Глава 15. Убеждение и давление

«Ты грязная фашистская собака! Разве ты не знаешь, что находишься полностью в нашей власти? Здесь, в России, мы можем сделать с тобой все, что пожелаем — ВСЕ. Никто не узнает, что случилось с тобой, Хартманн».

Офицер НКВД приблизил свое желтоватое лицо к лицу Эриха.

«Что ты скажешь, если мы принесем тебе — прямо сюда, на подносе — голову твоей жены и твоего ребенка?»

Эрих почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Офицер НКВД продолжал давить на свою беспомощную жертву.

«Ты знаешь, что мы можем отправить наших оперативников из Восточной Германии прямо в Штуттгарт и убить твою жену прямо в Германии? Вспомни, как мы проучили Троцкого. А генерала Миллера в Париже? Мы можем достать кого угодно где угодно по всему миру».

Эта угроза русского офицера нанесла Эриху страшный удар. Во мраке одиночных карцеров он всегда думал только об одном. У него оставался единственный якорь в океане мрака, готового поглотить тело и душу — Уш. Яркие воспоминания о встречах с ней в доме ее родителей в Цуффенгаузене или в собственном доме Хартманнов в Вейле были его прибежищем и спасением.

Пока Уш находится дома в безопасности, Эрих сумеет выдержать все атаки НКВД. Но сейчас страх парализовал его. Они грозили уничтожить главный источник его силы. Однако он сумел взять себя в руки и холодно посмотреть на офицера НКВД.

«Вы можете делать все, что хотите. Сила ваша. Я это знаю. Но я не буду работать против своей страны и своих товарищей по заключению».

Эрих твердо уставился прямо в глаза русскому. Через минуту тот не выдержал. Потом офицер НКВД ударил кулаком по ладони.

«Проклятье, Хартманн! Черт бы тебя побрал! Почему ты не хочешь работать на нас?»

Подобные сцены повторялись в нескольких советских тюрьмах. 18 или 20 следователей НКВД делали ему любые мыслимые предложения. Их методы варьировались от грязного шантажа до предложений поступить в ВВС Восточной Германии. Эрих всегда отвечал одно и то же — НЕТ. Если его друзья, сослуживцы и начальники сегодня считают его упрямцем, пусть они вспомнят, что это качество выработалось у него после 10 лет тяжелейших испытаний.

Немецкие пленные в России находились в распоряжении НКВД. Армия бывших солдат превратилась в армию рабов. Многие сразу после войны погибли от голода. Русские могли заставить опытных немецких инженеров и техников работать над восстановлением России, однако вмешалось НКВД, которое приняло иррациональное решение — сломить своих пленников, заставить их перестать быть людьми. Секретная полиция начала реализацию программы психологической войны, более отвечавшую советским интересам, чем физическое мщение.

Давление на немецких пленных никогда не ослабевало. Главным оружием подавления личности стала нехватка питания. НКВД создал в тюрьмах атмосферу безнадежности, подозрительности, лжи и бесконечной пропаганды. Физические пытки, которые практиковались в Гестапо, были строго запрещены, как орудие капиталистических эксплуататоров. Советские методы разрушения личности были более эффективны.

Эрих узнал о запрете избивать заключенных вскоре после того, как попал в плен. Русская бюрократия собрала такие груды документов относительно пленных, что сама же в них захлебнулась. В Грязовце разведслужба НКВД оспаривала, что Эрих тот самый «Карая-1», знаменитый Черный Дьявол юга. Его вызвали на допрос два офицера НКВД. Они листали дело, когда охранники ввели Эриха в кабинет.

Один офицер НКВД яростно потряс головой.

«Я уверен, что это не тот человек», — сказал он по-русски.

Второй офицер казался немного смущенным. Первый офицер подошел к Эриху и указал на его отрастающий ежик.

«Смотри, — сказал он по-русски товарищу, — он светлый блондин. Просто соломенные волосы. Он не может быть Черным Дьяволом».

