Туор, ибо так наказал ему Улмо, опасавшийся, что Тургон окажется несговорчив: «Тогда велено мне сказать, что народу гондотлим должно, не мешкая, скрытно отправиться вниз по реке Сирион к морю и там построить корабли, и плыть на поиски обратного пути в Валинор: ло! – тропы туда позабыты, и дороги изгладились и исчезли из мира, и моря и горы окружают его, однако ж и поныне живут там эльфы на холме Кор, и Боги восседают в Валиноре, хотя блаженство их умалили скорбь и страх пред Мелько, и прячут они свою землю, и ткут вкруг нее недоступную магию, дабы никакое зло не подступило к ее берегам. Однако ж твои посланцы еще могут добраться туда и тронуть сердца Валар, дабы восстали они во гневе и сразили Мелько, и уничтожили Преисподние Железа, что устроил он под Горами Тьмы».
И ответствовал Тургон: «Всякий год по окончании зимы отправлялись посланцы спешно и скрытно вниз по реке, что зовется Сирион, к побережью Великого моря, и строили там корабли, и впрягали в них лебедей и чаек либо ветра с могучими крылами, и пытались доплыть за пределы луны и солнца в Валинор; однако тропы туда позабыты, и дороги изгладились и исчезли из мира, и моря и горы окружают его, а те, что пребывают там в блаженстве, мало задумываются об ужасе Мелько или о горестях мира, но прячут свою землю и ткут вкруг нее недоступную магию, дабы никакие вести о зле не достигли их слуха. Нет, довольно моих подданных за бессчетные годы уплыло в бескрайние морские просторы, чтобы никогда более не возвратиться; сгинули они в пучине или скитаются поныне, заплутав среди теней, где нет путей-дорог; с приходом следующего года никто не отправится более к морю, но лучше положимся мы на себя самих и на наш город, дабы защититься от Мелько, ибо прежде помощи от Валар было немного».
Тяжело сделалось на сердце у Туора, и зарыдал Воронвэ; и присел Туор у великолепного королевского фонтана, и плеск его струй напомнил Туору музыку волн, и душу его растревожили раковины Улмо, и захотелось ему вернуться вниз по течению Сириона к морю. Но Тургон, зная, что Туор, пусть он и смертный, пользуется благоволением Валар, и приметив его решительный взгляд и могучий голос, послал к нему гонцов и пригласил остаться в Гондолине, в почете и чести у короля, поселившись хотя бы и в королевских чертогах, буде пожелает он того.
На это Туор ответил «да», ибо очень устал, а вокруг все радовало глаз; вот так вышло, что Туор поселился в Гондолине. Обо всех деяниях Туора среди гондотлим в преданиях не рассказывается, однако ж говорится, что много раз собирался он уйти оттуда украдкой, ибо уставал от шумных сборищ и думал о глухих лесах и пустошах и слышал издалека морскую музыку Улмо, однако родилась в его сердце любовь к деве из народа гондотлим, а была она дочерью короля.
Многие знания обрел Туор в том королевстве: наставлял его Воронвэ, коего полюбил он всей душою и который тако же души в нем не чаял; а еще обучали его искусные мастера города и королевские мудрецы. Тем самым обрел Туор мощь куда бóльшую, нежели прежде, и советы его были исполнены мудрости; и понял он многое из того, что оставалось непонятым прежде, и узнал многое такое, что доселе неведомо смертным людям. Рассказали ему о граде Гондолин и о том, как многовековых трудов не достало, чтобы отстроить его и украсить, так что и по сей день шла работа; рассказали, как проложен был тот потайный туннель, что нарекли Путем Спасения, и как велись о том споры, однако ж жалость к порабощенным нолдоли в конце концов возобладала и подземный ход все-таки построили; о недреманной страже поведали ему, что во всеоружии бдит у выхода из туннеля, а тако же в тех местах, где окружные горы не столь высоки; и о том, как часовые не смыкают глаз на самых высоких пиках этого хребта подле сложенных сигнальных костров, готовых вспыхнуть в любую минуту, ибо народ гондотлим не переставал ждать нападения орков, буде твердыню обнаружат.
Однако ж теперь стражу в холмах несли скорее по обычаю, нежели по необходимости, ибо гондотлим давным-давно ценой немыслимых усилий выровняли, и расчистили, и сгладили всю ту равнину вокруг Амон Гварета, так что ни ном, ни птица, ни зверь, ни змея не могли приблизиться незамеченными, но бывали обнаружены за много лиг, ведь среди гондотлим многие обладали взором еще более острым, нежели ястребы Манвэ Сулимо, Владыки Богов и эльфов, что обитает на Таникветили; вот почему нарекли ту долину Тумладеном, или сглаженной долиной. Ныне же сей великий труд, мнилось, был закончен, и гондотлим больше занимались тем, что отыскивали и добывали металлы и ковали всевозможные мечи и топоры, копья и гвизармы, и мастерили кольчуги, панцири и брони, поножи и наручи, шлемы и щиты. И говорили Туору, что даже если весь народ Гондолина станет стрелять из луков не переставая, денно и нощно, то не изведет всего своего запаса стрел и за много лет, и потому с каждым годом все меньше страха внушают им орки.
Там научился Туор строить из камня и класть кирпичи, рубить и обтесывать горную породу и мрамор; постиг искусства ткачества и прядения, вышивания и живописи, и мастерство работы с металлами. Услышал он там нежнейшие мелодии: в музыке же были наиболее искушены те, кто жил в южной части города, ибо там играло бессчетное множество говорливых фонтанов и родников. Многие эти премудрости перенял Туор и стал вплетать их в свои песни, на диво и на великую радость тем, кто внимал ему. Диковинные истории о Солнце, и Луне, и Звездах, об устройстве Земли и о веществах, из коих состоит она, и о бездне небесной рассказывали ему; и тайные письмена эльфов узнал он, и наречия их, и древние языки, и услышал он об Илуватаре, Владыке Во Веки Веков, что обитает за пределами мира; и о великой музыке Айнур у ног Илуватара в бездонных глубинах времени: в ней же создан был мир, и его обустройство, и все, что есть в мире, и весь миропорядок.
Благодаря своему мастерству и глубоким познаниям во всех искусствах и ремеслах, а также благодаря великой доблести духа и тела стал Туор утешением и поддержкой для короля, у коего не было сыновей, и полюбил его весь народ Гондолина. Со временем повелел король своим самым умелым оружейникам изготовить в дар Туору великолепный доспех, и отковали его из номской стали, и отделали серебряными накладками; а шлем украсили словно бы двумя лебедиными крыльями из разных металлов и драгоценных камней, по одному с каждой стороны; лебединое крыло изображено было и на его щите; но мечу предпочитал он боевой топор и на наречии гондотлим назвал его Драмборлег, ибо удар его оглушал, а лезвие пробивало любой доспех.
Дом Туору выстроили на южной стене, ибо любил он вольный воздух, и не нравилось ему тесное соседство других жилищ. Отрадно ему было выходить к зубцам и бойницам на рассвете, и радовался народ, видя, как лучи зари играют на крылах его шлема – и многие роптали и охотно поддержали бы его и выступили на битву с орками, ведь речи этих двоих, Туора и Тургона, перед дворцом, известны были многим; но далее дело не пошло, ибо все почитали Тургона, и еще потому, что в ту пору в сердце Туора память о словах Улмо словно бы потускнела и померкла.
* * *
И вот прожил Туор среди гондотлим много лет. Давно пробудилась в нем любовь к дочери короля, долго росла и крепла, и теперь сердце его переполнилось этой любовью. Великую любовь питала и Идриль к Туору, и пряди их судеб переплелись с того самого дня, когда впервые поглядела она на него из высокого окна – как стоял он измученным просителем перед королевским дворцом. Не было причин у Тургона противиться этой любви, ибо видел он в Туоре родича, в коем обретет он утешение и великую надежду. Так впервые сын людей взял в жены дочь Эльфинесса, и не последним был Туор. Немногие изведали такое блаженство, как эти двое, но и скорбь их под конец была велика. Однако великое веселье царило в ту пору, когда Идриль и Туор сочетались браком пред всем народом на площади Богов, Гар Айнион, близ королевских чертогов. Днем ликования стала эта свадьба для города Гондолина и днем величайшего счастья – для Туора с Идрилью. После того зажили они в радости в том самом доме на стене, что выходила на южную сторону Тумладена, и все сердца в городе были тем весьма довольны, кроме одного только Меглина. А надо сказать, что сей ном принадлежал к древнему роду, пусть ныне и немногочисленному; а сам приходился королю племянником по матери, сестре короля Исфин; но этой повести здесь не место.
В гербе у Меглина был черный Крот; и весьма возвысился Меглин среди горняков, и возглавлял рудокопов, многие из которых принадлежали к его дому. Был он не так красив, как большинство его пригожих соплеменников, темнолиц, и нравом обладал отнюдь не мягким, так что не слишком его жаловали; ходили слухи, будто в жилах его течет орочья кровь, но не знаю я, как такое возможно. Он часто просил у короля руки Идрили, но Тургон, видя, что ей он противен, столь же часто отвечал «нет», ибо казалось ему, что сватовство Меглина столь же подсказано стремлением обрести немалую власть подле королевского трона, сколь и любовью к прекрасной деве. Воистину прекрасна была Идриль и притом отважна; в народе же называли ее Идриль Среброногая, ибо она, даже будучи королевской дочерью, всегда ходила босиком и простоволосая, кроме как на торжествах в честь Айнур; и Меглин, видя, что оттеснил его Туор, скрежетал зубами от гнева.
В те дни исполнился срок желания Валар и надежды эльдалиэ, ибо в великой любви родила Идриль Туору сына, и назвали его Эаренделем. Имя это толкуется среди эльфов и людей по-разному, но, может статься, составлено оно на каком-нибудь тайном языке гондотлим, который сгинул вместе с ними с лица Земли.
Тот младенец наделен был великой красотой; кожа его сияла белизной, а глаза его, синее сапфиров на одеянии Манвэ, синевой затмевали небеса южных земель; при его рождении обуяла Меглина лютая зависть, но воистину велика была радость Тургона и всего народа.
Се – много лет минуло с тех пор, как Туор заплутал в предгорьях, брошенный нолдоли; однако ж много лет минуло и с той поры, как слуха Мелько впервые достигли странные вести – пусть смутные и противоречивые, – о том, что среди долин полноводного Сириона скитается некий человек. А надо сказать, что Мелько не слишком опасался народа людей в те дни своей великой мощи, и по этой самой причине Улмо для исполнения своих замыслов избрал человека, дабы успешнее обмануть бдительность Мелько, ибо видел, что никто из Валар и едва ли кто-либо из эльдар или нолдоли может предпринять хоть что-либо втайне от Врага. Однако ж при этом известии в злобном сердце Мелько пробудилось дурное предчувствие, и собрал он могучее воинство соглядатаев: сыны орков были там, с желтыми и зелеными глазами, как у кошек, что пронзают любой сумрак и способны видеть сквозь туман, и хмарь, и ночную тьму; и змеи, которые проползут всюду и обыщут все расщелины, и глубочайшие ямы, и высочайшие пики, и уловят любой шепот, что шелестит в траве или эхом разносится в холмах; волки были там и хищные псы, и гигантские кровожадные ласки: нос их может учуять запах многомесячной давности даже в текучей воде, а глаза их высмотрят на гальке след, оставленный поколения назад; прилетели совы и соколы, острым взором способные высмотреть днем ли, ночью ли порхающую малую птаху в любых лесах мира; мышь, полевку или крысу, что крадется или живет где-либо на Земле. Всех их призвал Мелько в свой Чертог Железа, и приспели они в великом множестве. Оттуда Мелько разослал их по свету – выслеживать человека, бежавшего из Земли Тени, но еще более пытливо и неотступно отыскивать жилища нолдоли, что бежали из-под его ярма, ибо таковых Мелько всем сердцем жаждал истребить или поработить.
