Удивленный Мэтью поднял взгляд к рубленому лицу с выдающимся носом и смоляными ямами глубоко посаженных глаз. Левую пепельного цвета бровь пересекал неровный шрам.

— Добрый вечер, мистер Грейтхауз, — сказал Ефрем. — Не окажете ли нам честь присоединиться?

— Нет, благодарю вас, мистер Оуэлс. Я просто мимо проходил. Поскольку я знаю твои привычные места, Мэтью, то и решил, что смогу тебя здесь застать за… — он с отвращением глянул на шахматную доску, — за тем занятием, за которым застал. А хотел я отдать тебе вот это. — Он кивком указал на коробочку.

Мэтью взял коробочку, повертел — что-то внутри сдвинулось.

— А что это?

— Подарок от миссис Герральд. Она купила это для тебя перед отъездом. Просила меня придержать до тех пор, пока не разрешится ситуация с леди — я имею в виду миссис Свенскотт. Я думаю, мне хотелось подождать и посмотреть, как ты разберешься со своей второй проблемой.

Мэтью кивнул. Что в коробочке, он понятия не имел, а вот вторую проблему знал — он решил загадку Клуба Вечных Дев и их кокосовых пирогов. По всей видимости, Вечные Девы сложились, чтобы купить невероятно дорогой «фараонов орех» — кокос, и лучшая повариха клуба — Бабуля Фаркасон — испекла из него два пирога. Пироги поставили на подоконник остыть, и — увы и ах! — они исчезли. Обвинили соседку, о которой шли слухи, что она съедает в день столько печенья, сколько весит сама. Мэтью же по намекам и крошкам проследил путь пирогов к бродячему трубадуру, устроившему лагерь в тени ветряной мельницы на Винд-Милл-лейн. Его ученая обезьянка научилась без ведома хозяина снимать с себя цепь и дебоширить в городе, пока хозяин спал. Одну из украденных ценностей она уже употребила, а недоеденную вторую спрятала в дупле бревна. Для «Дев» было устроено бесплатное представление с таким флиртом со стороны красавца-трубадура, что несколько дев постарше даже пересмотрели свои обязательства перед клубом, и все разрешилось наилучшим образом — насколько это возможно в деле, где участвуют деньги, мартышка и два кокосовых пирога.

Не очень серьезная проблема, но перекрыла ту, над которой работал Грейтхауз — куда более обыденная вещь: следить за женой богатого владельца причала, который заподозрил наличие молодого любовника. Но это работа и деньги, и Грейтхауз сказал Мэтью, что по мере того, как будет расходиться слух об агентстве, решающем проблемы, этих проблем будет становиться все больше, и будут они, даст бог, более интересными.

— Могу я это открыть? — спросил Мэтью.

— Можешь, но я думаю, миссис Герральд хотела бы, чтобы ты сделал это в одиночестве.

— Понимаю. — Он не понял, но ответил из вежливости.

— Вот такой ты и есть, — скривился Грейтхауз. — Главное — вежливо ответить.

— Тогда я ее открою, когда буду дома.

— И я бы тебе предложил выспаться получше. — Он оглядел обстановку «Рыси», где было слишком все мирно для его буйного нрава. — При всем том веселье, которое получаешь ты в этом склепе. — Он направился к выходу, остановился, потом вернулся к столу. — Да… Мэтью… я не слишком легко раздаю комплименты, но хочу сказать, что агентство очень гордится тобой в деле миссис Свенскотт. Я все равно считаю, что это был необдуманный риск, но… но ты натянул мне нос.

— У меня не было такого намерения.

— Не было, так не было. Я хотел бы также сообщить вам, сэр, что дело Маскера и Саймона Чепела я в полном объеме изложил в письме, которое только что отослал Кэтрин, и могу вам гарантировать, что она будет обсуждать это дело со своими партнерами и государственными чиновниками как в Англии, так и Европе, и таким образом ваше имя приобретет большую и заслуженную славу. — Грейтхауз осклабился: — Как тебе мой официальный стиль? Надо уметь так заливать, когда пишешь письма.

— Вам не идет.

— Я тоже так думаю. Именно поэтому я теперь писание всех писем свалю на тебя. Если не возникнет нужда нанять клерка, каковой пока нету. — Грейтхауз замолчал, но не отходил, и Мэтью понял, что сейчас последует продолжение: — Когда твое имя становится известным, в этом есть и хорошее, и плохое, — сказал он уже серьезнее. — И если ты еще не привлек к себе внимание определенного лица, то это все же произойдет.

