Однако перед тем как осуществить свое намерение пообедать в «Галопе» и спокойно — по возможности — провести вторую половину дня, хотя говорили, что кто-то из жителей уже организует протесты против Указа о чистых улицах, нужно было выполнить еще одно задание.

Все время он думал, что рассказать Джону Файву о ночных путешествиях преподобного, и все же, приближаясь шаг за шагом к кузнице мастера Росса, не мог пока ничего решить. Ждать, пока Джон сам придет, не годится. Поскольку Мэтью попросили сделать эту работу с полным доверием, он считал себя обязанным доложить о том, что выяснил, не слишком затягивая, но все же… выяснил он что-нибудь или нет? Да, он видел Уэйда перед домом мадам Блоссом, но что это означало? Мэтью знал, что между тем, что он видел, и тем, что за этим кроется, лежит пропасть, и вот в ней-то как раз и находится разгадка.

Он вошел в сумеречный жар кузницы, обнаружил Джона Файва за его обычным занятием и позвал наружу поговорить. Повторился ритуал просьбы перерыва на пять минут у мастера Росса, и вскоре Мэтью с Джоном стояли почти на том же месте, где во вторник утром.

— Ну? — начал Джон, когда Мэтью не сразу заговорил. — Ты за ним проследил?

— Да.

— Напряженный выдался вечер. А для Осли — страшный.

— Да.

Они минуту помолчали. По тротуару шагали пешеходы, проехал мимо фургон, груженный мешками с зерном, двое детишек пробежали, гоня перед собой палкой обручи.

— Ты мне расскажешь или нет? — спросил Джон.

Мэтью принял решение:

— Нет.

— Почему? — нахмурился Джон.

— Я выяснил, куда он ходил. Но не уверен, что это обычный его маршрут. И пока я еще не готов сказать тебе, где это было и что я видел.

— Ты учел, как это для нас серьезно?

— Учел и не забываю ни на секунду. Именно поэтому мне нужно больше времени.

— Больше времени? — задумался Джон. — Ты хочешь сказать, что будешь еще за ним следить?

— Да, — ответил Мэтью. — Я хочу посмотреть, придет ли он туда же опять. Если да… может быть, я сперва поговорю с ним. А потом, в зависимости от того, как повернется дело, он, быть может, сам расскажет тебе или Констанс.

Джон с озабоченным видом запустил пятерню себе в волосы:

— Значит, что-то нехорошее.

— Прямо сейчас это не плохо и не хорошо. Мои наблюдения ничем не подтверждены, и потому я должен воздержаться от более подробного изложения. — Он понял, что Джон ждет еще чего-нибудь, чего-то такого, за что можно зацепиться как за рукоять надежды, и потому сказал: — Сегодня скорее всего начнет действовать Указ о чистых улицах. Таверны закроются рано, и констеблей на улицах прибавится. Сомневаюсь, чтобы преподобный Уэйд стал совершать ночные прогулки, пока не отменят указ, а когда это будет — я понятия не имею.

— Пусть он и не пойдет, — ответил Джон Файв, — но его беда так легко не решится.

— Вот здесь я с тобой полностью согласен. Но пока что ни ты, ни я ничего сделать не можем.

— Ладно, — сказал Джон упавшим голосом. — Не нравится мне это, но, похоже, придется смириться.

Мэтью согласился, пожелал приятелю всего хорошего и быстро зашагал дальше к конюшне Тобиаса Вайнкупа, где договорился, что возьмет завтра Сьюви в шесть тридцать утра. Грядущая субботняя тренировка с Хадсоном Грейтхаузом нависала над сознанием черной тучей, но тут он хотя бы знал, чего ждать.

Оставалось одно поручение, которое он хотел выполнить перед ленчем, и оно было подсказано сплетней вдовы Шервин насчет Голден-хилла. Среди тамошних изысканных домов стоял красный кирпичный особняк, принадлежащий семье Деверик. Мэтью сомневался, чтобы Лиллехорн много времени — если вообще сколько-нибудь — потратил на допрос вдовы покойного Эстер и его сына Роберта, выясняя состояние дел главы семьи. Даже если они близкие соседи, все равно Лиллехорны и Деверики слеплены не из одного теста. Мэтью казалось, что если будет обнаружена связь между доктором Годвином, Девериком и — как бы мало он сюда ни вписывался — Осли, то именно в деловой сфере. Хотя он понимал, что может сильно промахнуться — какая связь между директором приюта, пораженным страстью к игре, и богатым торговцем, пробившимся из низов кошмарных лондонских улиц? И более того, как связан с ними обоими знаменитый и блестящий врач?