Эрих достаточно понимал русский, чтобы уловить, что они обсуждают цвет его волос.

Второй офицер ткнул пальцем в дело.

«Хартманн, не пытайся отрицать, что ты сбил 352 самолета на русском фронте. У нас все записано».

Эрих безразлично кивнул. Они обращались к нему на немецком.

«Но тогда ты являешься лучшим асом Германии!» — русский пришел в восторг.

Эрих покачал головой.

«Нет, я не являюсь лучшим асом Германии».

«Но больше ни один летчик не сбил такого числа самолетов», — возразил русский.

Эрих ласково улыбнулся, как школьный учитель, вдалбливающий премудрости математики бестолковому студенту.

«Да. Но я сбивал только русские самолеты и всего несколько американских машин. На Западном Фронте пилот по имени Марсель сбил 150 британских самолетов. В наших ВВС один британский самолет приравнивается к 3 русским. Так что лучшим истребителем является Марсель, а не я».

Последовал жаркий обмен ругательствами между русскими. Им не понравилось такое унижение их летчиков. Эрих смирно сидел, пока они не успокоились и снова не обратились к нему. Вопросы сыпались градом, следователи хотели, чтобы он подтвердил материалы дела. Наконец, Эрих решил, что дальнейшее запирательство не имеет смысла. Эти гончие узнают правду, скажет он это сам или нет.

«Ты подтверждаешь, что ты был Черным Дьяволом?»

«Именно так называли меня русские радиостанции во время войны».

«Но твои волосы просто соломенные», — возразил один из офицеров НКВД.

«У меня всегда были светлые волосы, — сказал Эрих. — Но пару месяцев мой самолет был покрашен в черный цвет, и ваши летчики прозвали меня Черным Дьяволом».

Второй офицер сел за стол и захлопнул досье.

«За твою голову во время войны была объявлена награда. Я стал бы богатым, если бы правительство заплатило за тебя сегодня».

Русский осмотрел Эриха с ног до головы, отметив мятый и рваный мундир Люфтваффе. Эрих походил на кого угодно, только не на ужасного Черного Дьявола. Самый грозный истребитель Восточного Фронта превратился в обычного заключенного.

Допрос длился еще несколько часов, и открылось, что Эрих летал на реактивном истребителе Ме-262, самом совершенном самолете в годы войны. Белокурый Рыцарь остался почти незнаком с реактивными самолетами. Он выполнил лишь несколько тренировочных полетов под присмотром Гейнца Бэра в Лехфельде. Тем не менее, НКВД решил, что и эти крохи знаний могут оказаться полезными.

Русские захватили несколько исправных Ме-262 и вывезли их в Россию для оценки. Однако полеты на этих самолетах были серьезной проблемой, если не располагать теми знаниями, которые приобрели немцы. Поэтому Эриха, через несколько дней после того, как в нем опознали Черного Дьявола, начали допрашивать обо всем, что касалось реактивного истребителя.

Но Эрих смог оказать НКВД лишь небольшую помощь, хотя рассказал все, что знал о Ме-262. Он объяснил, что совершил на этом самолете всего 10 полетов. Однако сейчас его образ, как лучшего в мире пилота-истребителя, работал против него. Русские невольно полагали, что боевой пилот обладает и знаниями авиационного инженера. Долгие допросы начали приобретать все более резкий характер, так как русский офицер пытался выжать из Эриха информацию, которой тот не располагал.

«Майор Хартманн, вы что-то скрываете. Почему вы не хотите рассказать нам все, что знаете? Вы ДОЛЖНЫ рассказать это».

Грубый лейтенант НКВД не был летчиком. Это делало задачу Эриха еще более сложной. Он попытался объясниться еще раз.

«Я могу рассказать вам, как взлететь на этом самолете. Я уже рассказывал об этом. Я могу рассказать, как летать на нем, и за какими вещами должен следить пилот, в особенности за секторами газа. Но я не могу рассказать вам, как работают различные механизмы самолета. Я пилот, а не инженер».

