Генеральный прокурор выделил магистрату Пауэрсу часть дел, связанных с нарушением указа, и Мэтью записывал имена нарушителей в регистрационную книгу, когда в восемь часов утра понедельника в кабинет решительно вошел Хадсон Грейтхауз.

Мэтью даже не мог сразу решить, кого это появление поразило больше — его или магистрата.

— Хадсон! — Пауэрс отложил перо и встал. Он явно не ожидал такого. — Доброе утро!

— И тебе доброе утро, Натэниел. — Грейтхауз шагнул вперед, пожал магистрату руку и крепко взял его за плечо. Мэтью он только коротко кивнул, но ничего не сказал. Мэтью подумал, что, судя по его виду, сон не был к нему благосклонен после их гробокопательской экспедиции.

— Всегда рад тебя видеть, — сказал Пауэрс. — Что я могу сделать для тебя полезного?

— Можешь выйти со мной прогуляться.

— Разумеется. — Магистрат, как и Мэтью, быстро догадался, что, какова бы ни была причина визита, положение серьезно, и обсуждение его требует тайны. Он подошел к вешалке, накинул сюртук в серую полоску, потом надел сизого цвета треуголку. — Мэтью, ты извини нас. Я вернусь как только смогу.

— Я понял, сэр.

Пауэрс и Грейтхауз вышли. Мэтью записал очередное имя и остановился прикинуть, какие у этой «прогулки» могут быть последствия. Очевидно, Грейтхауз хотел сказать магистрату о мертвом теле и о подозрениях, касающихся профессора Фелла. Если этот глава преступного мира затаил злобу на Пауэрса, вполне возможно, что Грейтхауз советует ему уйти в отставку, не дожидаясь конца сентября.

Мэтью повернулся вместе со стулом и выглянул в окно. Перед рассветом полил приличный дождь и намочил улицы, но он перестал раньше, чем Мэтью отправился получать одежду из стирки от вдовы Шервин. И сейчас дождя тоже не было, хотя облака висели низкие и непроницаемо-белые. Мэтью пожалел, что рассказал вдове про мертвеца, но она застала его врасплох со своими видящими насквозь глазами. Положив руку на стопку чистых рубашек и панталон, она нагнулась к Мэтью и спросила:

— Ну? Что принес?

Мэтью показалось, что его завертело водоворотом. Сперва он попытался прикинуться дураком:

— Мадам, мне очень жаль, но ничего у меня нет. Я был так эти два дня занят…

— Чушь собачья! — отрезала она. — Что-то у тебя есть. — Без улыбки она куда больше походила на великаншу-людоедку, чем на добродушную прачку. — Точнее говоря, — она обнюхала ту рубашку, что была на нем, — ты во что-то влез. Что там сдохло?

Мэтью дважды выстирал рубашку с мылом в субботний вечер и не чуял больше запаха могилы. Да, у этой женщины очень чуткий нос — во всех смыслах.

— Слушай сюда! — сказала она ему. — Я про все знаю, что в этом городе делается. И то, что каждому сразу видно, и то, до чего черта с два докопаешься. Я тебе что-то даю — и ты мне что-то давай. Правило у меня такое. — Она его слегка шлепнула ладонью по груди. — Бывает, тебе иногда нужно узнать чей-то секрет — к кому ты пойдешь? Ко мне. Но если ты на мои условия не согласен — а я их не каждому предлагаю, — иди прямо сейчас вот в эту дверь и тащи все свои дела к Джейн Невилл, мне плевать.

— Но… но почему вы такие условия предлагаете мне?

— Да потому, — ответила она медленно, будто пытаясь довести простую вещь до дурачка, — что тебе они точно пригодятся. Ты же не из пустого любопытства спрашивал про Эндрю Кипперинга? Нет, кое-кто мог бы, конечно, но ты не из таких. У твоих вопросов была цель. Я права?

— Вы правы. — Не было смысла темнить с этой женщиной, тайны всех грязных воротничков были ей известны.

— Тебе надо было по работе? Для магистрата?

— Да, по работе, — ответил Мэтью.

— Тогда сам понимаешь, насколько я для тебя ценный источник. Ухо у земли, можно сказать. А все, что я прошу, — это немножко рассказов в ответ. — Она глянула в дверь, будто ей показалось, что кто-то входит, но тень прошла мимо. — Так что баш на баш. Что у тебя есть?