Но Мэтью хотел по крайней мере, как сказал бы Мак-Кеггерс, сделать пробный выстрел. И он направился на север, в район, известный как Голден-хилл, — ряд домов, похожих на дворцы в садах, по всей длине Голден-хилл-стрит между Краун-стрит и Фэр-стрит.

Подходя к этой аллее роскоши, Мэтью разминулся с телегой фермера, везущей свиней на рынок, и глянул вперед на высоты. Пусть сама Голден-хилл-стрит была утоптанной землей, но в здешних домах проживали наиболее почтенные городские фамилии. И что эта были за резиденции! Двухэтажные, с узорами красных, белых и желтых кирпичей, кремового цвета камня и серых булыжников, с балконами, террасами и куполами, окнами граненого стекла во все стороны — на гавань, на город и на лес, будто отмечая, что миновало и чему еще предстоит миновать в прошлом и будущем Нью-Йорка. Не приходилось сомневаться, что все эти фамилии неоценимо послужили обогащению и процветанию города и справедливо вознаграждены за свое влияние и финансовую храбрость. Все, конечно, кроме Лиллехорна, который жил в самом маленьком доме на западном конце улицы и деньги свои получил по наследству от тестя, но в интересах всех этих несгибаемых столпов было иметь в своем клубе главного констебля, пусть даже как мальчика на побегушках.

Здесь улицы были тщательно вычищены граблями, и на них не было тех противных куч навоза, что в других местах создавали лабиринты для простых горожан. Раскидистые тенистые деревья манили побродить там, куда никаких бродяг не допускали, фонтаны цветов в геометрически правильных садах поили воздух смесью ароматов, слишком утонченной для носа, атакуемого смолой доков и вонью жареной колбасы в мире хаоса, который назывался жизнью там, внизу.

Мэтью шел на восток по тротуару, то в тени деревьев, то снова выходя на яркое солнце. Здесь все было как-то тише, сдержанней, как-то напряженнее. Из мраморных вестибюлей почти что слышалось густое тиканье маятниковых часов, старых уже тогда, когда Мэтью еще не родился, отмечающих время для слуг, переходящих из комнаты в комнату. Даже со своей дерзкой склонностью попадать туда, где он не был желанным гостем, Мэтью несколько стушевался перед такой демонстрацией богатства. Он, конечно, много раз проходил по Голден-хилл-стрит, но никогда еще не шел с такой целью: действительно постучать в дверь, снятую с шотландского замка. Капитаны складов, генералы сахарных заводов, герцоги лесопилок, бароны работорговли, князья недвижимости, императоры пристаней — все они жили здесь, где трава была зеленая, а галька, устилающая дорожки для карет, — гладкая и белая, как зубы младенца.

Он прошел вдоль пятифутовой кованой железной ограды, увенчанной шипами в виде наконечников копья, и над калиткой увидел простую табличку: «Деверик». Сама железная калитка попыталась воспрепятствовать его проходу по белокаменной дорожке к входной двери, но оказалась незапертой и быстро покорилась завоевателю. Петли впустили его тихо-тихо — он почти ожидал вопля возмущения. Мэтью прошел по дорожке под синий навес над крыльцом, поднялся на ступени, потянулся к дверному молотку — и тут на него накатило сомнение. В конце концов, он всего лишь клерк. Какое у него право беспокоить Девериков, когда это работа главного констебля? Лиллехорн должен преследовать Маскера, это входит в его обязанности.

Правда, все правда. Но Мэтью из прошлых наблюдений знал, как работает ум у главного констебля, как он ходит квадратными кругами и круглыми квадратами. Если возложить все надежды в борьбе с Маскером на Лиллехорна, тогда даже ежедневная «Уховертка» (дико звучит, конечно) не угонится за убийствами. Какая-то есть зацепка в связи между доктором, оптовиком и директором приюта, которую, как понимал Мэтью, только он может раскопать, и еще один фактик зудел в мозгу москитом: что сталось с блокнотом Осли?

Он собрал всю свою силу воли, крепко взялся за дверной молоток и заставил его известить, что Мэтью Корбетт трубит у ворот.

Дверь открыли почти сразу. Суровая женщина, тощая как скрепка, в сером платье с кружевами у горла смотрела на него в упор. На вид ей было лет сорок, на голове — приглаженные пепельные волосы, глубоко посаженные светло-карие глаза — смерившие его с головы до ног и задержавшиеся на пятне жидкости на рубашке, — тут же выразили резко отрицательную оценку всему увиденному, от шрама на лбу до царапин на башмаках. Она молчала.