— Я об этой возможности думал.

— Просто теперь ты будешь в курсе.

— Я планирую быть, — ответил Мэтью. — В курсе.

— И хорошо. Да, кстати: мы скоро начнем тренировки по рукопашному бою. В конце недели.

— Отлично. — Радость Мэтью не так чтобы сияла солнечным блеском. Сильно нужен ему был этот рукопашный бой, когда он дрался с той мартышкой в высокой траве. Но если вспомнить пару винно-красных портьер в пруду с золотыми рыбками… — И чем раньше, тем лучше.

— Ты бы мог зайти по дороге в аптеку и купить мази, — предложил Грейтхауз. — Ту, что от боли в натруженных мышцах. И кстати… возьми для меня тоже. Доброй ночи, джентльмены, — сказал он и потом — Мэтью через весь зал: — Не торчи тут до ночи, бледная… то есть не засиживайтесь слишком поздно, мистер Корбетт.

И вышел прочь.

Мэтью взял таинственную коробочку и встал. Обещал Ефрему, когда будет время, замолвить за него Берри доброе слово, последний раз посмотрел недобрым глазом на матующий треугольник фигур на доске и направился домой.

Вечер был прекрасен. Переливались мириады звезд, прохладный ветерок тянул с моря, обещая осень. Из соседней таверны доносились скрипка и смех, на улицах было довольно много прохожих, направляющихся куда-то по своим делам. Идя на восток через перекресток Краун-стрит и Смит-стрит, Мэтью увидел справа зеленый свет фонаря констебля, уходящего на юг, и вторую такую же лампу, идущую на север. И на каждом углу вдоль Смит-стрит стояли деревянные столбы с фонарями. Установка фонарей на всех углах города еще не закончилась, но каждая маленькая свечка немножко отодвигает большую тьму.

Потом он поднял взгляд на вывеску по левой стороне улицы — свеженарисованное объявление «Кафе на Краун-стрит». Окна еще были темные, но Роберт Деверик рассчитывал открыть его в ближайший месяц и работать каждый день допоздна. Приняв решение остаться в Нью-Йорке, он пошел против собственной матери, что требовало храбрости Персея. Насколько понимал Мэтью, Роберт счел, что его образование должно на что-нибудь пригодиться, и потому решил заняться импортом кофе в качестве партнера-представителя вместе с неким молодым человеком, приехавшим недавно из Лондона, у которого были весьма экстравагантные идеи о том, чтобы добавлять в кофе — можете себе представить? — ароматизированные сливки. Мэтью мысленно пожелал Роберту удачи, решив про себя когда-нибудь попробовать этот весьма новаторский напиток.

Он пошел дальше к гавани, свернул направо в сторону своего дома и тут увидел при свете углового фонаря на Краун-стрит, что к нему быстрым широким шагом приближается не кто иная, как сама Полли Блоссом. Одетая в пышное платье, поддерживаемое изнутри нижними юбками, шляпу с перьями и белые перчатки с кольцами на пальцах. Она шла, опустив голову, слегка ссутулив широкие плечи, будто раздумывая о своей роли в спасении души некоего проповедника.

— Добрый вечер, мадам, — сказал Мэтью с коротким кивком, поравнявшись с ней и слишком поздно заметив длинные локоны белого парика и несколько лошадиное лицо.

— Добрый вечер, сэр, — ответил лорд Корнбери, и быстрое клацанье высоких французских каблуков по твердым английским камням унесло губернатора Нью-Йорка, совершающего вечерний моцион.

Только напряжением всех сил Мэтью смог удержаться от комплимента: «Прекрасные туфельки!»

Пройдя еще несколько шагов, он остановился на гаванской улице, набрал полную грудь ночного воздуху и посмотрел на дома, лавки, таверны, на сверкающие огоньки фонарей.

И тут он понял, что настоящая Королева Бедлама — это город на острове между двумя реками.

В этом городе, где скоро будет больше пяти тысяч населения, есть губернатор, разгуливающий в женском платье, проповедник, всей душой любящий проститутку, печатник, раскалывающий лбом грецкие орехи, главный констебль, который застрелил мальчишку, магистрат, бывший когда-то чемпионом по теннису, прачка, коллекционирующая тайны, и коронер, коллекционирующий кости. Есть парикмахер, владелец белки по имени Сассафрас, есть портной, умеющий опознать мертвеца по часовому кармашку часов, и черная великанша, готовая на пару секунд отложить лиру, чтобы тебя убить.