И вот, пока Туор счастливо жил в Гондолине, многажды умножая свои познания и мощь, эти твари годами неутомимо разнюхивали среди камней и скал, обшаривали леса и пустоши, оглядывали небесные высоты и горные вершины, прочесывали все тропы вокруг долин и равнин, не отступаясь и не сдаваясь. С этой охоты принесли они Мелько вестей в изобилии – воистину, среди множества всего сокрытого, что обнаружили они, отыскали они тот самый «Путь Спасения», через который Туор с Воронвэ попали в долину. А удалось им это лишь потому, что принудили они менее стойких нолдоли, грозя им страшными пытками, примкнуть к сим великим розыскам; ибо благодаря магии врат никто из слуг Мелько не мог найти их без помощи номов. Однако теперь соглядатаи проникли далеко вглубь туннелей и захватили многих нолдоли, пробирающихся туда в надежде бежать из неволи. И поднимались недруги на Окружные холмы там и тут и глядели с высоты на красоту града Гондолина и на мощь холма Амон Гварет, но на саму равнину попасть не могли, ибо стражи были бдительны, а горы – непроходимы. Воистину, лучники гондотлим славились своим искусством и луки мастерили на диво мощные. Из тех луков могли они послать стрелу в небеса в семь раз дальше, нежели лучший стрелок из числа людей – в цель на земле; и не дозволяли они ни соколу подолгу парить над равниной, ни змее заползти туда, ибо не жаловали они хищных тварей, отродий Мелько.

 

Тургон усиливает стражу
«…и повелел король повсеместно утроить дозор и стражу…»

 

И вот Эаренделю исполнился год, когда в город дошли злые вести о соглядатаях Мелько и о том, что со всех сторон обложили они долину Тумладен. И удручилось сердце Тургона, и вспомнил он слова Туора, произнесенные много лет назад перед дворцовыми дверьми, и повелел король повсеместно утроить дозор и стражу, а мастерам своим – измыслить боевые машины и установить их на холме. Ядовитое пламя разных видов и горячие жидкости, стрелы и громадные камни приготовился он обрушить на любого, кто атакует эти лучезарные стены, и тем вполне удовольствовался, а вот на сердце у Туора было тяжелее, чем у короля, ибо теперь слова Улмо то и дело воскресали в его памяти, а их смысл и важность понимал он глубже, нежели прежде; не обретал он утешения и у Идрили, ибо сердце ее полнили предчувствия еще более мрачные.
Узнайте же, что Идриль обладала великой властью прозревать мыслью тьму сердец эльфов и людей, и сокрытое во мраке будущее – глубже, нежели обыкновенно дано родам эльдалиэ. Потому однажды так сказала она Туору: «Знай, о муж мой, что сердце мое предвещает недоброе, ибо сомневается в Меглине, и боязно мне, что навлечет он беду на сие прекрасное королевство, хотя как и когда – я разглядеть не в силах; однако ж страшусь я, что все, что он знает о наших делах и приготовлениях, каким-то образом станет известно Врагу, и тот измыслит новый способ изничтожить нас, противу которого не придумали мы защиты. Ло! Однажды ночью приснилось мне, что Меглин построил пещь огненную, и напал на нас врасплох, и швырнул туда Эаренделя, наше малое дитя, а после того хотел втолкнуть и нас с тобою; я же, скорбя о смерти нашего милого сына, не стала и противиться».
И ответствовал Туор: «Страх твой – не без причины, ибо и у меня душа не лежит к Меглину, однако он – племянник короля и твой двоюродный брат, и не выдвинуто противу него обвинений, и не вижу я, что еще можно сделать, кроме как выжидать и бдеть».
Но отвечала Идриль: «Вот каков мой совет: разузнай доподлинно, кто из горняков и рудознатцев менее всех любит Меглина по причине надменного и высокомерного обхождения его, и созови их втайне. Из них выбери самых надежных и приставь их следить за Меглином всякий раз, когда он уходит во внешние холмы; а большинству тех, на чью скрытность ты можешь положиться, должно тебе поручить секретные земляные работы и с их помощью проложить – сколь бы ни был осторожен и нескор сей труд, – потайной проход отсюда, от твоего дома, под скалой сего холма, в долину внизу. Вот только вести он должен не в сторону Пути Спасения, ибо сердце подсказывает мне не доверяться ему, а к Расселине Орлов – к тому далекому перевалу в южных горах; и чем дальше этот туннель пройдет туда под равниной, тем оно лучше, скажу я, – однако ж пусть о тех работах знают лишь немногие».
А надо сказать, что в земляных работах каменоломы и горняки нолдоли не знают себе равных (и Мелько о том ведомо), но в тех местах земля крайне тверда, и рек Туор: «Скала холма Амон Гварет – что железо, пробить ее можно лишь с превеликим трудом; а ежели трудиться втайне, должно прибавить к тому очень много времени и терпения; но камень ложа Долины Тумладен – что кованая сталь, и невозможно прорубить его без познаний гондотлим, кроме как за месяцы и годы».
И отвечала Идриль: «Может статься, и так, но таков мой совет, и есть еще время». И ответствовал Туор, что, возможно, не до конца понимает его суть, «но “любой план лучше беспомощности”, и я сделаю так, как ты говоришь».
И вышло так, что вскорости после того Меглин один ушел в холмы искать руду и заплутал средь гор, и схватили его рыскающие там орки, и обошлись бы с пленником со всей жестокостью и беспощадностью, зная, что он – из числа жителей Гондолина. И не проведали о том соглядатаи Туора. Но пробудилось в сердце Меглина зло, и сказал он недругам: «Узнайте же, что я – Меглин, сын Эола, который был женат на Исфин, сестре Тургона, короля гондотлим». Но отвечали орки: «Нам-то что до того?» И рек Меглин: «Вот что вам до того: ежели вы убьете меня, быстро либо медленно, не узнаете вы ценных сведений касательно града Гондолина, коим весьма порадовался бы господин ваш». Тогда орки не стали чинить ему вреда и пообещали, что подарят ему жизнь, если то, что он им откроет, того стоит; и Меглин все рассказал про обустройство той равнины и города, про его стены, их высоту и толщину, и крепость врат; об армии доспешных воинов, кои ныне повинуются Тургону, говорил он, и о бессчетных запасах оружия, для них заготовленного, о боевых машинах и о ядовитых огнях.
Тут разъярились орки и, дослушав до конца, собрались уже было все равно убить пленника тут же на месте, раз он бессовестно преувеличил мощь своего жалкого народишки в насмешку над великим могуществом и властью Мелько; но Меглин, хватаясь за соломинку, молвил: «Не думаете ли вы, что доставите немалое удовольствие своему господину, бросив к его ногам столь благородного пленника, дабы он сам выслушал мои вести и оценил их истинность?»
Оркам это пришлось по душе, и возвратились они с гор окрест Гондолина в Холмы Железа и в темные чертоги Мелько; туда приволокли они и Меглина, и вот теперь он испугался не на шутку. Когда же преклонил он колена пред черным престолом Мелько, в ужасе при виде мрачных теней повсюду вокруг, и волков, что сидели под троном, и гадюк, обвившихся вокруг ножек трона, Мелько повелел пленнику говорить. И пересказал ему Меглин свои вести, и Мелько, внимая, обращался к нему весьма учтиво, так что к пленнику в изрядной степени вернулась его заносчивость.
А закончилось все тем, что Мелько, с помощью Меглиновой хитрости, измыслил план, как ниспровергнуть Гондолин. В награду Меглина обещали поставить полководцем над орками – однако ж в сердце своем Мелько вовсе не собирался сдержать слово; а Туора с Эаренделем Мелько вознамерился сжечь, а Идриль бросить в объятия Меглина – вот такие посулы злодей был преохотно готов выполнять. Однако ж в случае предательство Мелько пригрозил Меглину пыткой балрогов. Эти демоны с огненными бичами и стальными когтями истязали тех нолдоли, что смели противостоять Мелько хоть в чем-либо – эльдар же звали их малкарауки. И вот какой совет Меглин дал Мелько: целое войско орков либо балрогов при всей их свирепости не может и надеяться штурмом или осадой сокрушить когда-либо стены и врата Гондолина, даже если сумеет прорваться в пределы равнины. Потому надоумил он Мелько измыслить с помощью своего чародейства подмогу для атакующих воинов. Подсказал Меглин Врагу из его неисчислимых запасов металлов с помощью своей власти над огнем сработать чудищ, подобных змиям и драконам неодолимой мощи, которые смогут переползти через Окружные холмы и выплеснут на равнину и на дивный город пламя и смерть.
Тогда Меглину велено было возвращаться домой, чтобы за время его отсутствия гондотлим не заподозрили неладного; но Мелько оплел его чарами бездонного ужаса, и впредь сердце Меглина не знало ни покоя, ни радости. Однако ж надел он благостную маску доброго расположения и веселости, так что говорили в городе: «Меглин смягчился нравом», и менее неприязненно относились к нему; однако ж тем больше страшилась его Идриль. Теперь Меглин говорил: «Я много потрудился, и хочется мне отдохнуть и приобщиться к танцам, и песням, и всеобщему ликованию»; и более не уходил он в холмы добывать камень и руду; однако ж на самом деле пытался он тем самым заглушить свой страх и беспокойство. Ужас владел Меглином: мерещилось ему, будто Мелько все время рядом, ибо так действовало заклятие; и не уходил он более в копи, опасаясь, что опять натолкнется на орков и снова окажется ввергнут в жуткие чертоги тьмы.
И вот идут года, и, побуждаемый Идрилью, Туор неустанно трудится, углубляя тайный подземный ход; но видя, что кольцо соглядатаев поредело, Тургон забывает отчасти о своих тревогах и опасениях. Однако на протяжении всех этих лет у Мелько непрестанно кипит работа, и все рабы-нолдоли вынуждены без устали добывать руду, пока Мелько измышляет огни и призывает пламена и дымы из раскаленных глубин, и не дозволяет он никому из нолдоли хотя бы на шаг удалиться от узилищ. Затем в свой срок собрал Мелько всех своих самых искусных кузнецов и чародеев, и из железа и пламени сработали они целые полчища чудищ, подобных коим не видывали доселе и не увидят более вплоть до Великого Завершения. Одни целиком состояли из железных звеньев, да так искусно соединенных, что твари эти струились, словно медленные реки металла, обтекая любое препятствие вокруг или поверх, а в нутре их, в самой глубине, таились самые свирепые орки со скимитарами и копьями; другие были из бронзы и меди, и вложили в них сердце и дух из пылающего огня, и испепеляли они, жутко пыхтя и всхрапывая, всех, кто стоял у них на пути, и затаптывали все то, что уцелело в жару их дыхания; были там и существа из чистого пламени, извивающиеся, точно вервие из расплавленного металла: они изничтожали все, к чему приближались, и железо, и камень таяли перед ними и становились что вода, а верхом на них сотнями ехали балроги, самые грозные из всех чудищ, коих Мелько измыслил на беду Гондолину.
Между тем со времен предательства Меглина минуло седьмое лето, Эарендель же был еще совсем юн годами, хотя и отважен сердцем, и Мелько отозвал всех своих соглядатаев, ибо теперь каждая тропа и каждый уголок в горах были ему известны; но гондотлим в беспечности своей решили, что Мелько не ищет их более, ибо осознал их мощь и неприступность их обиталища.
Но Идриль помрачнела, и затмился свет в лице ее, и многие тому дивились; однако ж Тургон убавил дозоры и стражу до былой численности и даже менее того, и настала осень, и сбор плодов завершился, и все сердца возрадовались в преддверии зимних пиров, но Туор стоял на зубчатой стене и глядел вдаль, на Окружные холмы.