— Я хотел бы видеть мистера Деверика, если можно.

— Мистерр Теферик, — начала она с сильным акцентом, который Мэтью счел то ли прусским, то ли австрийским, но явно из старой Европы, — есть покойный. Он есть похороненный сегодня ф тфа часа дня.

— Я хотел бы говорить с младшим мистером Девериком, — уточнил Мэтью.

— Нефосмошно. То сфитания.

Она попыталась закрыть перед ним дверь, но он выставил руку, не давая двери закрыться.

— Могу я спросить, почему невозможно?

— Миссис Теферик тома не есть. Я не имею посфоления.

— Гретль, кто там? — раздался голос из-за спины служанки.

— Это Мэтью Корбетт! — воспользовался возможностью крикнуть Мэтью, быть может, слишком громко для этой тихой округи, потому что Гретль посмотрела на него так, будто хотела пнуть квадратным носом полированного башмака да побольнее. — Мне нужна буквально минута.

— Матери нет дома, — сказал Роберт, все еще невидимый.

— Я это кофорила, сэр! — чуть не выплюнула она в лицо Мэтью.

— Я хотел бы говорить с вами, — настаивал Мэтью, бросая вызов стихиям. — Относительно вашего отца, относительно его… — он поискал слово, — его убийства.

Гретль глядела на него с ненавистью, ожидая реакции Роберта. Реакции не последовало, и она повторила «То сфитания» и так надавила на дверь, что Мэтью испугался, как бы не сломался локоть, которым он пытался упереться.

— Впусти его. — Роберт показался в прохладном полумраке дома.

— Я не имею посфоле…

— Я тебе даю позволение. Впусти его в дом.

Гретль заставила себя наклонить голову, хотя глаза ее продолжали пылать огнем. Она открыла дверь, Мэтью пробрался мимо нее бочком (почти ожидая получить башмаком в зад) и Роберт вышел к нему навстречу по темному паркету.

Мэтью протянул руку, Роберт ее пожал.

— Я сожалею, что беспокою вас в такой день, поскольку… — Входная дверь закрылась довольно-таки резко, и Гретль прошла мимо Мэтью в покрытый ковром коридор, — ваши мысли заняты совсем иным, — продолжал Мэтью, — но спасибо, что уделили мне время.

— Я могу вам уделить всего несколько минут. Матери сейчас нет дома.

Мэтью в ответ только кивнул. Курчавые каштановые волосы Роберта были аккуратно расчесаны, он был одет в безупречный черный сюртук с жилетом, галстук и накрахмаленную белую рубашку, но вблизи лицо у него было меловой бледности, под серыми глазами залегли темные тени, он глядел прямо перед собой, не видя. Мэтью подумал, что он выглядит на годы старше, чем во вторник на собрании. Потрясение от жестокого убийства будто лишило его соков юности, а судя по тому, что Мэтью доводилось слышать об этой семье, восемнадцатилетний дух Роберта был давным-давно сокрушен тяжелой отцовской рукой.

— В гостиную, — сказал Роберт. — Вот сюда.

Мэтью пошел за ним в комнату с высоким сводчатым потолком и камином из черного мрамора с двумя греческими богинями, держащими что-то вроде древних амфор для вина. Дорожка на полу была кроваво-красная с золотыми кругами, стены — из лакированных темных досок. Мебель — письменный стол, кресла, восьмиугольный столик на гнутых ножках с когтистыми лапами — вся была из полированного черного дерева, кроме софы с красной обивкой перед камином. Комната была глубиной с дом, поскольку одно окно выходило на Голден-хилл-стрит, а второе той же конструкции смотрело на цветущий сад с белыми статуями и небольшим прудом. От богатства, представленного одной этой комнатой, у Мэтью просто захватило дух. Быть может, за всю жизнь не приведется ему держать в руках столько денег, чтобы купить хотя бы этот камин, который, кажется, можно было бы топить целыми стволами. С другой стороны, с чего бы это ему захотелось? От сосновой мелочи тепла не меньше, а что сверх того — расточительство. И все же это был великолепный зал величественного дома, и Роберт, очевидно, заметил потрясенное выражение у него на лице, потому что сказал, почти извиняясь:

— Комната как комната. — И показал на кресло: — Садитесь, пожалуйста.

И сам тоже сел — в кресло у письменного стола. Потер лоб основанием ладони, будто хотел прочистить мозги перед началом разговора.

