Если вы думаете, что раком быть легко, то глубоко ошибаетесь. Мне пришлось превратиться в рака не более как на час, и этот час оставил самые тягостные воспоминания. Только, пожалуйста, не спрашивайте, как это могло произойти, иначе поставите меня в очень затруднительное положение.

Я сидел под корнями старой ветлы на чистом донном песке небольшой речонки и поджидал добычу. Я был голоден, ужасно голоден. В это утро я позавтракал только одной улиткой. Голод — пренеприятное чувство. Мимо меня проплыла большая водяная крыса. Лучшего обеда нельзя было себе и представить. Довольно зацепить крысу клешнёй и держать её под водой, пока она не подохнет без воздуха, и потом можно есть до отвала. Но я пропустил крысу, потому что был очень слаб. Я не справился бы с ней. И потом у меня болела голова. Отчаянные головные боли мучили меня невыносимо. У вас бывают мигрени? Вы представляете себе эту ужасную нудную боль? Так вот, именно так болела моя голова, и не только голова: грудь сдавливало так, что я еле дышал, хвост, казалось, попал в тиски, клешни и ноги нестерпимо ныли. Я был самым несчастным существом в мире.

Боль всё усиливалась, и скоро у меня даже аппетит пропал. Необычайное беспокойство овладело мною. Я сделался нервным, раздражительным. Очевидно, я заболел какой-то тяжёлой болезнью. Я забрался в свою нору, под корни ветлы. Здесь было прохладнее, но боль не утихала. Я слышал, как на берегу реки, звеня колокольчиками, подошли коровы. Они громко мычали и мутили воду ногами. Я ненавижу этих гигантских тварей, которые невыносимо шумят и распугивают насекомых и лягушек. Но на этот раз я ненавидел их так, как никогда. Безумно хотелось тишины. Болели глаза, болели уши, не было кусочка в моём теле, который не болел бы и не ныл.

А тут ещё разразилась гроза. Она всегда действует на нервы. Право, я готов был с ума сойти. Я залез в нору ещё глубже и неожиданно столкнулся там с довольно большим раком, который жил недалеко от меня. Я не стал выгонять его: я был слишком слаб.

С моим соседом тоже творилось что-то неладное. Он ёрзал по песку, поворачивался из стороны в сторону, поднимал клешни, тёр их одна о другую, постукивал, хлопал по песку, даже становился на голову. Бедняга, наверно, сошёл с ума. Наконец он положил левую клешню на песок и, прижав правой, начал её сильно дергать. И вдруг я увидал, что из левой клешни вылезла, как из перчатки, нежная «телесная» клешня, лишённая панцирной оболочки. Тогда я понял его болезнь, понял и свою. Мы линяли. Вы знаете. Но одно дело знать, а другое — испытать на себе.

Представьте себе, что какой-нибудь сумасшедший средневековый рыцарь заковал в железные латы своего новорождённого младенца, чтобы младенец от рождения имел вид рыцаря. Тело младенца растёт, а железные латы остаются всё теми же. Как должно страдать это тело!.. Нечто подобное испытывал и я, и больше всего доставалось голове. Когда я был человеком, мне приходилось читать в одном кошмарном рассказе, как некий скульптор, делая форму с головы живого человека, облил эту голову не гипсом, а особым составом, который, высыхая, превращается в вещество крепче гранита. Несчастный задохся в непроницаемой каменной оболочке. Так и я на дне реки был похож на этого несчастного.

Скоро боль сделалась настолько невыносимой, что и я, впав в бешенство, начал проделывать все те безумства, которые проделывал на моих глазах сосед. Я кувыркался, валялся, переворачивался с боку на бок, становился на голову, раскачивался, бился головой о корни и камни, бил клешнями, как будто отчаянно аплодируя, вертелся, егозил. Я спасал свою жизнь. Моё нежное тело было заковано в жёсткий панцирь, и он душил меня. Я чувствовал, что если мне не удастся освободиться от этой тюрьмы, то она удушит меня. Я ползал по своей норе, как бы желая уйти от самого себя, силы постепенно оставляли меня. На несколько секунд я погружался в тяжёлое забытье, как лихорадящие больные. Потом острая боль во всём теле приводила в себя и опять начиналась «борьба с самим собой». Кто придумал эти ужасные пытки?.. Концы моих ног как будто были зажаты в тиски. И кто-то безумно жестокий медленно, минута за минутой всё крепче сжимал эти тиски… О, если бы раки могли кричать!.. Они кричали бы душераздирающим криком. Но я не мог кричать. Я должен был молча переносить эти страдания…

В те мгновения, когда сама боль словно отдыхала и набиралась сил, я смотрел, что делается с моим соседом. Он уже освободил и вторую клешню. Панцирь на головогруди у него стоял коробом. Я позавидовал ему, но в ту же минуту с ужасом заметил, что в отчаянных усилиях освободиться поскорее рак оторвал одну из своих десяти ног. Положим, у него оставалось еще девять, а оторванная нога должна была отрасти, но всё-таки это было страшно, потому что рак без одной ноги уже не может так бороться за своё существование, как совершенно здоровый рак. А ведь у нас были свои враги.