И се, подошла Идриль и встала рядом с ним; ветер взвихрил ей волосы, и показалась она Туору немыслимо прекрасной, и наклонился он поцеловать жену; но в лице Идрили была печаль, и молвила она: «Настали дни, когда должно тебе сделать выбор», – и Туор не понял ее слов. Тогда, уведя мужа в дом, поведала она ему, как сжимается у нее сердце от страха за Эаренделя, их сына, предвещая: грядет некое великое зло, и стоит за ним – Мелько. Туор попытался утешить ее, но не смог; она же расспросила мужа о постройке потайного туннеля, и рассказал Туор, что подземный ход протянулся под равниной уже на целую лигу, и при этих словах на сердце у Идрили сделалось чуть легче. Но по-прежнему настаивала она, чтобы туннель продолжали прокладывать дальше, и что отныне быстрота важнее скрытности, «ибо час близок». И еще один совет дала Идриль Туору, каковой он также принял, – отобрать со всей осмотрительностью храбрейших и надежнейших из числа знати и воинов Гондолина и рассказать им об этом подземном туннеле и о том, где он выходит на поверхность. Из них наказала она Туору составить доблестный отряд и даровать им право носить свой герб в знак того, что они – его дружина, под тем предлогом, что так оно пристало и подобает великому владыке и родичу короля. «Более того, – сказала Идриль, – я испрошу на это одобрения моего отца». А еще она втайне нашептывала жителям, что, если город окажется в смертельной опасности и погибнет Тургон, пусть все соберутся вкруг Туора и ее сына, и на это со смехом отвечали «да», добавляя, однако, что Гондолин простоит так же долго, как Таникветиль или горы Валинора.
С Тургоном Идриль открыто не заговаривала и, как бы Туор того ни хотел, не позволяла и ему, невзирая на всю их любовь и почтение к королю великому, благородному и славному, – ибо видела, что Тургон доверяет Меглину и со слепым упрямством убежден в неприступной мощи города и в том, что Мелько более не тщится повредить ему, сочтя это делом безнадежным. В том короля неизменно укрепляли Меглиновы лукавые речи. А надобно вам знать, что коварство этого нома не имело себе равных, ибо многое вершил он во тьме, так что говорили в народе: «Сколь уместен в его гербе черный крот»; и по причине неразумия некоторых каменоломов, а еще более – по обмолвкам иных Меглиновых родичей, с коими неосмотрительно переговорил Туор, Меглин прознал о тайных работах и в ответ измыслил собственный план.
Зима между тем стояла в разгаре: а выдалась она очень холодной для тех краев, над долиной Тумладен ударили морозы, и озерца затянуло льдом; однако ж на холме Амон Гварет по-прежнему играли фонтаны, и цвели два древа, и веселились жители, пока не настал день ужаса, до поры сокрытый в сердце Мелько.
И минула лютая зима: в Окружных горах снега лежали глубже, чем когда-либо, но в свой срок дивной красоты весна растопила подолы этих белых мантий, и долина напилась воды, и повсюду расцвели цветы. Так пришел и минул праздник Ност-на-Лотион, или Рождение Цветов, и всласть повеселились дети; и гондотлим воспряли сердцем в преддверии благодатного года; и вот, наконец, близится великое празднество Тарнин Ауста, или Врата Лета. Ибо узнайте, что по заведенному обычаю однажды в полночь начиналась торжественная церемония – и продолжалась вплоть до рассвета дня Тарнин Ауста, и ни один голос не раздавался в городе от полуночи до первого луча солнца, а зарю приветствовали древними песнями. Испокон века так славили музыкой приход лета хоры, выстроившись на мерцающей восточной стене. И вот наступает та самая ночь бдения, и в городе повсюду вспыхивают серебряные фонарики, а в рощах среди молодой листвы покачиваются огоньки оттенков драгоценных камней, и по улицам струится негромкая музыка, но до восхода никто не поет.
Солнце уже опустилось за холмы, и народ в радостном предвкушении облачается в праздничные одежды, с нетерпением поглядывая на Восток. Ло! – когда сокрылась солнечная дева и воцарилась тьма, внезапно забрезжил новый свет – замерцало зарево, но за северными высотами, и дивились тому жители, и на стенах и бастионах собрались бессчетные толпы. Но удивление сменилось опасением, а свет между тем разгорался и алел все ярче, и опасение сменилось ужасом, когда увидели, как снега на вершинах гор словно бы окрасились кровью. Так огнедышащие змии Мелько подступили к Гондолину.
И проскакали через равнину верховые всадники и, запыхавшись, привезли вести от тех, кто нес стражу на вершинах; и сообщили они об огненных полчищах и о тварях сродни драконам, и сказали: «Мелько идет на нас». Великий страх и горе объяли дивный сей город, а на улицах и проулках слышались рыдания женщин и детский плач, а на площадях сбирались бойцы и звенело оружие. Развевались там сверкающие знамена всех знатных домов и родов гондотлим. Могучее воинство королевского дома облачено было в белый, и золотой, и красный цвета, а в гербе у ратников были луна и солнце, и алое сердце. Среди них возвышался Туор, ростом превосходивший всех прочих; сияла его серебряная кольчуга; а повсюду вокруг него теснились самые доблестные воины. Ло! Их шлемы были украшены крыльями словно бы лебедей или чаек, а на щитах начертан знак Белого Крыла. Здесь же выстроился народ Меглина: все в черных доспехах без какого-либо герба или знака; их круглые стальные шлемы были обтянуты кротовьим мехом, и сражались они двуглавыми секирами, сродни киркомотыгам. Там Меглин, принц Гондобара, собрал вокруг себя множество ратников, мрачных видом и хмурых; красноватый отблеск играл на их лицах и мерцал на начищенной броне. Се, все холмы к северу запылали пламенем: казалось, будто реки огня стекают вниз по склонам, уводящим к равнине Тумладен, и жители города уже ощущали палящий жар.
Собрались там и множество других родов, дом Ласточки и дом Небесной Арки; а среди них насчитывалось больше всего лучников, и самые лучшие стрелки были из их числа; и выстроились они в боевом порядке на широких площадках вдоль стен. Народ Ласточки украшал шлемы гребнями из перьев, а одевался в белое, и синее, и пурпурное, и черное, а на щитах у них был изображен наконечник стрелы. Во главе их стоял Дуилин: бегал и прыгал он быстрее всех прочих и точнее всех лучников бил в цель. А народ Небесной Арки, обладавший бессчетными богатствами, одевался в многоцветье ярких оттенков; их инкрустированное драгоценными каменьями оружие полыхало и вспыхивало в зареве, разлитом ныне по всему небу. Все до одного щиты в сей дружине словно бы вобрали в себя синеву небес, а умбоны составлены были из семи самоцветов: рубинов, аметистов и сапфиров, изумрудов, хризопразов, топазов и янтаря; а на шлемах лучилось по огромному опалу. Возглавлял сей дом Эгалмот; носил он синий плащ, по которому хрусталями были вышиты звезды; вооружился он изогнутым мечом – никто более среди нолдоли таких не носил, – однако ж полагался он скорее на лук и стрелял из него дальше любого другого в этом воинстве.
Были там и дом Столпа, и дом Снежной Башни; повелевал обоими народами Пенлод, самый высокий из номов. Были там и номы Древа, дом многочисленный и славный; одевались они в зеленое. Вооружились эти воины окованными железом палицами и пращами, а владыка их Галдор почитался самым отважным из всех гондотлим, после одного только Тургона. Тут же построился и дом Златого Цветка, с лучистым солнцем в гербе; глава дома Глорфиндель носил плащ, так густо расшитый золотыми нитями, что всю ткань испещрило узорочье чистотелов, точно поле по весне, а оружие его было покрыто прихотливой золотой насечкой.
Из южной части города явился народ Фонтана под началом Эктелиона; эти номы души не чаяли в бриллиантах и серебре; а вооружены были на диво длинными, блестящими и светлыми мечами, и в битву шли под музыку флейт. За ними шло воинство дома Арфы, все – храбрые бойцы, вот только предводитель их, Салгант, был труслив и заискивал перед Меглином. Они украшали одежды серебряными и золотыми кистями, и в гербе их на черном поле сияла серебряная арфа; а у Салганта – золотая; он единственный из всех сынов гондотлим ехал на битву верхом, и был весьма грузен и приземист.
А последнюю из дружин выставил дом Молота Гнева: к нему принадлежали многие лучшие кузнецы и мастера, и весь этот род почитал Аулэ-Кузнеца более всех прочих Айнур. Эти воины сражались громадными булавами, сродни молотам; щиты их были весьма тяжелы, ибо руки бойцов обладали недюжинной силой. В древние дни ряды их во множестве пополнили нолдоли, бежавшие из копей Мелько, и ненависть этого дома к деяниям злодея и к демонам его, балрогам, не имела предела. Возглавлял их Рог, самый могучий из номов, в доблести едва ли уступавший Галдору из дома Древа. В гербе этих номов была Звенящая Наковальня, и молот, высекающий из нее искры, красовался на щитах их; более всего любили они червонное золото и черное железо. В сем воинстве, весьма многочисленном, не нашлось ни одного малодушного, и стяжали они величайшую славу среди всех этих благородных домов в борьбе с роком; однако ж злая судьба им выпала, и никто из них не ушел с того поля боя, но все пали рядом с Рогом и сгинули с лица земли, а вместе с ними навеки сгинули немалые умения и мастерство.
Вот таковы были построение и вооружение одиннадцати домов гондотлим, с их гербами и знаками, а дружина Туора, народ Крыла, почиталась двенадцатым. И вот мрачнеет лик их вождя, и не надеется он выжить – а в его доме на стене Идриль облачается в кольчугу и приходит к Эаренделю. А дитя в слезах, ибо по стенам его спальни метались зловещие красные отблески; и вспомнились ему страшные сказки про огненного Мелько, что нянюшка Мелет складывала для него, когда мальчуган своенравничал. Но тут подоспела мать и надела на него маленькую кольчужку, кою велела изготовить для сына втайне; и тот весьма обрадовался и возгордился, и ликующе закричал. А Идриль расплакалась, ибо дороги были ее сердцу прекрасный город и милый дом, обитель их с Туором любви; а теперь видела она, что вот-вот все будет уничтожено, и страшилась, что ее замысел потерпит крах пред неодолимой мощью чудовищных змиев.
А до полуночи оставалось еще четыре часа, и на севере небеса полыхали алым, и на востоке, и на западе: железные змии уже достигли равнины Тумладен, а огненные твари добрались до нижних склонов, так что схвачены были дозорные, и подвергли их лютым пыткам балроги, кои рыскали повсюду, кроме как на крайнем юге, где находился перевал Кристорн, Орлиная расселина.
И вот созвал король Тургон совет, и пришли туда Туор и Меглин как принцы королевского рода; и Дуилин с Эгалмотом и Пенлодом Высоким; явился и Рог вместе с Галдором из дома Древа, и златым Глорфинделем, и Эктелионом, чей голос подобился музыке. Пришел туда и Салгант, насмерть перепуганный известиями; и другие благородные номы, возможно, не столь знатного рода, но более мужественные сердцем.
И заговорил Туор, и таков был его совет: должно тотчас же всем городом покинуть пределы стен, пока на равнине не стало слишком светло и жарко; и многие поддержали его, расходясь лишь в том, должно ли выйти единым воинством, поместив дев, жен и детей в середину, или рассыпаться небольшими отрядами во всех направлениях; Туор же склонялся к последнему.