Мэтью собрался уже произнести первую фразу, но Роберт его опередил. Глаза его все так же смотрели куда-то вдаль.

— Это вы нашли моего отца.

— Если точно, то нет. То есть я там был, но…

— Это новый выпуск?

— Да, новый. Хотите посмотреть?

Мэтью встал и положил «Уховертку» на письменный стол, потом вернулся на место.

Роберт пробежал статью о кончине своего отца. Выражение его лица не изменилось, осталось почти пустым, и только слегка сжатые губы выдавали печаль. Дочитав, он вернул газету Мэтью.

— Мистер Григсби мне сказал, что она должна сегодня выйти. Последний выпуск мне понравился. — Он глянул на Мэтью и снова отвел глаза. — Насколько мне известно, вчера ночью была еще одна жертва. Я слышал, как мать говорила об этом с мистером Поллардом.

— С мистером Поллардом? Он был здесь сегодня утром?

— Он пришел за ней. Он наш адвокат.

— И она куда-то поехала с мистером Поллардом?

— В Сити-холл. Там ожидалось собрание, сказал мистер Поллард. О тавернах и насчет Указа о чистых улицах. Он и рассказал матери о мистере Осли. Думаю, именно поэтому лорд Корнбери хочет, чтобы таверны закрывались рано?

— Да.

— Мистер Поллард сказал моей матери, что она должна быть на этом собрании с ним. Он сказал, что ей следует надеть траурное платье — напомнить лорду Корнбери, что она тоже жертва, но желает, чтобы таверны города работали точно как раньше. Для нас это, как вы знаете, вопрос больших денег.

— Могу себе представить, — согласился Мэтью.

На столе лежали какие-то конверты и синий стеклянный шар пресс-папье. Подняв шар, Роберт стал смотреть в него, будто что-то хотел там найти.

— Мой отец много раз говорил, что нас обогащает каждая зажженная в таверне свеча, каждый выпитый стакан вина. Каждая треснувшая чашка или разбитая тарелка. — Он посмотрел на Мэтью поверх шара. — Так что, как видите, это куча денег.

— Не сомневаюсь, что за одни только субботние вечера набегает целое состояние.

— Но это и тяжелая работа, — продолжал Роберт, будто сам с собой. — Получить за товары лучшую цену. Иметь дело с поставщиками, следить, чтобы все шло как должно быть. Кое-что приходится возить морем, как вы знаете. Есть склады, которые надо ревизовать, бочки вина, которые следует инспектировать. Выбирать и приготовлять мясных животных — столько подробностей, и все надо помнить и все успевать. Это не то чтобы одним только пожеланием всего добиваться.

— Уж конечно, — поддакнул Мэтью, пытаясь понять, куда ведет дорога, на которую выехал Роберт.

Младший Деверик помолчал, вертя в руке пресс-папье.

— Мой отец, — сказал он, — был человеком действия. Который сам всего добился. Никто никогда ему ничего не давал. И он никогда не просил одолжений. Он все создавал сам. Правда, тут есть чем гордиться?

— И даже очень.

— И он был умен, — продолжал Роберт, и голос его стал как-то острее. — У него не было формального образования. Никакого. Он много раз говорил, что его образование получено на улицах и на рыночных площадях. Понимаете, он не знал собственного отца. А мать… он помнит тесную каморку и женщину, которая допилась до смерти. Нелегко ему все далось. Не сразу он стал «мистер Деверик». Но все это создал он. — Роберт кивнул, и глаза у него остекленели, как пресс-папье. — Да, мой отец был умным человеком. Я думаю, он был прав, когда сказал, что я для его дела не гожусь. Я вам не говорил?

— Нет, — ответил Мэтью.

— Он был прямой человек. Но нельзя сказать, чтобы недобрый. Просто… человек действия. Моя мать говорит, что такие люди — вымирающая порода. Вот видите — и мой отец мертв.

Быстрая и жуткая улыбка мелькнула на лице, но полные страдания глаза остались влажными.

А комната казалась Мэтью куда меньше, чем была несколько минут назад. У него было ощущение, будто какие-то призраки движутся среди панелей темного дерева, будто сводчатый потолок медленно снижается над ним и камин открывается шире, как эбеновая пасть. И свет из окон казался тусклее и дальше, чем был.

— Ох! — вдруг сказал Роберт, будто сам удивившись. Коснулся ладонью щеки, будто медленно сам себя по лицу шлепнул. — Я опять болтаю. Извините, я этого не хотел.