Русский нахмурился, так как слова Эриха его не убедили. Он задавал вопросы о реактивном самолете по книжке, было совершенно ясно, что он не имеет ни малейшего представления об авиации. Эриху он показался выходцем из деревни. И тогда Белокурый Рыцарь попытался найти подходящее объяснение.

«На реактивном самолете я как фермер. Вы знаете, что фермер запрягает лошадь в телегу. Он может сделать это и поехать на телеге. Однако он не пытается забраться внутрь лошади».

С криком ярости лейтенант вскочил на ноги и ударил Эриха по лицу тростью. Резкий удар заставил Эриха зайтись от гнева, все затянула багровая пелена. Он прыгнул через всю комнату, схватил стул и бросился на обидчика. Широко размахнувшись, Эрих обрушил стул на голову русского. Офицер рухнул на пол без сознания.

Мгновенно гнев улегся, и Эриха охватил страх. Они наверняка изобьют его или даже застрелят. Он приоткрыл дверь кабинета и позвал охранников. Когда они привели лейтенанта НКВД в сознание, тот ткнул пальцем в Эриха.

«В карцер его. Уведите».

Эрих провел 48 часов в кошмарной дыре в одиночестве. Холод и голод заставили его всерьез испугаться за свою судьбу. Когда на третий день охранники вытащили его из карцера, он был уверен, что его поведут на расстрел. Моргая от яркого света, он приготовился к самому худшему. Но его привели обратно в тот же кабинет, где он ударил русского офицера. Тогда он приготовился к побоям.

С изумлением он увидел, что в кабинете сидит тот же лейтенант НКВД и широко улыбается. Перед русским на столе стояла бутылка водки и лежала буханка хлеба.

«Ну, как дела, Хартманн?»

Лейтенант указал на выпивку и закуску.

«Подкрепись, Хартманн. Тебе будет полезно перекусить и выпить».

Эрих был поражен. Этот человек обозлился на него до предела. И теперь он улыбается, предлагает еду и питье. Не в состоянии разобраться в загадочной психологии русского, Эрих взял кусок хлеба и глотнул обживающей водки. Русский следил за ним. Когда Эрих поставил стакан на стол, лейтенант широко улыбнулся и указал на стул, на котором сидел.

«На этот раз я СИЖУ на стуле, Хартманн. У тебя стула не будет. А теперь тебя отведут к остальным пленным. Я прошу прощения за то, что ударил тебя тростью».

Эрих кивнул, принимая извинения русского. Пока охранники вели его обратно в камеру, Эрих размышлял над странным поведением офицера НКВД. Поведение русского не поддавалось никакому разумному объяснению. Но потом старые заключенные сказали Эриху, что ударивший его офицер серьезно нарушил русские законы и мог подвергнуться строгому дисциплинарному наказанию, если бы начальство узнало об этом.

Это было правдой. За 10,5 лет заключения в русских тюрьмах этот удар по лицу тростью оказался единственным случаем физического воздействия на Эриха Хартманна. Его реакция на удар была записана в деле.

Через несколько лет, в тюрьме в Шахтах, русская девочка-переводчица показала Эриху эту пометку. «С этим заключенным обращаться с осторожностью — дерется». Несколько раз за годы заключения он слышал, как охранники называли его «драчуном». Однако Эрих не подозревал, что этот незначительный инцидент станет частью его образа, как упрямого и склочного заключенного.

Физическое избиение было самым слабым методом воздействия, который использовал НКВД. В его арсенале имелось более мощное оружие, чтобы сломить волю человека. Мощь этого оружия многократно усиливала глубочайшая безнадежность. Именно это ощущение пронизывало всю жизнь немецких пленных. Они были политически и физически несуществующими фигурами, так как немецкое правительство пало вместе с нацистским режимом. Новое гражданское правительство еще только начинало действовать под присмотром оккупационных войск союзников. Вскоре между занятой русскими Восточной Германией и остальной страной пролегла пропасть.