Одни только Меглин с Салгантом не соглашались и стояли за то, чтобы удерживать город и попытаться уберечь хранимые внутри сокровища. Меглин говорил так из хитрости, опасаясь, как бы кто из нолдоли не избежал назначенной гибели: ведь тогда, чего доброго, проведают о его предательстве и мщение как-нибудь да настигнет его впоследствии. Салгант же эхом вторил Меглину; кроме того, он страшно боялся высунуть нос за ворота, ибо всяко предпочел бы сражаться из-за стен неуязвимой крепости, нежели подвергнуть себя опасности и выйти навстречу могучим ударам на поле боя.
Тогда глава дома Крота сыграл на единственной слабости Тургона и молвил: «Ло! О король, в граде Гондолине хранятся великие сокровища – без числа драгоценных камней, металлов и тканей, и творений дивной красоты, сработанных руками номов, и все это твои советники – кои, по-видимому, более храбры, нежели мудры, – готовы оставить Врагу. Даже если ты одержишь победу на равнине, город будет разграблен и балроги уйдут оттуда с безмерной добычей»; и застонал Тургон, ибо Меглин ведал о его великой любви к богатству и красе твердыни на Амон Гварете. Вновь с жаром заговорил Меглин: «Ло! Или вотще трудился ты бессчетные годы, возводя стены неуязвимой толщины и созидая несокрушимые врата; ужели мощь Амон Гварета умалилась, как если бы холм сравнялся с низиной; или запасы оружия и бессчетные стрелы так мало стоят, что в час опасности ты предпочтешь их отринуть и беззащитным выйти на открытое место противу врагов из стали и огня, поступь коих сотрясает землю, и в Окружных горах звенит отзвук их тяжелых шагов?»
И задрожал Салгант при этой мысли, и громогласно возопил: «Меглин верно говорит, о король, прислушайся же к нему». Тогда Тургон принял совет этих двоих, и тем более охотно, что все прочие владыки выступали против; и вот по велению короля весь народ ждет теперь на стенах штурма. Но зарыдал Туор, и покинул королевский чертог, и, собрав воинов Крыла, поспешил по улицам к дому; а к тому часу свет разгорелся зловеще и ярко, город захлестнула жаркая духота, и над мостовыми заклубились черный дым и вонючий чад.
И вот чудища двинулись через долину, и белые башни Гондолина стали алыми; и самые доблестные пришли в ужас при виде огненных драконов и змиев из железа и бронзы, что уже окружили городской холм; и тщетно лучники осыпали их стрелами. И тут раздается крик надежды, ибо се, огненные змии не в силах вскарабкаться к вершине, ибо склоны круты и гладки, как стекло, и еще потому, что струятся по ним воды и гасят огонь; однако ж улеглись твари у подножия, и густое облако пара клубится там, где потоки Амон Гварета и пламя змиев сливаются воедино. И сделалось так жарко, что женщины теряли сознание, а мужи покрывались испариной и изнемогали в своих доспехах, и все городские источники, кроме одного только королевского фонтана, нагрелись и задымились.
Но вот Готмог, владыка балрогов, предводитель полчищ Мелько поразмыслил и собрал всех железных тварей, что способны обвиться вокруг любого препятствия или, изогнувшись, переползти его поверху. Им он велел взгромоздиться друг на друга напротив северных врат; и се, их гигантские кольца достигли порога и принялись проламывать привратные башни и бастионы, и так непомерно тяжелы были эти туши, что врата рухнули с превеликим грохотом: однако ж стены вокруг по большей части выстояли. Тогда боевые машины и катапульты короля обрушили на безжалостных чудищ дротики, и камни, и потоки расплавленных металлов, и полые их бока лязгали под ударами, но скатывался с них огонь, и ничто не причиняло им вреда. И вот те, что оказались сверху, разомкнулись посередине, и выскочили наружу бессчетные полчища орков, гоблинов ненависти, и хлынули в пролом врат; и кто расскажет об их скимитарах или о блеске широколезвийных копий, коими наносили они удары?
Тогда Рог возвысил голос, и все воины Молота Гнева, и весь род Древа с Галдором Отважным во главе ринулись на врага. Грохот их тяжелых молотов и стук палиц разносились до самых Окружных гор, орки падали как листья; а воины Ласточки и Арки осыпали их стрелами, и низвергались стрелы вниз, точно темные осенние ливни, и в дыму и всеобщем смятении несли гибель как оркам, так и гондотлим. Великая то была битва, но мощь неуклонно прибывающих вражеских полчищ медленно оттесняла гондотлим назад, несмотря на всю их доблесть, пока гоблины не захватили северную часть города.
В ту пору Туор во главе дружины Крыла с трудом пролагает путь сквозь царящую на улицах сумятицу, и вот добирается он наконец до дома и видит, что Меглин успел туда раньше. Полагаясь на то, что вокруг северных врат уже закипела битва, а в городе царит переполох, Меглин решил, что пробил час исполнить свои замыслы. Многое выведав о подземном ходе Туора (однако прознал о нем Меглин лишь в последний момент, и далеко не всё), ничего не сказал предатель ни королю, ни кому бы то ни было, ибо полагал про себя, что туннель этот в конце концов непременно выведет к Пути Спасения, ибо таковой ближе всего к городу; и надумал воспользоваться этим знанием во благо себе и во зло нолдоли. Меглин в превеликой тайне отослал гонцов к Мелько и велел выставить стражу у внешнего выхода Пути, когда начнется штурм; а про себя теперь помышлял швырнуть Эаренделя в пламя под стенами и уповал, что, схватив Идриль, заставит ее выдать все секреты туннеля, так что он сумеет выбраться из кошмаров огня и кровопролития и утащит ее с собою в земли Мелько. Ибо Меглин опасался, что даже тайный знак, выданный ему Мелько, не спасет его при разграблении города, и надумал помочь этому Айну, пообещавшему предателю безопасность, сдержать слово. Нимало не сомневался Меглин, что Туор погибнет в великом пожаре, ибо Салганту доверил он задержать Туора в королевских чертогах и, раззадорив, выманить оттуда прямиком в самую жестокую сечу, но ло! – Салгант перепугался до смерти и поскакал домой, и теперь, дрожа, скорчился на своем ложе; а Туор отправился к себе вместе с дружиной Крыла.
А поступил так Туор, хотя доблесть его и взыграла при звуках битвы, чтобы попрощаться с Идрилью и Эаренделем и вместе с надежным провожатым отослать их поскорее прочь по тайному туннелю, прежде чем сам он вернется в гущу битвы и погибнет, если так ему суждено; но обнаружил он, что у дверей его теснятся воины Крота – причем самые свирепые и недобрые, каких только сумел сыскать Меглин во всем городе. Однако ж были то свободные нолдоли, не скованные заклятием Мелько, в отличие от своего господина, и хотя, повинуясь Меглину, они не пришли на помощь Идрили, но и содействовать его замыслу не стали, невзирая на всю его брань.
Меглин же ухватил Идриль за волосы и жестокосердно пытался подтащить ее к зубцам стены, чтобы на ее глазах сбросить Эаренделя в пламя; но ребенок отбивался, а Идриль, даже будучи лишена помощи, сражалась как тигрица, невзирая на всю свою красоту и хрупкость. И вот Меглин борется с нею и клянет промедление, а дружина Крыла уже близко, – и ло! – Туор издает такой громогласный крик, что орки слышат его издалека и содрогаются при этом звуке. Точно налетевшая буря, стража Крыла смешалась с воинами Крота и расшвыряла их. При виде этого Меглин попытался заколоть Эаренделя коротким кинжалом, но мальчик укусил его за левую руку, вонзив в нее зубы, и Меглин пошатнулся и ударил не в полную силу, так что лезвие лишь скользнуло по короткой кольчужке; и тут предателя настиг Туор, и ярость его ужасала взор. Он рванул Меглина за руку, сжимавшую кинжал, и сломал ее, а затем, ухватив за пояс, вспрыгнул вместе с ним на стену и отшвырнул его как можно дальше. Велико было его падение; тело предателя трижды ударилось о склон холма Амон Гварет, прежде чем упало в самое пламя, и позорное имя Меглина не упоминается более среди эльдар и нолдоли.
И вот воины Крота, превосходившие числом небольшой отряд Крыла, будучи верны своему владыке, набросились на Туора, и посыпались могучие удары; но противостоять ярости Туора не мог никто, так что их разбили наголову и обратили в бегство, и кого разогнали по темным норам, а кого и сбросили со стен. Туор же и его дружина рвутся в битву у Врат, ибо шум ее нарастает, а Туор в сердце своем еще надеется, что город выстоит; однако ж с Идрилью он оставил Воронвэ, хотя и против его воли, и еще несколько мечников – оберегать ее, пока сам он не вернется или не пришлет вести из боя.
А у врат и впрямь кипела жестокая битва; Дуилин из дома Ласточки, стреляя со стен, был поражен огненной молнией балрогов, что метались у подножия холма Амон Гварет; и рухнул он вниз, и погиб. А балроги продолжали слать в небо подобные змейкам пылающие дротики и пламенеющие стрелы, и падали они на крыши и в сады Гондолина, пока не выгорели все деревья и не обратились в пепел все цветы и травы, а белоснежные стены и колоннады почернели и обуглились; хуже того – целый отряд тех демонов вскарабкался по кольцам железных змиев на самый верх: оттуда балроги без передышки стреляли из луков и пращей, покуда не запылал в городе пожар в тылу у основной армии обороняющихся.
Тогда воззвал Рог громовым голосом: «Кто устрашится ныне балрогов, сколь ни будь они ужасны? Се! – пред нами проклятые твари, кои веками мучили детей нолдоли, а теперь своей стрельбой поджигают город у нас за спиною. Так идем же, о сыны Молота Гнева; мы сокрушим их, воздав за все зло». С этими словами взялся он за булаву с длинной рукоятью и свирепым натиском проложил себе путь к обрушенным вратам; и весь народ Звенящей Наковальни клином ринулся следом, пылая ярым гневом, так что из глаз сыпались искры. Великим деянием была та вылазка, как по сей день поют нолдоли; орков во множестве отбросили назад, в пламена у подножия; а воины Рога, перепрыгивая по кольцам змиев, добрались до балрогов и нанесли им немалый урон, несмотря на все их огненные бичи, и стальные когти, и громадный рост. Номы сокрушали их тяжкими ударами или, выхватывая у них бичи, обращали сие оружие против них же, и рвали и трепали их так же, как некогда те истязали номов; и погибло там столько балрогов, что немало сему дивились устрашенные полчища Мелько, ибо вплоть до того дня не случалось, чтобы балрог пал от руки эльфов или людей.
Тогда Готмог, Владыка балрогов, собрал всех своих демонов, осаждающих город, и отдал им вот какой приказ: одни двинулись было на воинов Молота и тут же отступили перед ними, но отряд более многочисленный, устремившись к флангам, сумел зайти им в тыл, вскарабкавшись по кольцам драконов выше и подобравшись ближе к воротам, так, чтобы Рог не смог уже вернуться, не понеся при этом тяжких потерь. Но Рог, видя это, не стал и пытаться прорываться назад, как на то надеялись, но вместе со всей своей дружиной обрушился на тех, кому предполагалось отходить перед ними, и враги обратились в бегство – уже не уловки ради, но спасая свои шкуры. Вниз на равнину гнали недругов, и пронзительные вопли их сотрясали воздух над Тумладеном. А дом Молота все рубил и крушил ошеломленные банды Мелько, пока превосходящие силы орков и балрогов не взяли номов в кольцо и не напустили на них огненного дракона. Там и пали бойцы вокруг Рога, сражаясь до последнего, пока железо и пламя не одолели их; и поют по сей день, будто каждый из воинов Молота Гнева лишил жизни семерых врагов в расплату за свою собственную. Видя же гибель Рога и всей его дружины, гондотлим преисполнились еще большего ужаса и отступили дальше в город; там, в одном из проулков, пал Пенлод, обороняясь спиной к стене, а рядом с ним – многие воины Столпа и Снежной Башни.