Мэтью промолчал, но момент самораскрытия у Роберта уже прошел. Юноша отложил синий шар, выпрямил спину в кресле, и с бледного лица на Мэтью глянули из покрасневших век изучающие глаза.

— Сэр? — На пороге стояла Гретль. — Я пы софетофала фам попросить этого посетителя ухотить прямо сейтшасс.

— Гретль, все в порядке. Все в порядке. И вообще я просто болтал, правда, мистер Корбетт?

— Мы просто разговаривали, — ответил Мэтью.

Гретль не удостоила его даже презрительным взглядом.

— Миссис Теферик не тафала мне посфоления…

— Моей матери дома нет! — перебил Роберт, и звук его голоса, взлетевший на последнем слове, заставил Мэтью вздрогнуть. На белых щеках заалели красные вихри. — Моего отца больше нет на свете, и когда матери нет дома, глава семьи — я! Это тебе понятно?

Гретль ничего не ответила — только смотрела на него бесстрастно.

— Оставь нас одних.

Голос Роберта звучал слабее, и голова поникла, будто предыдущий акт самоутверждения оставил его без сил.

Она едва заметно кивнула:

— Как скашете.

И удалилась в глубины дома, подобно блуждающему гневному призраку.

— Я не хотел создавать сложностей… — начал Мэтью.

— Вы не создаете сложностей! Я имею право принять посетителя, если мне так хочется! — Роберт спохватился и попытался подавить внезапный прилив гнева. — Извините. Вы должны меня понять, неделя выдалась ужасная.

— Я понимаю.

— И не обижайтесь на Гретль. Она уже многие годы у нас домоправительница и думает, что она здесь главная. Ну, может, так оно и есть. Но сегодня с утра мое имя все еще было Деверик, и это был мой дом. Так что — нет, вы не создаете сложностей.

Мэтью подумал, что сейчас, наверное, самое время представить Роберту свои вопросы — он боялся последствий, если вернется вдова Деверик и увидит его без «тосфоления». Начал он так:

— Я не займу у вас много времени. Знаю, что у вас грустное занятие сегодня, и многое следует обдумать, но я бы просил вас подумать вот о чем: можете ли вы указать какую бы то ни было связь между доктором Годвином, вашим отцом и Эбеном Осли?

— Нет, — ответил Роберт почти сразу. — Никакой.

— Подумайте еще буквально секунду, иногда все бывает не так очевидно. Вот например: не случалось ли вашему отцу — простите мне неделикатный вопрос — самому заходить в таверны и, быть может, играть в карты или в кости?

— Никогда. — Снова быстро и без малейших сомнений.

— Он никогда не играл?

— Мой отец презирал азартные игры. Он считал, что это способ для дураков избавиться от своих денег.

— Хорошо. — Вроде бы это направление уже отработано, но интересно: что сказал бы покойный о своих молодых адвокатах, мечущих кости? — Вы не знаете, он когда-нибудь посещал доктора Годвина? В профессиональных целях или же просто как знакомого?

— Нашим врачом уже много лет является доктор Эдмондс. Кроме того, моя мать не выносит… не выносила доктора Годвина.

— Вот как? А можно спросить, в чем причина?

— Ну все же знают, — ответил Роберт.

— Все, кроме меня, — сказал Мэтью с терпеливой улыбкой.

— Ну, дамы. Сами знаете. В заведении Полли Блоссом.

— Я знаю, что в доме Полли Блоссом живут проститутки. Не совсем понимаю, при чем здесь это.

Роберт махнул рукой, будто раздраженный тупостью Мэтью.

— Моя мать говорит, что все это знают: доктор Годвин лечит этих дам… то есть лечил. Она говорит, что не дала бы ему до себя и пальцем дотронуться.

— Хм-м, — глубокомысленно протянул Мэтью. Он не знал, что доктор Годвин был врачом по вызову у девушек Полли Блоссом, но опять же — такая тема разговора не обязательно должна была возникнуть у него на горизонте. Он мысленно отметил эту информацию как подлежащую дальнейшему исследованию.

— Если ваш следующий вопрос будет, не захаживал ли мой отец в заведение Полли Блоссом, я решительно могу вам сказать, что такого не было, — продолжал Роберт с едва заметным высокомерием. — Мои отец и мать пусть даже не представляли собой портрет взаимной страсти, были очень преданны друг другу. Но ведь… ничья жизнь не совершенна, верно?

— Я в этом более чем убежден, — согласился Мэтью, дал этой теме опуститься на дно, как кость в бульоне, и лишь потом спросил: — Если я правильно понимаю, вы не будете брать дело в свои руки?