Клешни горели как в огне и болели, а я всё колотил их одна о другую, как извозчик, хлопающий на морозе рукавицами, чтобы согреться. Когда же будет этому конец?..

Я упёр голову в песок, стал на клешни, поднял хвост вверх и с силой махнул им. В тот же момент я почувствовал, что у меня лопнула кожа, соединяющая панцирь головогруди с хвостом. О, какое блаженство! Под панцирь проникла прохладная вода и освежила намученное, истерзанное тело, правда, на очень небольшом пространстве. Я сделал ещё одно усилие — панцирь приподнялся на спине, но зато в самом узком месте головы почувствовалась ещё более нестерпимая боль. Я готов был лечь навзничь, чтобы прижать отставший панцирь обратно к спине, но в то же мгновение застыл от новой острой боли. Мои глаза! Они отдирались от тела вместе с отставшим панцирем. Я ничего не видел. Глаза горели, точно их прожгли калёным железом. Назад уже не было выхода, спасение только в том, чтобы окончательно освободиться от панциря.

Наконец мне удалось освободить глаза и сяжки. Еще несколько «нерачьих» (не могу же я сказать «нечеловеческих»!) усилий, и я сбросил панцирь, вытянул ноги из узких оболочек. Свобода! Свобода!..

Несколько мгновений лежал неподвижно. Боли сразу утихли. Я испытывал чувство блаженства, холодная вода непривычно щекотала моё голенькое тело. Я вновь видел. Видел панцирь, лежащий рядом со мной. Как странно было его видеть! Как будто рядом со мной лежал мой труп. Ведь он как две капли воды похож на меня!

Как тихо! Или я оглох? Прислушиваюсь, но ни единого звука не доносится до меня, как будто все звуки умерли… В самом деле, что со мной? Неужели оглох? Новое странное ощущение овладевает мною. Я как будто утратил чувство равновесия. Не могу понять: лежу ли я на боку или на спине. Попробовал перевернуться, прилёг на бок, ощутил на нежной кожице прикосновение песка, но чувство равновесия ничем не проявляло себя. Что делать?.. И вот тут-то мне на помощь пришёл инстинкт.

Я ничего не знал о том, как устроено ухо рака. Я не знал, что внутри этого уха есть особые волоски, соединённые с нервами, что эти волоски разной толщины — резонируют на звуки разной высоты; не знал я и того, что эти «струны» в ушах рака действуют только в том случае, если волоски натягиваются посторонним предметом — песчинкой, маленьким камешком. Я не знал всего этого, но инстинктивно начал набирать своими нежными клешнями песок и засовывать себе в уши — маленькие дырочки у основания коротких усиков.

Таким образом мне удалось починить свой орган слуха. Как только песчинки были засунуты в уши, я начал слышать. Хотите знать, как я слышал? Ну, конечно, не так хорошо, как слышит человек. Заткните ваши уши пальцами, и вы услышите шум и гул. Поднимайте пальцы вверх и вниз, не вынимая из ушей. Высота гула изменится. Конечно, это не совсем так, как слышит рак, но иначе я не могу объяснить вам этого.

Итак, я начал слышать, а вместе с тем восстановилось и чувство равновесия: когда я находился в вертикальном положении, камешек в ухе висел ровно, если же моё тело наклонялось, камешек нажимал на один из волосков в боковых стенках слухового мешочка, и таким образом я чувствовал крен в ту или иную сторону.

Итак, теперь я вновь видел, слышал и управлял своими движениями. Обоняния я не терял. Но каким беспомощным существом я был в то время! Песок казался мне чрезвычайно жёстким, ходить по нему «босиком» было очень больно. Тело было совершенно беззащитно, мучил холод, а мягкими клешнями я не мог поймать хорошую добычу. Да, пожалуй, твёрдую пищу я и не переварил бы. Ведь я сбросил не только панцирь. Я переменил все сяжки, сдал в архив старые глаза, жабры, зубы, даже пищеварительный канал! Это было похоже на омоложение, но я предпочёл бы не омоложаться до степени новорождённого младенца. Я был беззащитен.

«Вот что ожидает меня!» — с ужасом подумал я, глядя на своего соседа. Увы, ему не повезло. Старый рак — свой же брат! — ещё не сбросивший панциря, схватил несчастного моего соседа и раздирал клешнями его нежное тело. А тот ничего не мог поделать. Он не мог даже убежать…

Теперь все: и водяные крысы, и рыбы, и лягушки, и даже сами раки могут безнаказанно полакомиться мною…

Что делать? Куда бежать?.. С новым чувством я посмотрел на свой покинутый панцирь. Он так хорошо защищал меня!..

Я уполз в нору, как можно дальше, забился под корчагу в такое место, где меня никто не мог видеть, и сидел, питаясь очень скудно, сидел в ожидании того времени, когда на моём теле появится новый панцирь…

Если ко всему этому прибавить, что рак в первый год от рождения линяет по шесть-восемь раз, во второй год — шесть раз и только с шестого года начинает линять по одному разу в год, то есть только по одному разу в год испытывает все эти муки, о которых я дал вам лишь слабое представление, то скажите сами, легко ли быть раком?