Теперь гоблины Мелько заняли ворота и значительную часть стен по обе стороны от ворот, откуда лучники дома Ласточки и дома Радуги были сброшены на верную смерть; отвоевали они и значительную часть города, почти до самого центра, до площади Колодца, что примыкала к Дворцовой площади. Однако на улицах и вокруг врат несчетными грудами громоздились вражьи трупы; и замешкались там атакующие, и принялись совещаться, видя, что из-за доблести гондотлим понесли они потери гораздо бóльшие, чем рассчитывали, и не в пример больше, чем защитники города. Устрашило их и побоище, учиненное Рогом среди балрогов, ибо присутствие в войске тех демонов придавало остальным уверенности и храбрости.
Теперь же план их был таков: удержать все то, что уже захвачено, пока бронзовые змии с громадными лапами, способными смять и затоптать все, что встретится на пути, медленно всползут по кольцам железных тварей и, достигнув стен, проделают в них брешь, сквозь которую смогут въехать балроги верхом на огненных драконах; однако ж знали недруги, что надо торопиться, ибо жар тех драконов не вечен и пополнить его можно лишь из колодцев с огнем, что устроил Мелько в твердыне в своей собственной земле.
Но едва отправили враги гонцов, как заслышали в войске гондотлим нежную музыку и устрашились, не понимая, что бы это значило: и ло! – то явился Эктелион и народ Фонтана, коих Тургон до сей поры держал в резерве, ибо наблюдал за боем с высоты своей башни. Теперь шагало это воинство под громкое пение флейт, и хрустали и серебро их одежд ласкали взгляд средь алых отблесков огня и обугленных развалин.
И вдруг музыка разом смолкла, и раздался напевный голос Эктелиона: «Мечи к бою!» – орки ждать не ждали нападения, как уже и засверкали среди них бледные лезвия. И говорится, будто народ Эктелиона перебил там больше гоблинов, нежели пало во всех битвах эльдалиэ с этим племенем, и что имя его внушает оркам ужас и по сей день, а в устах эльдар стало оно боевым кличем.
И вот Туор и дружина Крыла вступают в битву и выстраиваются в боевом порядке подле Эктелиона и воинов Фонтана, и эти двое наносят могучие удары и отводят вражьи лезвия друг от друга, и так теснят орков, что пробиваются почти к самым вратам. Но се! – дрожит земля и раздается тяжкая поступь, ибо драконы медленно и неуклонно прокладывают себе дорогу вверх по холму Амон Гварет и крушат стены города, и уже зияет пролом, и громоздятся завалы щебня там, где низверглись сторожевые башни. Отряды Ласточки и Небесной Арки исступленно бьются среди руин или оспаривают у врага стены к востоку и к западу; и подоспевший Туор разгоняет орков – но тут на западную стену обрушивается один из бронзовых змиев, и каменная громада сотрясается и обваливается, и появляется из-за нее огненная тварь, а верхом на ней – балроги. Из пасти змия вырывается пламя, испепеляя всех встречных, так что почернели крыла на шлеме Туора, но стоит он неколебимо и собирает вокруг себя свою дружину и всех воинов Арки и Ласточки, каких только находит, а справа от него Эктелион скликает воинов Южного Фонтана.
При появлении драконов орки вновь собираются с духом и, объединившись с хлынувшими в проем балрогами, яростно атакуют гондотлим. Там Туор сразил Отрода, одного из балрогских владык, расколов ему шлем, и раскроил надвое Балкмега, а Лугу отрубил топором ноги по колено; а Эктелион одним взмахом рассек двух гоблинских вожаков и раздробил до зубов голову Оркобалу, их самому могучему воителю, и благодаря своей великой доблести эти двое владык добрались и до балрогов. Трех демонов мощи сразил Эктелион, ибо его сияющий меч рассекал их железо и унимал их огонь, и корчились балроги от боли; однако ж боевого топора Драмборлег, каковой сжимала рука Туора, боялись они еще больше, ибо гудел он, точно орлиные крылья в воздухе, и сеял смерть с каждым ударом, и сразил уже пятерых.
Но всем ведомо, что нескольким воинам долго не выстоять противу множества; бич балрога рассек Эктелиону левую руку, и ном выронил щит – как раз когда огненный дракон уже подполз совсем близко, пробираясь через развалины стен. Эктелиону пришлось опереться на Туора, и Туор не мог оставить раненого, хотя зверь того гляди затоптал бы их и гибель казалась неотвратимой. Но Туор рубанул чудище по лапе, так что вверх струей взметнулось пламя, змий завизжал и забил хвостом, и многие орки и нолдоли приняли от него смерть. А Туор собрался с силами, и поднял Эктелиона, и вместе со всеми уцелевшими поднырнул под драконье брюхо, и спасся, однако ж дракон тот учинил великое побоище, и туго пришлось гондотлим.
Вот так случилось, что Туор, сын Пелега, отступил пред врагом, отходя шаг за шагом и сражаясь на ходу, и вынес из боя Эктелиона Фонтанного, но драконы и прочие недруги заняли уже половину города и всю его северную часть. Оттуда мародерствующие банды расходились по улицам, занимались грабежом и убивали в темноте мужей, и жен, и детей, а многих, буде подворачивался удобный случай, связывали и уводили с собой, и бросали в кованые камеры внутри железных драконов, чтобы после утащить в рабство к Мелько.
И вот Туор вышел с севера на площадь Общинного Колодца и нашел там Галдора: тот оборонял западный вход через Арку Инвэ от орды гоблинов, а при нем из воинов Древа в живых осталась лишь малая горстка. Там Галдор стал спасителем Туора, ибо тот, пошатываясь под тяжестью Эктелиона, споткнулся о тело, лежащее в темноте, и отстал от своих; и орки захватили бы обоих, кабы не подоспел внезапно доблестный воитель, размахивая палицей.
И вот немногие уцелевшие из стражи Крыла и из домов Древа и Фонтана, Ласточки и Арки, сплотились в могучий отряд и, по совету Туора, отступили с Колодезной площади, видя, что Королевская площадь сразу за ней лучше пригодна для обороны. Прежде множество прекрасных деревьев, дубов и тополей, росло там вокруг огромного, очень глубокого колодца с кристально-чистой водой; но теперь на площади ярились и бесновались гнусные отродья Мелько, и трупы их загрязнили воду.
И вот в последний раз сбираются защитники города на площади Дворца Тургона. Среди них многие ранены и едва стоят на ногах, а Туор изнемог от ночных трудов и под тяжестью Эктелиона, который потерял сознание. Пока же Туор с дружиной входили на площадь по Арочной дороге с северо-запада (ценой величайших усилий не давая врагу зайти к ним с тыла), к востоку от площади послышался шум, и ло! – Глорфинделя оттеснили сюда же вместе с последними уцелевшими из дома Златого Цветка.
Эти воины выдержали жестокий бой на Большом Торжище в восточной части города: там неожиданно атаковал их отряд орков во главе с балрогами, пока шли они кружным путем к битве у врат. Глорфиндель рассчитывал нежданно ударить на врага с левого фланга, но сам угодил в засаду; несколько часов подряд отчаянно бились номы, пока не одолел их огненный дракон, пробравшийся сквозь пролом, и Глорфиндель с горсткой бойцов с превеликим трудом проложили себе путь к отступлению, но торговая площадь вместе со всеми лавками и творениями искусных мастеров погибла в пламени.
И говорится в предании, будто Тургон, вняв настойчивым просьбам гонцов от Глорфинделя, послал бойцов дома Арфы им на помощь, но Салгант сокрыл от них сей приказ, сказав, что им-де велено занять площадь Малого Торжища к югу, где жил он сам, и тем остались номы Арфы весьма недовольны. Однако теперь, бросив Салганта, явились они к королевским чертогам, и куда как вовремя, ибо торжествующие враги уже настигали Глорфинделя. На них-то и обрушились с превеликим жаром воины Арфы, не дожидаясь приказа, и сполна искупили трусость главы дома, и выбили врага обратно на торжище, и, оставшись без предводителя, в ярости ринулись следом, так что многие угодили в пламя или погибли в дыхании змия, что бесновался там.
Туор же испил из огромного фонтана и, освежившись, преисполнился новых сил, и дал напиться Эктелиону, ослабив завязки его шлема, и плеснул водой ему в лицо, и тот очнулся. И вот двое вождей, Туор и Глорфиндель, очищают площадь и отводят всех, кого могут, от входов, и заграждают их все, до поры оставив открытым лишь южный. Ибо с той стороны приближается Эгалмот. Он был приставлен к боевым машинам на стенах; но с тех пор давно уже решил для себя, что, сражаясь врукопашную на улицах, принесет больше пользы, нежели стреляя со стен, и собрал вокруг себя воинов Арки и Ласточки, и отбросил лук. И пошли они по городу, и всякий раз, сталкивались с вражьими отрядами, не скупились на добрые удары. Тем самым Эгалмот спас немало пленников и собрал во множестве тех, что неприкаянно метались по улицам; и так с боем пробился к Королевской площади, где ему весьма обрадовались, ибо опасались, что он погиб. И вот все женщины и дети, – и те, что уже собрались там, и те, коих привел Эгалмот, укрылись в королевских чертогах, а дружины домов приготовились стоять до последнего. В этом войске, составленном из уцелевших, есть воины из всех родов, хотя бы по горсти, – кроме одного только Молота Гнева; и дом короля пока еще не понес потерь. Но нет в том позора, ибо ему всегда полагалось выжидать в резерве до последнего и со свежими силами защищать короля.
Но вот прислужники Мелько сплотили ряды, и подоспели семеро огненных драконов, а верхом на них – балроги, а орки – следом, спеша по дорогам с севера, востока и запада прямиком к Королевской площади. У заграждений закипела кровавая резня, Эгалмот с Туором переходили от одного укрепленного места к другому, а Эктелион остался лежать у фонтана; и обороны более отчаянно-доблестной не помнят песни и предания, сколько ни есть. Однако в конце концов сквозь северное заграждение прорывается один из драконов – а туда некогда выходил переулок Роз, и место то было отрадно для глаз и приятно для прогулок, ныне же улица почернела от копоти и полнилась шумом и грохотом.
И вот Туор преградил дракону путь, но оказался отрезан от Эгалмота, и оттеснили его назад, к самому центру площади и к фонтану. И изнемог Туор от удушливого жара, и поверг его наземь громадный демон – сам Готмог, владыка балрогов, сын Мелько. Но ло! – Эктелион, чей лик был бледен, как серая сталь, а щитовая рука безвольно висела вдоль тела, воздвигся над упавшим; и атаковал ном демона, но не поразил насмерть, а сам ранен был в мечевую руку и выронил оружие. Тогда кинулся Эктелион, владыка дома Фонтана, прекраснейший из нолодоли, прямо на Готмога, едва тот занес бич, и вонзил шип, венчающий шлем, в грудь злодея, и обвил его голени ногами; и балрог с воплем повалился вперед; и рухнули эти двое в чашу королевского фонтана, каковая была весьма глубока. Там нашел недруг свою смерть, но и Эктелион в стальном доспехе канул на дно – так погиб владыка дома Фонтана после огневой битвы в хладных водах.