Мэтью и в самом деле понимал, какую ценность представляет для него вдова — как человек, умеющий нарыть информацию для агентства «Герральд». Но можно ли доверять ее скромности?

— Вы наверняка понимаете, — начал он, — что передаваемая между нами информация должна… как бы это сказать…

— Не разглашаться, — подсказала вдова Шервин.

— Вот именно. Например, я бы не хотел, чтобы кто-нибудь знал о том, что я задаю вопросы.

— Не хочешь, чтобы под тобой вскипятили воду, — кивнула она.

— Точно сказано. Потому что сидеть в кипящей воде весьма неуютно. И потому я попросил бы вас все справки, которые я у вас мог бы наводить, держать в строжайшем секрете.

Он сообразил, что мог бы даже платить какие-то деньги, если будут платить ему, но пока об этом лучше не упоминать.

— В абсолютном секрете. — У нее снова заблестели глаза. — Так что у тебя есть?

— Ну, вот… внучка мистера Григсби Берил прибыла вчера. Там вроде бы произошло вот что: через две недели после отплытия из порта…

— …женщины мыли головы на палубе, а преподобный Патриксон встал на табурет, произнося проповедь. Эта девушка уронила мыло, другая наступила на него, поскользнулась, въехала в капитана Биллопса, тот отлетел прямо на проповедника и сбил его за борт. То ли он ударился головой о релинг, то ли сразу наглотался воды, но тут же пошел на дно. А потом корабль наскочил на кита.

Мэтью кивнул. Он слышал об этом от одного из заплесневелых пассажиров вчера в «Рыси», но его потрясло, как быстро и полно собрала эти новости вдова Шервин.

— Кит этот уже был ранен — наверное, акулы. Как бы там ни было, «Эмбри» врезалась в кита на всех парусах, и в носовых досках застрял кусок мяса размером с воз сена. Жуткая небось была грязь. И тогда сотнями налетели акулы. И плавали кругами возле судна днем и ночью. Сожрали этот кусок китового мяса начисто, и «Эмбри» стала набирать воду, с каждым часом погружаясь все сильнее.

— Вы это уже слышали, — сказал Мэтью.

— Нос кое-как залатали, но тут начался дождь. Гроза, молнии, огромные волны. — Вдова сама закачалась, будто в шторме. — Вот тогда треснула и упала грот-мачта. После шторма выглянуло солнце, ветер стих, и день за днем они торчали посреди остекленевшего моря. Капитан сошел с ума и хотел выбросить девицу за борт, но ему не дали — все знали, что это была всего лишь случайность. Как бы там ни было, а проповедник все же отлетел за борт. В общем, да. Это я уже слышала. А что у тебя еще есть?

Мэтью подумал, не интересно ли ей будет узнать, что Сесили все еще каждое утро за завтраком толкает его рылом в колени. Потом он оглянулся на дверь, удостоверился, что никто сейчас не входит, открыл рот и сказал, пока не успел передумать:

— За несколько дней до смерти доктора Годвина была найдена другая жертва убийства. Тело принесло течением Гудзона на одну ферму в десяти милях ниже города. Главный констебль эту информацию зажал.

Она тут же поняла почему:

— Четыре убийства вместо трех. Работа Маскера?

— Не могу сказать. Знаю только, что убитый — молодой мужчина, пока что не опознанный. — Он решил дать ей еще кусочек информации: — Множественные колотые раны.

Она присвистнула, оценив важность сведений.

— А откуда узнал ты?

— Тоже не могу сказать. Но могу сказать, что тело видел своими глазами.

— И на близком расстоянии, как я понимаю. Ты бы сходил домой да смешил рубашку, пока на тебя стервятники не стали слетаться. И пока я считаю, что мы с тобой квиты.

Оставшись один в кабинете магистрата, Мэтью снова задумался, насколько разумно было посвящать в это дело вдову. Но она может оказаться настолько полезным источником сведений, что можно рассматривать это как плату вперед.

Прошло минут десять, и Пауэрс с Грейтхаузом вернулись. Мэтью отметил про себя, что Грейтхауз, очевидно, рассказал магистрату про профессора Фелла, потому что лицо Пауэрса осунулось, под глазами легли круги. Он снял пальто и шляпу, повесил их на крючки. Потом сказал:

— Мэтью, ты свободен от своих обязанностей.

— Простите, сэр?

— Свободен от своих обязанностей, — повторил магистрат.

— Но я уже почти закончил, сэр.