Снова глаза Роберта уставились в пустоту, мимо Мэтью.

— Вчера утром отправили письмо моему брату Томасу в Лондон. Я думаю, в октябре он будет здесь.

— Но кто будет вести дела до тех пор?

— У нас есть грамотные управляющие — так говорит моя мать. Она говорит, все будет под контролем. Дело будет работать, я вернусь в августе к учебе, а Томас примет командование. Но знаете, меня же для этого растили — так считается. Давали соответствующее образование по бизнесу. Но отец сказал… — Роберт запнулся, на скулах у него заходили желваки. — Он сказал… что при всем моем образовании кое-чего мне не хватает. Смешно. Правда? — Он улыбнулся, но на изможденном и горестном лице это смотрелось не комической гримасой, а трагической. — Со всеми моими дипломами, всем этим учением в конторе, чтобы… чтобы они оба были мной горды… а он говорит, что мне кое-чего не хватает. Именно так, верные слова. Когда я разбирался с человеком, который хотел нас обсчитать на поставках говядины, это было месяц назад. Я мало его напугал, сказал мне отец. Я не воткнул ему кинжал в брюхо и не повернул, чтобы он страшился одного только имени Деверика. Вот в чем тут все дело: власть и страх. Мы стоим на головах тех, кто ниже нас, они наступают на тех, кто еще ниже, и так до самого низа, где улитки трещат под ногами. Вот так оно всегда было и так есть.

— Ваш отец решил, что вы недостаточно сурово обошлись с мошенником?

— Мой отец всегда говорил, что коммерция — это война. Коммерсант, говорил он, должен быть воином, и если кто-то тебе бросает вызов, то ответом может быть только его уничтожение. — Роберт медленно моргнул. — И вот этого школа не может вложить человеку в душу, если там этого нет. Все дипломы мира… все похвальные грамоты… ничто тебе этого не даст, если у тебя этого нет от рождения.

— Из вашего описания возникает человек, который должен был нажить себе много врагов.

— Они у него были. Но в основном это его конкуренты в Лондоне. Как я вам уже говорил, здесь у него конкурентов не было. — Послышался стук лошадиных копыт, через окно Мэтью увидел, что подъехала черная карета. — Мама вернулась, — упавшим голосом произнес Роберт.

С почти пугающей быстротой из двери вышла Гретль и решительно зашагала к карете миссис Деверик, решив, очевидно, содрать с Мэтью шкуру. Он быстро прикинул варианты. Можно попытаться удрать, как ошпаренная собака, а можно встретить бурю, как положено джентльмену. Впрочем, вариант с собакой тут же отпал, потому что когда Мэтью встал и вышел из гостиной, миссис Деверик вошла в вестибюль в сопровождении Джоплина Полларда и Гретль, почти уже ликующей в злобном предвкушении пламенного гнева.

— Я ему кофорила! — шипела Гретль, хотя шипящих в этой фразе не было. — Пестсеремонный малшишка!

— А вот и он, — сухо улыбнулся Поллард одними губами, глаза остались холодными. — Добрый день, мистер Корбетт. Вы уже уходите, я вижу?

— Уже ухожу, мистер Поллард.

Но Мэтью не успел выйти из дверей, как величественно явилось черное траурное платье, шляпка с черной кружевной вуалью над лицом, которому еще только предстояло поблекнуть, причем ясно было, что без борьбы оно не сдастся. Миссис Деверик встала между Мэтью и внешним миром, и перед его лицом поднялась рука с указательным пальцем. У этого пальца, как у волшебной палочки колдуньи, оказалась сила приковать его ноги к полу.

— Одну минуту, — заговорила Эстер Деверик голосом холоднее январской ночи. — Что вы здесь делаете в день нашей скорби?

Мэтью лихорадочно думал, но слова не находились. За спиной у Джоплина Полларда злорадно скалилась Гретль.

— Матушка? — шагнул вперед Роберт. — Мистер Корбетт любезно принес нам новый выпуск. — Он поднял правую руку, и в ней была «Уховертка».

— У меня уже одна есть. — Она подняла левую руку, и в ней была «Уховертка». — Мне кто-нибудь скажет, кто такой этот молодой человек?

— Его зовут Мэтью Корбетт, — ответил Поллард. — Клерк у магистрата Пауэрса.

— Клерк! — едва не захохотала Гретль.

— Он и есть тот молодой человек, о котором написано в статье, — продолжал Поллард. — Вы сказали, что хотели бы его увидеть — часу еще не прошло. Вот и он, будто по вашему зову.