Когда же Эктелион отвлек врага на себя, Туор сумел подняться на ноги. При виде великого его подвига Туор зарыдал из любви к прекрасному ному из дома Фонтана, но повсюду вокруг кипела битва, так что он едва смог пробиться к воинам, стоявшим вокруг дворца. И тут, заметив, как дрогнул враг, ужаснувшись гибели войсководителя Готмога, вступил в битву королевский дом, и сам король сошел вниз в сиянии славы и принялся рубиться вместе со своей дружиной, и вновь очистили они от недругов почти всю площадь и перебили еще четыре десятка балрогов: то было деяние воистину доблестное, но свершили они и большее: взяли в кольцо одного из огненных драконов, невзирая на весь его жар, и загнали его в фонтан – там змий и сгинул. Но на том иссякли и кристальные воды: они выкипели, а источник пересох и более не бил струей в небеса: но ввысь вознесся огромный столп пара, и облако то накрыло всю землю.
Ужас объял всех при виде страшной судьбы фонтана, площадь оделась палящим маревом и непроглядными туманами; номы королевского дома гибли от жары, и от врагов и змиев, и от руки друг друга, но небольшой отряд спас короля, и собрались все под Глинголом и Бансилем.
И молвил король: «Велико падение Гондолина», – и содрогнулись номы, ибо таковы были слова Амнона, пророка древности. Но Туор, охваченный жалостью и любовью к королю, исступленно воскликнул: «Стоит еще Гондолин, и Улмо не допустит его гибели!» А надо сказать, что Туор говорил от подножия Древ, а король – со ступеней лестницы, в точности как встарь, когда Туор вещал устами Улмо. Но молвил Тургон: «Беду навлек я на Цветок Долины, ибо не внял Улмо, и ныне Улмо оставляет его вянуть в огне. Ло! В моем сердце нет более надежды для моего прекрасного града, но не вечно терпеть поражение детям нолдоли».
И забряцали гондотлим оружием, ибо многие стояли рядом, но рек Тургон: «Не сражайтесь противу судьбы, о дети мои! Те, кто может, спасайтесь бегством, ежели есть еще время, но присягните на верность Туору». Возразил Туор: «Король – ты»; Тургон же ответствовал: «Но не нанесу я более ни единого удара», – и бросил свою корону к подножию Глингола. Галдор, стоявший тут же, подобрал корону; Тургон же ее не принял и с непокрытой головой поднялся на самый верх белой башни, что высилась рядом с его дворцом. Оттуда вскричал он: «Велика победа нолдоли!» – и голос его разнесся, точно звук рога среди гор, и услыхали его и все те, кто собрался под Деревами, и враги на площади, укрытой туманным маревом. И говорится, будто случилось это в полночь, и орки насмешливо взвыли в ответ.
Тогда заговорили о вылазке, и голоса разделились. Многие полагали, что прорваться сквозь строй врагов невозможно, а даже если бы и удалось, то не смогут они перейти равнину и перебраться через горы, и потому лучше пасть рядом с королем. Но Туору была нестерпима самая мысль о гибели столь многих прекрасных жен и детей, будь то от руки их собственной родни, в качестве последнего средства, или от оружия врагов; и рассказал он о потайном ходе, проложенном под землей. Потому советовал он умолить Тургона передумать, дабы вернулся король к народу своему и повел уцелевших к южным городским стенам и ко входу в туннель; самого же Туора снедало желание поскорее отправиться туда и узнать, что с Идрилью и Эаренделем, либо послать им вести с приказом уходить поскорее, ибо Гондолин захвачен. Замысел Туора показался знатным номам воистину безрассудным – памятуя, сколь узок туннель и какое множество народу должно по нему пройти, – однако в нынешнем бедственном положении охотно согласились они последовать сему совету. Но Тургон не внял и повелел всем уходить теперь же, пока еще не поздно, и – «Пусть Туор будет вашим проводником и вождем, – рек король. – Но я, Тургон, не покину своего города и сгорю вместе с ним». Тогда снова отправили посланцев в башню, говоря: «Государь, кто суть гондотлим, если ты погибнешь? Веди нас!» Но рек король: «Ло! Я пребуду здесь»; а на третий раз сказал так: «Ежели я – король, повинуйтесь моим приказам и не смейте более оспаривать мои веления». После того не слали уж к нему более гонцов и стали готовиться к отчаянной попытке. Но те, кто еще оставался в живых из числа королевского дома, с места не стронулись, а столпились вокруг подножия королевской башни. «Здесь, – сказали они, – мы и останемся, если Тургон не выйдет», – и переубедить их не удалось.
А Туор разрывался надвое между почтением к королю и любовью к Идрили и к своему сыну, и тяжко было у него на сердце; но змии уже рыщут по площади, топча мертвых и умирающих, и вражье войско стягивается под покровом туманов для последнего штурма; и должно сделать выбор. И вот, слыша рыдания жен во дворцовых чертогах и преисполнившись великого сострадания к несчастным уцелевшим из домов Гондолина, Туор собрал всех воедино, – горестных дев, и детей, и матерей, – и, поместив их в центре отряда, расставил своих воинов вокруг них сколь можно плотнее, и в наибольшем числе – на флангах и в тылу, ибо вознамерился пробиваться обратно на юг, и арьергарду предстояло обороняться что есть сил по пути; и так, ежели повезет, надеялся Туор пробиться по дороге Процессий к площади Богов, прежде чем на перехват беглецов вышлют крупные силы. Оттуда задумал он добраться Путем Бегучих Вод мимо Южных Фонтанов к стенам и к своему дому; но весьма сомневался он, что потайной туннель и впрямь проходим. И вот, заметив его маневр, враг тотчас же яростно атаковал левый фланг и тыл с востока и с севера – едва отряд начал отступать; а правый фланг находился под прикрытием королевского чертога, и головная часть той колонны уже вступила на дорогу Процессий.
И тут явились несколько огромнейших драконов и заблистали в тумане, и Туор вынужден был приказать отряду перейти на бег, отбиваясь от врагов слева как придется; Глорфиндель же мужественно защищал тыл, и полегло там еще множество воинов Златого Цветка. Вот так прошли беглецы по дороге Процессий и добрались до площади Богов, Гар Айнион; а площадь эта весьма открытая, и в центре нее – самая высокая точка города. Здесь Туор рассчитывает стоять насмерть и почти не надеется продвинуться дальше; но се, вражий натиск словно бы ослаб, и – вот диво! – беглецов больше не преследуют. И вот приходит Туор во главе отряда к Месту Свадеб, и ло! – пред ним Идриль, с распущенными волосами, как в тот день, когда они стали мужем и женою; и велико его изумление. Рядом с нею стоял не кто иной, как Воронвэ, но Идриль не замечала даже Туора, ибо не сводила глаз с Королевской площади, которая теперь осталась ниже по склону. И остановился многочисленный отряд, и все оглянулись и посмотрели туда, куда устремлен был взор Идрили, и у всех замерло сердце; ибо теперь увидели они, почему враг оставил их в покое и что обернулось для них спасением. Ло! – на ступенях дворца свернулся дракон и осквернил их белизну; орды орков грабили чертоги, выволакивали наружу забытых там женщин и детей и убивали сражавшихся в одиночку мужей. Глингол увял и иссох на корню, и весь почернел Бансиль; а королевскую башню взяли в кольцо. На самом верху можно было различить фигуру короля, но вокруг подножия обвился железный змий: он изрыгал пламя, хлестал и загребал хвостом, а вокруг толпились балроги; страшная судьба постигла королевскую обитель, и до наблюдавших доносились крики ужаса. Вот так случилось, что отвлеклось внимание врага на разорение чертогов Тургона и на дружину королевского дома, что доблестно сражалась у последнего рубежа, и Туору удалось уйти оттуда вместе со всем своим отрядом, и теперь стоял он в слезах на площади Богов.
И молвила Идриль: «Горе мне, чей отец ожидает гибели на вершине своей самой высокой башни; но семижды горе той, чей супруг сражен Мелько и не вернется домой более», – ибо рассудок ее помутился от мук и боли той ночи.
И воскликнул Туор: «Ло! Идриль, вот он я, и я жив; однако ж теперь пойду я и приведу сюда твоего отца, хотя бы из самих Преисподних Мелько!» С этими словами он уже собрался было спуститься по холму в одиночку, обезумев при виде страданий жены; но она пришла в себя и, бурно разрыдавшись, обняла его колени, твердя: «Супруг мой! О супруг мой!» – и удержала его. Однако ж пока говорили они, донеслись с той злополучной площади крики и великий шум. Се, башня вспыхнула пламенем и пала огненным столпом – с оглушительным грохотом и лязгом, ибо драконы сокрушили ее основание и всех, кто там стоял. Так сгинул Тургон, король гондотлим, и на тот час Мелько одержал победу.

 

Королевская башня обрушивается
«Се, башня вспыхнула пламенем и пала огненным столпом…»

 

С тяжелым сердцем молвила Идриль: «Прискорбна слепота мудрых»; но ответствовал Туор: «Прискорбно также и упрямство тех, кого мы любим, – однако недостаток сей подсказан доблестью», – и, наклонившись, поднял и поцеловал жену, ибо она значила для него больше, чем все гондотлим вместе взятые; Идриль же горько рыдала об отце. И повернулся Туор к вождям, говоря: «Ло, надобно уходить отсюда немедля, чтобы не окружили нас»; и тотчас же все поспешили вперед, так быстро, как только могли, и далеко ушли прежде, чем оркам наскучило разорять дворец и радоваться падению башни Тургона.
И вот беглецы уже в южной части города, и попадаются им на пути лишь одиночные банды мародеров, что при виде них обращаются в бегство; но везде, куда ни глянь, пылают пожары, ибо враг не ведал жалости. Встречаются им и женщины, одни несут младенцев, другие нагружены скарбом; однако Туор не позволил им взять с собой ничего, кроме небольшого запаса еды. И вот, наконец, добравшись туда, где было поспокойнее, Туор расспросил Воронвэ о происшедшем, ибо Идриль не в силах была говорить и едва не теряла сознание. И поведал ему Воронвэ, как они с Идрилью ждали у дверей дома, а шум битвы все нарастал, и замирали сердца их, а Идриль рыдала, ибо от Туора вестей не было. Наконец она отослала большую часть приставленной к ней охраны вниз по тайному ходу вместе с Эаренделем, властно потребовав, чтобы уходили они; однако ж горько печалилась она, расставаясь с сыном. А сама она останется, – так сказала она, – ибо не желает пережить своего супруга; и тогда пошла она собирать женщин и всех тех, кто отбился от своих, и отправляла их по туннелю, и вместе со своим маленьким отрядом рубила мародеров; и невозможно было убедить ее оставить меч.
Наконец столкнулись они с бандой слишком многочисленной, и Воронвэ удалось вызволить оттуда Идриль лишь милостью Богов, ибо все, кто был с ними, погибли; и сожгли враги дом Туора, но потайного хода не нашли. «Тогда-то, – молвил Воронвэ, – госпожа твоя обезумела от усталости и горя и пошла в город куда глаза глядят, к вящему моему страху, – и не удавалось мне увести ее с охваченных пожаром улиц».
Едва произнес Воронвэ эти слова, как уже и дошли они до южных стен и оказались перед Туоровым домом, и ло! – дом разрушен, и над развалинами курится дым; и при виде этого горечь и гнев вскипели в сердце Туора. Но вот послышался шум, возвещающий о приближении орков, и Туор как можно скорее отправил всех, кто пришел с ним, вниз в подземный ход.
Се! – царит на лестнице великая скорбь: изгнанники прощаются с Гондолином и однако ж не питают надежды выжить за пределами гор, ибо можно ли ускользнуть от длани Мелько?