— Ты совсем закончил. На сегодня, на завтра и навсегда вообще. Ты полностью перешел на работу в агентство «Герральд», и у мистера Грейтхауза есть для тебя сообщение.

Грейтхауз держал в руках конверт:

— У нас есть письменный запрос, доставленный вчера в «Док-хаус-инн». Мы с тобой отправляемся в деловую поездку.

— Поездку? А куда?

— Слишком много вопросов для младшего партнера. Чего сидишь? Клади перо и поехали.

Мэтью положил перо на место. Закрыл крышкой чернильницу, не без трепета, понимая, что это может быть — даже и есть — последний раз.

— Сэр? — обратился он к магистрату, вставая. — Я вам больше не понадоблюсь?

Суровое, почти мрачное лицо Пауэрса медленно смягчилось. Даже улыбка появилась, хоть и невеселая.

— Нет, — ответил он, — не понадобишься. Я думаю, ты будешь теперь нужен в другом месте, далеко-далеко от этих свинокрадов, карманников и нарушителей указа. Ты помнишь, что я тебе говорил? Насчет будущей профессии, подходящей к твоим способностям? Ну вот, я верю — и Хадсон тоже, — что ты с гораздо большей пользой применишь свои таланты в большом мире, а не в этой конторе за этим столом. Да и клерков всегда хватает других. Так что вперед, и удачи тебе.

Мэтью не знал, что на это сказать. Он, конечно, предполагал, что приближается эта минута, но вот сейчас как-то не чувствовал себя к ней готовым.

Видя его заметные колебания, Грейтхауз заметил:

— Нам еще ехать почти целый день. Я был бы признателен за несколько большую быстроту движений.

Магистрат Пауэрс сел за стол, перелистал какие-то бумаги, прокашлялся. Начал читать письмо — которое уже читал сегодня.

Грейтхауз подошел к двери, открыл ее.

— Сэр? — сказал Мэтью, и Пауэрс поднял голову. — Я хотел поблагодарить вас, что взяли меня к себе. Дали мне возможность здесь работать. Я научился у вас очень многому.

— Твое учение только начинается, — ответил магистрат. — А сейчас, пока еще не ушел, обещай прийти на мою прощальную вечеринку. Договорились?

— Да, сэр, обещаю.

— Ну и хорошо. Если тебе что-нибудь понадобится, меня можно найти здесь. Пока что по крайней мере. — Он повел рукой в сторону Грейтхауза и открытой двери. — Иди.

Мэтью все еще колебался. Эта открытая дверь внезапно испугала его невероятно, мир за ней наполнился неуверенностью и опасностями. Мэтью понимал, что, выйдя в нее сейчас в обществе Хадсона Грейтхауза, он и сегодня, и завтра, и всегда будет начисто отделен от привычной жизни простого клерка. Но он знал, что терпение Грейтхауза не бесконечно, и пора ему выйти из одного мира в другой. Он только сказал магистрату:

— Еще раз спасибо вам, сэр, — и зашагал к двери, где ждал Грейтхауз.

Дверь закрылась. Мэтью остался снаружи.

Грейтхауз шел к лестнице широкими шагами, и у Мэтью уже не осталось сомнений, куда ему идти. Он догнал своего провожатого и пошел за ним вниз, на улицу, под низкое, молочного цвета, небо. Крупный гнедой конь Грейтхауза с белой звездочкой стоял, привязанный к ближайшей коновязи.

— Достань себе лошадь, — велел Грейтхауз. — У мужчины конь должен быть с огоньком, не такой дамский пони, как кобыла, на которой ты ездил. Справишься, раз справился с Упрямцем. Бери на сутки, потому что вернемся мы только завтра. Встретимся прямо здесь, как только ты управишься. Да, и возьми еще вот это прочитай. — Он дал Мэтью конверт, который раньше показывал. — Сегодня, если можно.

— Ладно.

Мэтью с конвертом в руке поспешил к Тобиасу Вайнкупу. Владельцу конюшни он объявил, что сегодня Сьюви брать не станет, и в ответ узнал, что осталось только две свободных лошади: Вулкан и Данте. Первый известен тем, что любит сбрасывать неопытных седоков, неожиданно начиная брыкаться, а у второго — непредсказуемый характер, и однажды он на воскресной прогулке укусил за плечо генерального прокурора Байнса. Мэтью выбрал Данте, решив, что цапнуть прокурора конь мог, увидев лошадиные зубы, а к тому же у него и у Мэтью есть некая общность вкусов.