Если город, как корабль, представлять себе женщиной, то сидит она в царственной позе на своем троне, держа свои тайны в золотом кубке. Королева Бедлама, она может смеяться сквозь слезы и рыдать сквозь смех. Королева Бедлама, знающая коловращение человечества, знающая безумие его и мудрость. Королева Бедлама мечет кости, пьет беспробудно, совершает иногда жестокие поступки.

Но вот она — Королева Бедлама в своем платье ночи, расшитом желтыми алмазами фонарей. Вот она, безмолвная в своих мыслях и громогласная в своих желаниях.

Вот она, Королева Бедлама на самом краю нового мира.

Мэтью зашагал дальше.

Дом, где он жил, стал для него своим. В сарае, конечно, остался земляной пол, но зато он был почти весь укрыт новой красной дорожкой. Появился письменный стол, полка для нескольких книжек, куда можно поставить еще, удобная кровать, и симпатичное, хотя и сильно потрепанное коричневое кожаное кресло, где-то раздобытое Григсби. На стенах крючки для одежды, под овальным зеркалом — умывальник с водой и полочкой для туалетных принадлежностей. Конечно, места оставалось столько, что там мышь не повернется, хвостом не зацепившись, но мышей, слава богу, не было. Как и — подумать страшно — тараканов.

А вот что было — это новое окно.

Когда ставни были открыты — вот как сейчас, — через стекла видна была гавань, кусок освещенной луной реки, а днем — участок зеленого Бруклина. Григсби бесплатно поместил в «Уховертке» объявления каменщика, плотника и стекольщика, а Мэтью настоял, что часть платы внесет он из своего первого жалованья, заработанного решением проблемы Свенскоттов.

Не особняк, но свой дом. По крайней мере на какое-то время. Мэтью был слишком занят, чтобы подыскивать себе другое жилье, да и не мог пока себе этого позволить. И окно в мир меняло жизнь в корне. Следующий этап — оборудование очага, пусть даже карликового, потому что уютный летний дом — еще не комфортабельное зимнее жилище.

Сразу при входе Мэтью поднес спичку к двум свечам на стойке умывальника, рядом с дверью. Сейчас он второй спичкой зажег свечу на письменном столе и свечу на подоконнике, увидев, что в кухонном окне дома тоже горит свеча.

Он снял сюртук, повесил его на крючок, ослабил узел галстука и сел в кожаное кресло возле окна. Развязав белую ленту, он уже готов был открыть подарок от миссис Герральд, как в дверь постучали.

— Минутку!

Чтобы отложить коробочку, дойти до двери и открыть ее, потребовалось три секунды.

Берри держала в руке фонарь. Одета она была в свободный зеленый халат — очевидно, собралась ложиться спать. Свет играл в медных прядях волос, лицо сияло свежестью, в глазах посверкивали синие искорки. Царапины, синяки, порезы — кроме двух самых глубоких под пластырем на лбу — исчезли, как и у него, под благотворным влиянием времени. Но детишки в школе на Гарден-стрит, где она стала учительницей с первого сентября в помощь директору Брауну, страшно хотели знать, с какого это дерева она свалилась.

После того случая она с Мэтью не разговаривала неделю. На вторую неделю лишь изредка удостаивала его словом. Но Мэтью понимал, что, если девушке пришлось пять часов шляться по лесу с лошадиным дерьмом на лице, она может питать некоторую неприязнь к человеку, который стал тому причиной. Хотя на самом деле она смыла с лица навоз в пруду в миле от ворот Чепела. Голландский фермер Ван-Гуллиг хорошо знал английское слово «помощь».

— Привет! — радостно поздоровался Мэтью.

— Привет. Увидела твою свечу. — Она протянула ему кувшин.

— Спасибо.

Мэтью привык ночью брать воду в ближайшем колодце, но иногда бывало, что Берри уже набрала кувшин, как вот сегодня.

— Ты к ужину не пришел, мы тебя ждали.

— А, да. Мой приятель, Ефрем Оуэлс. Ты ведь его знаешь?

— Это который наступил…

— …на кошку. Случайно. Он меня позвал ужинать, я прямо из конторы туда пошел.