И вот все до последнего вошли в туннель, и рад Туор, и спокойнее делается у него на душе; воистину, только волею Валар сумели все гондотлим добраться туда, не будучи замечены орками. У входа остались лишь немногие: они, сложив оружие, работают кирками и заваливают изнутри вход под землю, а затем поскорее догоняют остальных; когда же все спустились по ступеням на уровень долины, сделалось невыносимо жарко, ибо вокруг города ползали, изрыгая пламя, драконы – совсем рядом, рукой подать, ведь проход проложили на небольшой глубине от поверхности. Сотрясалась земля, с потолка срывались камни и, падая, задавили многих, а в воздухе растекались дым и чад, так что погасли факелы и светильники. И спотыкались беглецы о тела тех, кто прошел до них и погиб; и Туора снедал страх – тревожился он за Эаренделя; и спешили гондотлим вперед в кромешной тьме, терпя тяжкие страдания. Почти два часа провели они в подземном туннеле, а ближе к концу он был не вполне закончен, с неровными стенами и низким потолком.
Наконец добрались они, недосчитавшись почти десятой части, до выхода из туннеля, каковой был искусно выведен в обширную впадину, что некогда заполнялась водой, а теперь заросла густым кустарником. Здесь собралась огромная разношерстная толпа – все те, кого Идриль с Воронвэ отослали по тайному ходу впереди себя. Беженцы тихо плакали от усталости и печали, но Эаренделя среди них не было, и Туор с Идрилью изнывали от душевной боли. Все прочие также сокрушались и сетовали, ибо посреди окрестной равнины высился вдалеке холм Амон Гварет, коронованный пламенем, на коем прежде сиял их родной город. Огненные драконы кишат вокруг него, и железные чудища входят и выходят из врат, а бессчетные орки и балроги грабят и разоряют дома. Тем не менее вожди находят в этом некоторое утешение, ибо решают, что на равнине отродий Мелько почти не осталось, вот разве что у самых стен, ибо все его чудища стянулись туда – порадоваться уничтожению города.
Посему молвил Галдор: «Теперь надобно нам поспешить к Окружным горам – дабы оказаться как можно дальше отсюда, пока не застал нас рассвет, а времени у нас немного, ведь лето на пороге». Но поднялся ропот, ибо твердили иные, что идти к Кристорну, как задумал Туор – сущее безумие. «Солнце, – говорят они, – взойдет куда раньше, чем мы достигнем предгорий, а на равнине нас изничтожат драконы и демоны. Давайте отправимся к Пути Спасения, Бад Утвен, ибо до него в два раза ближе: наши усталые и раненые могут надеяться добраться туда, но никак не дальше».
Но Идриль воспротивилась и убеждала владык не полагаться на магию того пути, что прежде хранила его от обнаружения: «Ибо что за магия выстоит, если Гондолин пал?» Однако ж большой отряд мужей и жен отделился от Туора и отправился к туннелю Бад Утвен, прямиком в пасть чудища, что коварный Мелько по совету Меглина посадил у внешнего выхода, дабы никто не смог пройти тем путем. Но остальные, ведомые Леголасом Зеленым Листом из дома Древа, который знал равнину как свои пять пальцев, будь то в ночи или при свете дня, и отлично видел в темноте, устремились через долину, невзирая на всю свою усталость, и остановились на привал лишь после длительного перехода. К тому часу всю землю уже залил сумеречный свет печальной зари, что не глядела более с небес на красоту Гондолина; но над равниной клубились туманы – и то было диво, ибо прежде вовеки не повисало там ни дымки, ни хмари, и, верно, ныне случилось так из-за гибели королевского фонтана. Снова воспряли гондотлим и под прикрытием серого марева долго шли в безопасности даже после восхода солнца, пока не оказались слишком далеко, чтобы кто-либо разглядел их в мглистой пелене с холма или от развалин стен.
А надо сказать, что горы, или скорее самые низкие их предгорья с этой стороны отстояли от Гондолина на семь лиг без одной мили, а до Кристорна, Расселины Орлов, было еще две лиги вверх, в гору, ибо пролегал тот перевал на большой высоте; так что беглецам оставалось еще преодолеть две лиги с лишним средь скальных выступов и отрогов, и все валились с ног. К тому времени солнце висело уже высоко над седловиной в восточной части гор, огромное и алое; вокруг путников туманы развеялись, но руины Гондолина по-прежнему скрывались словно бы в облаке. Се! – едва развиднелось, заметили гондотлим на расстоянии всего лишь нескольких фарлонгов горстку воинов, что спасались бегством от диковинных всадников: верхом на гигантских волках, как показалось издали, мчались орки, потрясая копьями. И молвил Туор: «Ло! Там же сын мой Эарендель; се, лик его сияет точно звезда над пустошью, а вокруг него – мои дружинники Крыла, и тяжко им приходится». Сей же миг отобрал он пятьдесят мужей, кои устали менее прочих, и, велев всем остальным двигаться следом, поспешил со своим отрядом через равнину так быстро, как только позволяли оставшиеся силы. Оказавшись же в пределах слышимости, прокричал Туор воинам, защищавшим Эаренделя, остановиться и не бежать, ибо волчьи всадники разгоняли их и убивали по одному, а ребенок ехал на плечах у некоего Хендора, домочадца Идрили, который, мнилось, того и гляди останется без защиты вместе со своей ношей. Тут встали воины спина к спине, а Хендор с Эаренделем – в середине; и вскорости подоспел к ним Туор, хотя спутники его совсем запыхались.
Волчьих всадников было десятка два, а из защитников Эаренделя оставалось в живых лишь шестеро; так что Туор расставил своих воинов полумесяцем в один ряд, надеясь взять наездников в кольцо, чтобы ни одному не удалось спастись и принести вести основным силам врага, и навлечь погибель на беглецов. В том преуспел он, ибо ускользнуть удалось лишь двоим, причем пешими и ранеными, так что слишком поздно добрались они до города.
Возрадовался Эарендель Туору, а уж как Туор был счастлив вновь обнять сына! – но молвил Эарендель: «Отец, меня мучит жажда, ибо немало пришлось пробежать мне – и не надо было Хендору нести меня». На это отец его ничего не ответил, ибо воды у него не случилось и думал он о нуждах всего своего отряда; и снова заговорил Эарендель: «Славно было видеть, как погиб Меглин, ибо он поднял руку на мою матушку – и не жаловал я его. Но, сколь бы ни рыскало вокруг волчьих всадников Мелько, ни за что не пошел бы я туннелями». И улыбнулся Туор, и посадил сына на плечи. Вскорости нагнали их все остальные, и Туор передал Эаренделя матери, и та возрадовалась великой радостью; но Эарендель не захотел, чтобы несли его на руках, и молвил: «Матушка Идриль, ты устала, а доспешные воины гондотлим верхом не ездят, кроме разве одного старика Салганта!» – и мать его рассмеялась сквозь слезы. И спросил Эарендель: «Да, а где же Салгант?» – ибо Салгант порою рассказывал ему занятные истории или развлекал его забавными играми; немало повеселил Эаренделя старый ном в те времена, когда день за днем наведывался в гости к Туору, ибо весьма любил доброе вино и отменное угощение, коими его там потчевали. Но никто не мог ответить, где Салгант; не знают того и поныне. Может статься, сгорел он вместе со своим ложем; а иные полагают, что увели его пленником в чертоги Мелько и сделали шутом – и злая то участь для знатного мужа из славного народа номов. И удручился Эарендель, и молча зашагал рядом с матушкой.
И вот добрались беглецы до подножия гор, а утро стояло в разгаре, хотя все еще пасмурное, и у самого начала подъема гондотлим расположились отдохнуть в лощинке, обрамленной деревьями и орешником, и многих сморил сон, несмотря на опасность, ибо совсем выбились они из сил. Но Туор выставил недремлющую стражу и сам не сомкнул глаз. Здесь подкрепились все скудными остатками снеди; а Эарендель, утолив жажду, забавлялся у ручейка. А потом сказал матери: «Матушка Идриль, жаль, нет тут с нами славного Эктелиона из дома Фонтана, он бы сыграл мне на своей флейте или вырезал бы мне ивовых свистулек! Он, верно, ушел вперед?» Но Идриль сказала «нет» и рассказала сыну все, что слыхала о гибели Эктелиона. И молвил Эарендель, что не желает более видеть улицы Гондолина, и горько заплакал; Туор же сказал, что и не увидит он более этих улиц, «ибо Гондолина больше нет».
Когда же солнце опустилось к самым холмам, Туор велел всем подняться, и беглецы двинулись дальше по каменистым тропам. Вскоре травы поблекли и увяли, и сменились мшистыми камнями, и даже сосны и ели поредели. На закате дорога обогнула горный склон, и Гондолин исчез из виду. Но вот отряд снова вышел из-за поворота, и ло! – над равниной развиднелось, и раскинулась она, улыбаясь, в последнем свете дня, как встарь, но вдалеке, пока глядели они, на фоне потемневшего севера воздвигся столп пламени – то пала последняя из башен Гондолина, та, что высилась близ южных врат, роняя свою тень на стены Туорова дома. Тут зашло солнце – и Гондолин навеки сокрылся с глаз.
А надо сказать, что перевал Кристорн, то есть Орлиная расселина, куда как опасен, и никогда не решились бы беженцы на такой переход во мраке, без светильников и факелов, усталые и обремененные женщинами и детьми, и больными, и ранеными, если бы не великий страх перед соглядатаями Мелько, ибо, двигаясь в таком большом числе, никак не могли гондотлим остаться вовсе незамеченными. Пока поднимались они наверх, быстро темнело, и путники поневоле растянулись длинной беспорядочной цепью. Галдор с отрядом воинов-копейщиков шел впереди, и с ними – Леголас, видевший в темноте не хуже кошек, и притом куда дальше. Далее следовали наименее усталые из женщин, поддерживая тех недужных и увечных, что могли идти сами. С ними были Идриль и Эарендель, который держался стойко, но Туор шел в самой середине отряда позади них, вместе со всеми воинами Крыла: они несли тяжелораненых; был с ним и Эгалмот, пострадавший при прорыве с площади. За ними брели в большом числе еще женщины с младенцами, и девы, и хромые; однако ж цепь двигалась так медленно, что и они не отставали. А замыкал шеренгу самый многочисленный отряд бойцов, готовых к битве, и был среди них златовласый Глорфиндель.
Так добрались беженцы до Кристорна – недоброе то место, ибо на такую головокружительную высоту ни весна, ни лето никогда не заглядывают, и царит там лютый холод. Воистину, пока долина купается в солнечных лучах, там, на суровых вершинах, весь год напролет лежат снега; и как только поднялись туда гондотлим, завыл ветер, налетая сзади, с севера, и принялся безжалостно кусать и жалить. Снег валил валом, закручивался вихрями и слепил глаза, и это было не к добру, ибо здесь тропа очень узка, а справа, со стороны запада, воздвигается отвесная стена на высоту около семи мерных цепей от дороги и сверху ощетинивается зубчатыми острыми пиками, где во множестве гнездятся орлы. Там обитает Торондор, Король Орлов, Владыка торнхот, коего эльдар нарекли Соронтуром. А по другую руку разверзается пропасть, не настолько отвесная, но страшно крутая и обрывистая, где торчат вверх длинные клыки скал, так что спуститься вниз можно – а то и упасть, а вот вскарабкаться наверх – нет. Из того глубокого ущелья выхода нет ни в начале, ни в конце, равно как и со стороны склонов, а по дну его бежит Торн Сир. Этот поток срывается вниз с кручи в южной части, но тонкой струйкой, ибо на тех высотах он – лишь малый ручеек; бежит он по каменистому руслу где-то с милю и в северной части уходит вниз, в недра горы, сквозь щель такую узкую, что там и рыбешка едва протиснется.