— Да, очень удобно получилось.

Женщина подняла вуаль. Узкие карие глаза под тонко наведенными бровями, бледное лицо с широкими скулами навели Мэтью на мысль о хищных насекомых, у которых самки поедают самцов. Волосы — закрепленная масса тщательно завитых кудрей — были так черны, что это должен был быть либо парик, либо бутылка индийской краски. Она была худощавой и невысокой, с талией, засупоненной по моде сильнее, чем следовало бы женщине ее возраста — Мэтью определил его лет в пятьдесят — пятьдесят пять, на три-четыре года моложе своего покойного мужа. В основном именно пышные складки платья и ее королевская манера создавали впечатление, что она заполняет вестибюль, не оставляя Мэтью выхода до тех пор, пока сама не соизволит его отпустить. Чего она сейчас делать не собиралась.

— Я вас спросила, какое у вас тут дело. Мистер Поллард, закройте дверь.

Гулко щелкнул замок.

— Говорите, — приказала миссис Деверик.

Но Мэтью пришлось сперва прокашляться.

— Мадам, простите меня за вторжение. Я… я хотел бы сказать, что проходил мимо, но это была бы неправда. Я пришел сюда с целью побеседовать с вашим сыном в связи с убийством мистера Деверика.

— Вряд ли сейчас подходящее для этого время, Корбетт, — предостерег Поллард.

— Разве я просила вас говорить от моего имени, сэр? — Узкие темные глаза хлестнули Полларда как бичом и вернулись к Мэтью. — Кем вы уполномочены вести эту так называемую беседу? Печатником? Главным констеблем? Говорите, если у вас язык не отсох!

Под таким напором у Мэтью дрогнули колени, но он взял себя в руки:

— Я сам себя уполномочил, мадам. Я хочу знать, кто убил доктора Годвина, вашего мужа и Эбена Осли. И я намерен приложить к этому делу все свои способности.

— Забыл вам сказать, — подал реплику Поллард, — что мистер Корбетт пользуется несчастливой репутацией человека, в невежливой среде называемого «горластый петух». Его кукареканье и бахвальство превосходят его хороший вкус.

— Я считаю себя компетентным судьей в вопросах вкуса, как хорошего, так и плохого, — прозвучал достаточно язвительный ответ. — Мистер Корбетт, почему вы считаете, будто именно вы должны найти этого убийцу, в то время как в городе есть главный констебль, которому платят за эту работу? Не самомнение ли это с вашей стороны?

— Не столько самомнение, сколько мнение, мадам. Из собственного опыта и наблюдений я вывел мнение, что мистер Лиллехорн не способен найти ночной горшок у себя под кроватью.

Поллард закатил глаза, но хозяйка дома осталась невозмутимой.

— Я думаю, что между тремя жертвами есть некая общая связь, — продолжал Мэтью, набравший ход. — Я думаю, что Маскер — не безумный маньяк, а хитрый и вполне здравомыслящий убийца, если убийцу вообще можно считать здравомыслящим, — таким образом делает некое заявление. Если я смогу расшифровать это заявление, то смогу и снять маску с Маскера. До этого могут погибнуть другие люди — я пока не знаю. Как я полагаю, Указ о чистых улицах уже вступает в силу?

Но миссис Деверик продолжала молчать. Ответил Поллард:

— Сегодня таверны закроются в восемь вечера. Действие указа начинается в половине девятого. Мы будем бороться с ним, подадим петицию, конечно, и всем сердцем надеемся, что это нежданное бремя будет…

— Поберегите ваш язык для суда, чтобы зря не истрепался, — прервала его миссис Деверик. Все так же с силой вглядываясь в лицо Мэтью, она спросила: — Почему я о вас ничего раньше не слышала?

— Мы вращаемся в разных кругах, — ответил Мэтью, почтительно наклонив голову.

— И что вам в этом? Деньги? Слава? А! — Свет мелькнул в глазах, мимолетная улыбка блеснула на тонких сжатых губах. — Вы хотите показать Лиллехорну?

— Мне не нужно никому ничего показывать. Я стремлюсь к решению этой проблемы, вот и все.

Но уже произнося эти слова, он понял, что был уколот острой иглой правды. Может быть, он все-таки хочет «показать Лиллехорну», как она это едко сформулировала. Или, еще точнее, он хочет показать всему городу, что Лиллехорн — неумелый, безголовый работник. А может быть, к тому же и взяточник.