— Из конторы. Как это официально звучит!

— Так и должно быть. В общем, мы заигрались в шахматы… ты же знаешь, как бежит время, когда ты рисуешь? Тут так же.

— Понимаю.

— Ага. — Мэтью кивнул, не очень понимая, куда девать глаза.

Берри тоже кивнула. Потом сказала:

— Какой прекрасный вечер сегодня. — И едва заметно на секунду нахмурилась. — У тебя все хорошо?

— Да, у меня…

— Мне просто показалось, что у тебя вид…

— …все хорошо, абсолютно…

— …будто тебя что-то…

— …в порядке.

— …беспокоит. Что-то не так у тебя? — спросила она.

— У меня? Не так? Нет, все более чем в порядке. Как ты сама только что сказала, прекрасный вечер.

— Ну, ладно, — сказала она.

— Все дело вот в чем, — ответил он, приподнимая кувшин и улыбаясь самой идиотской улыбкой, когда-либо появлявшейся на человеческом лице.

— Мэтью! — Она взяла его за плечо. Не за раненое, она помнила.

— Послушай… — начали они одновременно.

— Давай ты, — предложил он.

— Нет, ты.

— Даму пропускают вперед.

— Ладно, слушай. — Берри выставила подбородок, собираясь сказать что-то важное. — Раз ты согласился быть моим… ну, опекуном и так… в общем, хорошо эту работу сделал, я бы хотела тебя спросить. — Она замолчала, Мэтью ждал. — Тут вечеринка будет в следующую пятницу. Я хотела бы спросить, не хочешь ли пойти? Как мой опекун.

— Вечеринка? Постой… в следующую пятницу, говоришь?

— Деда печатает афиши. У Салли Алмонд.

— А, у Салли Алмонд. В следующую пятницу. — Он прикусил нижнюю губу, зная, что Берри внимательно за ним наблюдает. — Я… ты же знаешь, что я не танцую. Ну совсем.

— Я же не сказала, что это танцы. Вечеринка. Встретиться с людьми, познакомиться. Музыка, наверное, будет. Но танцы? Не знаю. — Она слегка наклонила голову набок: — А почему ты не танцуешь?

— Никогда не мог научиться.

— Это совсем не трудно. Просто делаешь то, что все вокруг.

— Ага, ты это моим ногам расскажи. — Он вздохнул. — Берри, честное слово, не могу. В следующую пятницу — никак. Мне надо будет, похоже, уехать в пятницу утром и вернуться только в субботу.

— Уехать? Куда?

— Наверное, пора мне снова навестить миссис Свенскотт.

— Понимаю, но почему именно в следующую пятницу?

— Единственный день в ближайшее время, когда я смогу вырваться. — Он опустил взгляд, тут же подумал, что она может принять этот жест за попытку прикрыть неправду, и посмотрел прямо ей в глаза: — Правда.

— Правда?

— Куча работы навалится, — вздохнул он.

— Я огорчена, — созналась Берри, — но я знаю, что у тебя работа. Как ты думаешь, прилично мне будет пойти одной? Хочется познакомиться с кем-нибудь моего возраста.

— А? Да… хотя постой… вот есть Ефрем.

— Ефрем?

— Ефрем. И кстати, если ты любишь танцевать… — Что-то перехватило ему горло. Он понятия не имел, что это, но надо было продолжать говорить, чтобы не задохнуться: —…я случайно знаю, что он член клуба «Молодые львы» и у них как раз в тот самый день будет танцевальный вечер в «Док-хаус-инн». Вот. Так что если вы с Ефремом… — снова тот же спазм в горле, — сперва пойдете на тот вечер, то потом можете успеть на танцы. Разумно?

Берри уставилась на него. Потом глаза ее загорелись, лицо осветилось улыбкой.

— Еще как! Но каким манером мне заставить Ефрема меня сопровождать?

— Ты забываешь, — ответил Мэтью, — что я зарабатываю себе на жизнь решением проблем.

— Ладно тогда. Но ты отведешь меня на следующий вечер, и пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, обещай мне, что позволишь мне научить тебя танцевать.

— Обещаю, что позволю тебе попытаться. Когда-нибудь.

— Вполне справедливый уговор. — Она всмотрелась в его лицо. Он не мешал ей, хотя и не знал, что она там ищет. Что бы это ни было, ясно, что этого она не нашла. — Да! А что ты хотел у меня спросить?