Галдор и его воины уже дошли до конца перевала и оказались близ того места, где Торн Сир низвергается в пропасть, а остальные поотстали и растянулись, невзирая на все усилия Туора, почти на милю на той страшной дороге между пропастью и скалой, так что народ Глорфинделя был еще в самом начале тропы, как вдруг раздался в ночи вопль, эхом раскатившийся в угрюмом краю. Се, воинов Галдора внезапно атаковали в темноте какие-то твари, выскочив из-за скал, где залегли затаившись, так что даже Леголас их не углядел. Туор подумал было, что они столкнулись с одной из бродячих банд Мелько и быстро отобьются в темноте, однако ж отослал женщин и недужных назад, ближе к концу цепочки, а сам вместе со своими воинами примкнул к Галдору, и на опасной тропе закипела битва. Но вот сверху полетели камни, чиня немалый урон, и похоже было на то, что положение серьезно; и понял Туор, что дела обстоят куда хуже, когда в тылу послышался лязг оружия и некий ном из дома Ласточки прибежал с известием о том, что Глорфинделя сзади теснят враги, и с ними балрог.
Тут весьма испугался Туор, что угодил в ловушку, а именно так, по правде сказать, и случилось, ибо повсюду в окружных холмах Мелько расставил дозоры. Однако столь доблестно оборонялись гондотлим, что очень многие из слуг Мелько вынуждены были присоединиться к штурмующим, прежде чем город удалось захватить; потому дозорных осталось немного, и менее всего – здесь, на юге. Однако ж один из них издалека заметил толпу беженцев, едва двинулись те наверх от заросшей орешником лощинки, и объединились против них столько отрядов, сколько нашлось, и замыслили враги атаковать изгнанников и в лоб, и с тыла на опасном перевале Кристорн. Но Галдор и Глорфиндель удерживали позиции, даже при том, что напали на них врасплох, и многих орков сбросили в пропасть; но похоже было на то, что камнепад положит конец доблестной обороне и бегство из Гондолина закончится крахом. В тот час над перевалом поднялся месяц, и тьма немного расступилась: бледный свет просачивался в темные уголки, однако тропу не осветил, ибо слишком высоки были скальные стены. Тогда воспрял Торондор, Король Орлов, а он не любил Мелько, ибо встарь Мелько поймал множество его родичей и приковал к острым скалам, чтобы вырвать у них волшебные слова, с помощью которых он смог бы научиться летать (ибо мечтал Мелько сразиться с Манвэ в воздухе); а поскольку орлы упорствовали, Мелько отрезал им крылья и попытался сработать себе из них могучие крыла для полета, да только ничего у него не вышло.
И вот шум с перевала донесся до громадного гнезда Торондора, и молвил Король Орлов: «Почто эти гнусные твари, эти горные орки подбираются к моему трону? И почему сыны нолдоли кричат там, внизу, от страха пред отродьями проклятого Мелько? Воспряньте, о торнхот, чьи клювы – из стали, а когти – что мечи!»

 

Глорфиндель и балрог
«…тот балрог, что был среди недругов, атакующих с тыла, одним могучим прыжком вскочил на утесы…»

 

Тут поднялся гул, словно бы могучий ветер пронесся в скалах, и торнхот, народ Орлов, обрушились на тех орков, что взобрались на кручи над тропой, и принялись раздирать им морды и лапы и сбрасывать их на камни Торн Сира далеко внизу. И возликовали гондотлим, и в последующие дни сделали Орла гербом своего народа в знак своей радости, и носила тот герб Идриль, но Эарендель больше любил Лебединое Крыло отца. Теперь воины Галдора беспрепятственно отбросили нападавших, ибо тех было не так много, и весьма напугало их нападение торнхот; и отряд снова двинулся вперед, Глорфиндель же без устали сражался в арьергарде. Половина отряда уже прошла опасный перевал и водопад Торн Сира, как вдруг тот балрог, что был среди недругов, атакующих с тыла, одним могучим прыжком вскочил на утесы, торчащие над тропой слева у самого края пропасти, а оттуда, перепрыгнув через воинов Глорфинделя, яростно ворвался в толпу женщин и недужных впереди, хлеща огненным бичом. Глорфиндель же кинулся на врага, и золоченый номский доспех замерцал нездешним светом в лунных лучах; и рубанул ном мечом этого демона, так что тот снова отскочил на громадную глыбу, а Глорфиндель – за ним. И вот закипела смертельная битва на высокой круче над головами беженцев; а поскольку недруги напирали на них сзади и преграждали путь спереди, гондотлим сгрудились так плотно, что почти все могли видеть, что происходит; однако ж не успели воины Глорфинделя подоспеть к нему на помощь, как бой уже и закончился. Глорфиндель в пылу ярости гнал балрога от пика к пику, а броня защищала нома от бича и когтей. Вот, широко размахнувшись, воитель обрушил могучий клинок на железный шлем балрога; вот отрубил демону лапу с хлыстом по самый локоть. И тут балрог, во власти мучительной боли и страха, ринулся на Глорфинделя; тот нанес колющий удар, стремительный, словно бросок змеи; но попал лишь в плечо, и сцепились противники, и, пошатнувшись, рухнули на скалу. Тогда левой рукой Глорфиндель нащупал кинжал и, воткнув его, вспорол барлогу брюхо вровень со своим лицом (ибо демон был крупнее его в два раза); и тот завизжал и опрокинулся назад, и, падая со скалы, вцепился в золотые пряди Глорфинделя, выбившиеся из-под шлема, и оба сорвались в бездну.
То было великое горе, ибо Глорфинделя все горячо любили, и ло! – грохот падения эхом разнесся в горах и отозвался в ущелье Торн Сира. Заслышав предсмертный вопль балрога, орки впереди и позади отряда дрогнули – и либо были перебиты, либо бежали далеко прочь, и сам Торондор, могучая птица, слетел в пропасть и вынес наверх тело Глорфинделя, а балрог остался лежать на дне, и еще много дней воды Торн Сира текли черным-черны далеко внизу на равнине Тумладен.
А эльдар до сих пор говорят при виде славной битвы, в которой силы неравны против ярости зла: «Увы! Се Глорфиндель и балрог», – и сердца их до сих пор крушатся о прекрасном воителе из народа нолдоли. И так сильна была любовь к погибшему, что, невзирая на необходимость спешить – ведь того гляди могли появиться новые враги! – Туор велел воздвигнуть над Глорфинделем высокий каменный курган сразу за опасным перевалом, у обрыва, с которого низвергался Орлиный поток, и Торондор до сих пор не подпускает туда никакое зло, но выросли там желтые цветы и цветут посейчас вокруг кургана в тех суровых местах; а народ Златого Цветка рыдал при возведении его, не осушая глаз.
* * *
Кто расскажет о блужданиях Туора и беженцев Гондолина в глуши за пределами гор к югу от долины Тумладен? Великие муки и смерть выпали им на долю, и голодали они, и холодали, и бодрствовали на страже, не смыкая глаз. А удалось им пройти даже через эти земли, наводненные злом Мелько, не иначе как благодаря тому, что мощи Врага причинены были великий ущерб и урон в побоище при штурме города, а еще благодаря быстроте и осторожности, с которыми вел их Туор; ибо Мелько, конечно же, прознал о бегстве гондотлим и пришел оттого в ярость. До Улмо в далеких океанах дошли вести о свершенных деяниях, но до поры ничем не мог он помочь беглецам, ибо блуждали они вдалеке от вод и рек – и воистину томила их жажда, и не знали они дороги.
Но спустя год с лишним странствий, в течение которого нередко случалось им, запутавшись в тенетах магии тамошних пустошей, долго ходить кругами по собственным своим следам, снова настало лето, и в разгар его добрались наконец гондотлим до речки и, пройдя вдоль нее, достигли земель более приветных и немного воспряли духом. Здесь проводником их стал Воронвэ, ибо как-то ночью в конце лета услышал он в журчании потока шепот Улмо – а внимая голосу вод, всегда обретал Воронвэ великую мудрость. И вел он соплеменников до тех пор, пока не вышли они к Сириону, в который впадала та речка, и тогда Туор с Воронвэ поняли, что находятся неподалеку от внешних врат прежнего Пути Спасения, и снова оказались в глубокой лощине, заросшей ольхой. Здесь весь кустарник был вытоптан, деревья выжжены, а склон обезображен пламенем, и зарыдали беженцы, ибо поняли, что за судьба постигла тех, кто некогда расстался с ними у выхода из потайного туннеля.
И вот пошли гондотлим вниз по реке, и снова приходилось им страшиться Мелько, и сражаться с его орочьими отрядами, и угрожали им волчьи всадники, но огнедышащие драконы их не преследовали, ибо истощилось их пламя после захвата Гондолина, а по мере того, как река набирала силу, росла и власть Улмо. Так спустя много дней добрались беженцы – а шли они медленно и с трудом добывали себе пропитание, – до тех обширных вересковых пустошей и топей, что лежат от Края Ив выше по течению; и Воронвэ тех земель не знал. Здесь Сирион надолго уходит под землю: ныряет в огромную пещеру Буйных Ветров и снова выходит на поверхность выше Заводей Сумерек, в том самом месте, где Тулкас впоследствии сразился с самим Мелько. Туор же прошел эти области под покровом ночи и в сумерках, после того, как Улмо явился ему в тростниках, и не помнил он дороги. Местами земля эта полнится мороками и весьма заболочена; здесь беженцы надолго задержались, и докучали им кусачие мухи, ибо все еще стояла осень; горячка и лихорадка одолевали гондотлим, и проклинали они Мелько.
Но вот вышли они наконец к обширным заводям и к пределам благодатнейшего Края Ив, и само дыхание тамошних ветерков принесло им покой и мир, и так отрадно это место, что утишилось горе тех, кто оплакивал погибших при падении города. Снова похорошели жены и девы, недужные исцелились, старые раны перестали ныть; не улыбались и не пели только те, кто не без причины опасался, что родичи их томятся в жестоком рабстве в Железных Преисподних.
Здесь весьма надолго задержались гондотлим, и Эарендель успел подрасти, прежде чем голос раковин Улмо тронул сердце Туора, и возвратилась его тоска по морю, и жажда тем более сильная, что подавлялась столько лет; и весь народ поднялся по слову Туора и спустился по Сириону к морю.
А надо сказать, что тех, кто прошел через Орлиную расселину и видел падение Глорфинделя, насчитывалось около восьми сотен: толпа неприкаянных скитальцев – вот и все, что осталось от столь прекрасного города со множеством жителей. Но тех, что спустя годы восстали из трав Края Ив и ушли к морю, справив тризну по Глорфинделю, когда весна рассыпала по полям цветы чистотела, – осталось лишь три сотни и два десятка мужей и отроков, и две сотни и шесть десятков жен и отроковиц. А женщин было так мало, потому что они схоронились или были спрятаны родней своей в разных укромных тайниках по всему городу. И одни погибли в пожаре, а других убили или увели в рабство; ведь спасательным отрядам слишком редко удавалось их найти; и невыразимо горько о том думать, ибо девы и жены гондотлим были прекрасны как солнце, и милы как луна, и светлее звезд. Слава осеняла град Гондолин Семи Имен; из всех разоренных городов Земли его постигла гибель наиболее жуткая. Ни Баблон, ни Нинви, ни башни Труи, ни Рум, величайший из людских городов, столько раз переходивший из рук в руки, не видали таких ужасов, что обрушились в тот день на Амон Гварет, обитель номов; и сие почитается гнуснейшим из деяний Мелько – ничего хуже не измыслил он в мире по сей день.
Ныне же изгнанники Гондолина поселились в устье Сириона у волн Великого моря. Там стали они называться лотлим, народ цветка, ибо гондотлим – имя, от которого слишком больно сердцам им; и взрастает Эарендель в доме отца своего, и прекрасен он обличием среди лотлим, и великое сказание о Туоре подошло к завершению.
И молвил Сердечко, сын Бронвега: «Увы Гондолину!»
Назад: Пролог
Дальше: Самый ранний текст