НКВД с наслаждением сообщал пленникам о послевоенном хаосе в Германии. Каждый негативный факт раздувался и подчеркивался специальными комментариями. Пускались в ход вся информация, которая могла убедить пленного, в том, что он обречен. Пленным германским офицерам не раз говорили, что их заключение и лишение прав было утверждено союзниками в Тегеране.

Так как немцы были лишены всех возможностей восстановить свои права, то многие из них просто сдавались. Молодая Федеративная Республика Германии пока еще нетвердо стояла на ногах, и ее голос был почти не слышен. Германские солдаты тысячами погибали в русских тюрьмах. Разглагольствования о справедливости, звучащие в залах Нюрнбергского дворца правосудия, не долетали до обтянутых колючей проволокой лагерей в диких степях.

Русские охотно сообщали своим жертвам, что у НКВД имеется сколько угодно времени, чтобы сломать их. НКВД действовало на основании того принципа, что у победителя есть все необходимое, чтобы заставить немцев делать то, что ему нужно. Или превратить их в то, что требуется НКВД. Длительное наказание пленных солдат стало совершенно новым явлением в отношении между цивилизованными странами, и основы этого заложила Россия после Второй Мировой войны. Излишние наказания являются частью фундамента советской психологии. Поскольку такие наказания широко применялись к внутренним противникам режима, немцам не следовало ожидать, что к ним будут относиться лучше. Однако то, что западные союзники одобрили это, навсегда останется грязным пятном на их мундире.

Страдания немецких пленников усугубляла полнейшая невозможность побега. Русское общество в то время было организовано так, что делало бегство из страны невозможным в принципе. Русские люди были согнаны в деревни, покидать которые они могли только по официальному разрешению. Деревенских детей с самых малых лет учили сообщать о появлении незнакомцев своим школьным учителям. А те передавали это полиции.

Пограничная зона шириной в 30 миль была населена верными коммунистами, и была густо усеяна военными постами, которые полностью контролировали район. В землю были зарыты длинные полосы детекторов, которые поднимали тревогу, если над ними по земле перемещался металлический объект. Пограничники на земле, вертолеты и легкие самолеты в воздухе эффективно прикрывали границу.

Железный Занавес был реальностью, а не просто словесной фигурой. Русские политзаключенные, сидевшие вместе с Эрихом Хартманном в разное время, уверяли, что без этой жесткой охраны границ Советский Союз немедленно потерял бы 1000000 человек, которые сбежали бы на Запад. Но любой немец, который сумел бы достичь пограничной зоны и подкупить местного жителя, чтобы тот ему помог, немедленно столкнулся бы с хитрой тактикой НКВД, который платил вдвое больше и разрешал доносителю оставить себе все деньги.

Пересечь степи, тянущиеся от Урала, и преодолеть железный заслон на границе — такая задача могла обескуражить самого смелого. По словам Эриха Хартманна:

«Я не знаю ни одного подлинного случая бегства военнопленного из России. По телевидению много рассказывают об этом, но если вы попытаетесь найти людей, которые действительно бежали оттуда, никто в этом не признается. Возможно, существует вероятность бегства из лагерей в Польше, балтийских государствах, Восточной Германии, но я никогда не слышал ни об одном достоверном случае, когда немецкий пленный бежал из России».

Психологическое давление НКВД на пленных приобрело такую силу, что его можно было ощущать физически. Чтобы облегчить это давление или избавиться от него, пленный должен был дать хоть НКВД что-то взамен. Он мог доносить на своих товарищей, превратившись в стукача. Он мог сознаться в вымышленных военных преступлениях. Для этих людей драгоценной наградой становились самые обычные вещи.

Карта странствий Хартманна по сталинским лагерям.