— Я вам не верю, — ответила миссис Деверик, и эта фраза повисла в молчании. Потом она наклонила голову набок, будто рассматривая новый интересный побег, обнаруженный в саду, и решая, то ли это красивый цветок, то ли злостный сорняк. Поллард попытался было заговорить — миссис Деверик подняла палец, и он быстренько заткнулся. А она обратилась к Мэтью тихим и спокойным голосом: — Есть три вещи, которые мне категорически не нравятся. Первая — это незваный гость. Вторая — теория, что мой муж каким бы то ни было образом мог быть связан с двумя неудобоназываемыми субъектами, которых вы упомянули. Третья — имеющее место быть на этой улице воплощение фальшивой любезности, именуемое Мод Лиллехорн. — Она замолчала на миг и впервые, как показалось Мэтью, моргнула. — Я предпочту закрыть глаза на первое, снисходя к вашим мотивам. Я прощу вам второе, объяснив это вашим любопытством. Что же до третьего — я заплачу вам десять шиллингов, если вы узнаете, кто такой Маскер, до того, как произойдет очередное убийство.

— Как? — выдохнул Поллард, будто получив удар под дых.

— Каждый вечер действия декрета семья Деверик будет терять деньги, — продолжала миссис Деверик, обращаясь только к Мэтью, будто Полларда тут и не было. — Я согласна, что главный констебль никогда не справится с этой задачей. Я хотела бы видеть, как ему — следовательно, и его жене — утрет нос сообразительный клерк. Если он достаточно сообразительный, что еще предстоит выяснить. Таким образом, я желаю, чтобы эта проблема была решена раньше, чем у лорда Корнбери появятся дополнительные причины продлевать действие указа, что бы там ни решали суды. Я предлагаю десять шиллингов и уверена, что мой муж — упокой его Господь — одобрил бы такое предложение.

— Мадам, могу ли я дать вам совет не… — начал Поллард.

— Время советов миновало. Настало время действий, и я думаю, что этот молодой человек может спасти наше положение. — Она обернулась к Полларду: — Мой муж мертв, сэр. Он не восстанет, подобно Лазарю, и мне выпало вести его дело, пока не приедет Томас. — Она даже не стала притворяться, будто как-то считается с Робертом, стоящим почти рядом с ней. И снова к Мэтью: — Десять шиллингов. Найти убийцу до того, как он нанесет очередной удар. Да или нет?

Десять шиллингов, подумал Мэтью. Неслыханные деньги. Таких он никогда не получал за один раз. Наверное, ему это снится, но он, разумеется, ответил:

— Да.

— Если произойдет еще одно убийство, вы не получите ни дуита. Если, паче чаяния, эту проблему решит главный констебль, вы не получите ни дуита. Если личность убийцы будет раскрыта кем-либо иным, вы…

— Не получу ни дуита, — закончил Мэтью. — Я понял.

— Это хорошо. И еще одно. Я хочу знать первой. Не ради мести или каких-либо иных нехристианских мотивов, но… если действительно есть какая-то связь между этими тремя, я хочу быть поставлена в известность ранее, чем мистер Григсби напечатает это на потеху всему городу.

— Простите, но это звучит так, будто у вас… как бы это сказать? Есть основания для беспокойства.

— Мой муж очень многое скрывал от всех. Такова была его натура. Теперь я попросила бы вас меня оставить, поскольку я должна перед похоронами отдохнуть.

— Могу ли я вернуться в более удобное для вас время и продолжить нашу беседу? И с вами, и с вашим сыном?

— Вы можете записать свои вопросы, передать их мистеру Полларду, и они будут рассмотрены.

«Рассмотрены — еще не значит, что на них ответят», — подумал Мэтью, но возражать в его положении было бы неразумно.

— Так я и сделаю.

— Тогда всего вам доброго. И я бы еще добавила «доброй охоты».

Произнеся эти прощальные слова, она прошагала мимо него шуршащим вихрем накрахмаленной ткани и кружев, махнув Роберту, чтобы следовал за ней.

Когда Мэтью направился к двери, которую Гретль распахнула перед ним пошире, Поллард сказал:

— Погодите секунду на улице, я вас подвезу. Я возвращаюсь в контору.

— Спасибо, не нужно, — решил Мэтью. — Я лучше пройдусь.

Он вышел, и дверь за его спиной решительно захлопнулась. Ему это было все равно. Он зашагал по солнечной Голден-хилл-стрит мимо ожидающей кареты в сторону Бродвея, на запад.

Пришла мысль, что с агентством «Герральд» еще неизвестно как выйдет, но сейчас его впервые наняли как частного сыщика решать проблему.