Пока мистер Вайнкуп седлал коня, Мэтью открыл конверт с надписью: «Вниманию агентства „Герральд“», отметив, что почерк мужской: буквы ровные и хорошо выведены, но несколько угловаты, а женский почерк бывает более закругленным. Развернув бумагу, он прочел:

Привели слегка пофыркивающего Данте. Это был вороной конь с чуть рыжеватой гривой и хитрыми глазами — Мэтью показалось, что они высматривают слабое место, куда тяпнуть. Конь был не меньше, чем у Грейтхауза, если не больше, и выглядел чертовски опасно. Вайнкуп дал Мэтью грушу, чтобы угостить жеребца, а может, ублажить его, — и ее смело одним движением здоровенных зубов, от которых Мэтью твердо решил держаться подальше. Он вспрыгнул в седло, Данте задрожал, затоптался, а Мэтью приговаривал: «Тихо, малыш, тихо!», поглаживая гриву, жесткую, как метлу. Вайнкуп шагнул в сторону, махнул Мэтью рукой, чтобы отъезжал, и Мэтью направил Данте на улицу, чувствуя, как в животе бегают ящерицы. Здоровенная бестия послушалась команды — к удивлению и облегчению Мэтью, и они вышли улицу, где пешеходы сторонились, давая дорогу, и даже другие лошади, влекущие телеги и фургоны, будто опускали глаза к земле — как человек старается избегать взгляда встречного хулигана. Мэтью сидел крепче, чем нужно, опасаясь рывка, но Данте — пока что — вел себя совершеннейшим джентльменом.

Грейтхауз ждал возле Сити-холла. Его конь издал высокое ржание, которое Мэтью показалось несколько нервозным, и Данте ответил глубоким горловым рокотом. Но все же — опять-таки пока — кони не стали драться друг с другом, о каковой возможности Мэтью вспомнил только сейчас.

— Вот это действительно конь, — отметил Грейтхауз с восхищением и повернул своего в сторону Ист-Кинг-стрит и парома на Уихокен. Мэтью поехал следом, чувствуя, как под ним шевелится гора из мышц и костей.

У пристани Ван-Дама, куда причаливала плоскодонная баржа, переправляющаяся через Гудзон, они оба спешились и стали ждать возвращения парома. Грейтхауз взял у Мэтью письмо и спросил, что тот о нем думает.

— Пациент в больнице? — сказал Мэтью. — Решительно не понимаю, чем мы можем быть полезны.

— Не просто больница, а психиатрическая больница. Как там называются такие учреждения?

— Бедлам, — сказал Мэтью.

Этим термином уже много лет называли приюты для душевнобольных, и возник он как характеристика шума и грохота, производимого запертыми там людьми.

— Ладно, посмотрим. А, да. Я попросил Натэниела добыть нам список владельцев всей земли к северу от фермы Ормонда. Посмотрим, когда вернемся. И я так понимаю, что твой Маскер опять сегодня подчинился указу.

— Мой Маскер?

— А разве он не твой? Не должен принести тебе десять шиллингов?

— Это только если я узнаю, кто он, раньше, чем он еще кого-нибудь убьет.

— Тогда тебе остается только надеяться, что сегодня он опять останется дома, потому что до завтра мы не вернемся. Вот наш паром.

Грейтхауз показал на баржу, под развернутым парусом приближающуюся по серой воде, на носу суровые мужчины веслами направляли ее относительно прямо против течения. Над крышами и трубами поселка Уихокен на другом берегу висел туман. Солнце пыталось пробить тяжелый влажный воздух, слегка озаряя дымку. Мрачное и роковое ощущение давило Мэтью, и не только из-за Маскера, или профессора Фелла, или мучений преподобного Уэйда, или же загадочной Грейс Хестер Кипперинга, но еще из-за этого письма, которое позвало его с Грейтхаузом через воды в Бедлам. Ощущение было такое, будто какие-то непонятные силуэты парят над ним в тумане, какие-то тайны ждут разгадки и мозаичные головоломки жизни и смерти можно сложить в цельную картину, если только найти недостающие кусочки.

Но нет, это всего лишь Уихокен на том берегу.

Пришел паром, матросы выбросили швартовы и отдали якорь. Мэтью, Грейтхауз и другие немногочисленные пассажиры завели коней по сходням, и через несколько минут, когда коней надежно привязали и все оказались на борту, баржа пустилась к дальнему берегу.