— Знаешь, — ответил он, — я что-то так устал, что мозги спотыкаются. Наверное, что-то не очень важное.

— Может быть, потом вспомнишь.

— Наверняка, — согласился он.

Она кивнула. Легкий порыв ветерка шевельнул ей волосы, донес до него едва слышный аромат — чего? Что это было? Травянистый запах полевых цветов? Она чуть мотнула головой в сторону своего дома:

— Пойду я уже спать.

— Да, мне тоже пора.

— Тогда спокойной ночи. Утром придешь завтракать?

— Ни свет ни заря, — улыбнулся он.

Берри отступила от двери, повернулась и пошла к дому. Он смотрел ей вслед и думал, не похоже ли это ощущение на рапиру в сердце. Но почему? Они же друзья, и все. И только.

Она снова обернулась к нему.

— Мэтью? — спросила она с заботой в голосе. — Ты уверен, что все у тебя в порядке?

— Уверен, — ответил он, невероятным усилием сохраняя ровный голос. — Абсолютно.

— Я хотела убедиться. Спокойной ночи тебе и приятных снов.

— И тебе тоже, — ответил он, посмотрел, как она входит в свой дом, и тогда только закрыл дверь. И запер.

Снова достал коробочку, вернулся в свое кожаное кресло перед окном и открыл ее.

В коробочке лежал предмет длиной примерно восемь дюймов, обернутый синим бархатом. И письмо.

Развернув синий бархат, Мэтью увидел увеличительное стекло. Его хрустальная прозрачность напомнила ему о цели миссис Герральд, а шероховатая деревянная рукоять — о предстоящей фехтовальной тренировке с Грейтхаузом. И о маленьком кусочке оконного стекла, подарке от старого директора Стаунтона, который привез его когда-то в приют и открыл ему чудеса чтения и образования, дисциплины самоконтроля и самопознания. Тогда, как и сейчас, подарок был ясным окном в мир.

Настало время ночного отдыха, но оставалась еще одна вещь.

Мэтью встал, подошел к письменному столу и открыл первый ящик. Вытащил оттуда окровавленную карточку, подсунутую под дверь ночью три дня тому назад в простом белом конверте, запечатанном красным сургучом. Он подошел к креслу, уселся опять и повертел карточку в пальцах.

Конверт из магазина мистера Эллери. Мэтью туда заходил. Карточку он не стал показывать, но был уверен, что вряд ли она куплена в этом магазине.

Простая изящная белая карточка с кровавым отпечатком пальца в середине. И все.

Обет смерти.

Уйдут на то недели или месяц, год или десять лет…

«Профессор Фелл не забывает».

Он все вертел в руках карточку. Мелочь. Сущий пустяк.

Вопрос был вот в чем: кто подсунул это под дверь? Если не профессор, то кто-то, им уполномоченный. Названый сын? Дочь? Кто?

Мэтью знал, что высматривает Берри у него в лице. Знал, что он там все время скрывает — но он не мог дать ей это увидеть. Никогда. Потому что если он разрешит себе любить кого-то, если осмелится разрешить… убить двоих не дороже, чем убить одного, потому что убить душу можно, как и тело. Попроси Кэтрин Герральд рассказать о Ричарде.

Берри чуть не убили в имении Чепела. И никогда больше, никогда он такого не допустит. И держать ее будет на расстоянии вытянутой руки. Друзья. И только.

И только.

Не больше.

Он взял увеличительное стекло и рассмотрел через него отпечаток при свече.

Интересно, если сравнить эту карточку с той, что получил магистрат Пауэрс, совпадут ли отпечатки? Но нет, очень уж долго вытягивать эту цепь. Магистрат сейчас в колонии Каролина, его жена Джудит и сын Роджер устроились в городе возле табачной плантации лорда Кента работать у его старшего брата Дирхема. Его ведет Бог, и Бог защищает добрых людей.

Но профессор Фелл, рука смерти, не забывает никогда.

Мэтью поднес лупу к отпечатку и прищурился.

Как лабиринт, подумал он. Как неизвестные улицы и переулки чужого города. Вьются и кружат, кончаются здесь и возникают там, змеятся и петляют и перерезаны чертой.

Усиленный лупой взгляд Мэтью шел этим лабиринтом глубже и глубже, еще глубже.

И еще глубже, в самый его центр.