1. август 1945 — октябрь 1945. Киров. 2. октябрь 1945 — октябрь 1947. Грязовец 3. октябрь 1947 — октябрь 1949. Череповец. 4. октябрь 1949 — декабрь 1949. Ивановка (первый суд). 5. декабрь 1949 — май 1950. тюрьма ГПУ, Иваново. 6. май 1950 — ноябрь 1950. Шахты (второй суд). 7. ноябрь 1950 — май 1952. Новочеркасск. 8. май 1952 — ноябрь 1952. Асбест. 9. ноябрь 1952 — август 1954. тюремный лаеръ, Дегтярка. 10. август 1954 — октябрь 1954. тюрьма ГПУ, Свердловск. 11. октябрь 1954 — октябрь 1955. тюрьма ГПУ, Новочеркасск

Более легкая работа, возможность прочитать письмо из дома — такие вещи, на которые свободный человек в свободной стране просто не обращает внимания — становились взятками, с помощью которых НКВД заставляла человека забыть о самоуважении.

Наиболее отвратительным и невыносимым методом, использованным НКВД против своих пленников был перехват почты. С самых первых послевоенных дней вся почта из Германии перехватывалась секретной полицией, превратившей письма в оружие, с помощью которого можно было пробить психологическую броню. Она использовала переписку для шантажа и подкупа. Эта грязная тактика делала постоянные побои, которым подвергались пленные, почти идеалом гуманизма. Последствия разрыва контакта с семьей были просто сокрушительными.

Эриху Хартманну разрешили написать первое письмо домой только накануне Рождества 1945, почти через 8 месяцев после его захвата в плен. Уш получила эту весточку в январе 1946.

«Моя Уш

Я хочу сообщить тебе, что жив. Я желаю тебе счастливого Рождества и Нового Года. Не бойся за меня. С кем я тебя должен поздравить — сын или дочь? Все мои мысли с тобой. Тысяча поцелуев.

Твой Эрих»

Каждый месяц после этого Эриху было разрешено писать по 25 слов в Германию вплоть до 1947. Через 2 года после окончания войны русские сократили эту норму до 5 слов в месяц. Уш писала постоянно. Она послала Эриху от 350 до 400 писем за 10 лет его нахождения в лагерях. Он получил менее 40 писем.

Только в мае 1946 он узнал, что 21 мая 1945 у него и Уш родился сын Петер Эрих. Этот малыш не сумел пережить тяжелые послевоенные годы, он скончался в возрасте 2 лет и 9 месяцев. И только через год Эрих узнал о его смерти. Когда в 1952 скончался отец, которого Эрих горячо любил, он опять узнал об этом лишь спустя год.

Это процесс перемалывания личности тянулся год за годом. Американцы не сталкивались с этой формой войны, пока небольшое число американских военнослужащих не попало в плен к китайцам в годы Корейской войны. Среди них был один из самых известных асов американских ВВС полковник Уокер М. Махурин, герой Второй Мировой и Корейской войн.

Прекрасный аналитик, обладавший литературными способностями, Махурин изложил свой печальный опыт промывания мозгов в великолепной книге «Честный Джон», которая просто требовалась американцам в трудное время. Позднее Махурин встретился с Эрихом Хартманном в Германии, и два аса сравнили свои впечатления о коммунистических тюрьмах. Оба согласились, что представления мирных жителей о судьбе военнопленных абсолютно неправильны. Нормальный цивилизованный гражданин на Западе не имеет ни малейшего представления о порядках в коммунистических тюрьмах и методах нравственного уничтожения людей.

Хартманн и Махурин согласились, что для коммунистов лишь вопрос времени сломать ЛЮБОГО человека, попавшего к ним в лапы. Никакая отвага, патриотизм и верность не обеспечивают достаточной защиты против такого нажима. Ее не существует в принципе. Американцы, которые в жизни не видели ничего страшнее телевизионной пальбы, пытаются вырабатывать какие-то кодексы поведения пленных. Люди, полностью отрезанные от своих родных, лишенные поддержки собственного правительства, обречены. Они будут делать такие вещи, за которые их позднее дома будут подвергать критике лицемерные ханжи.

Военнопленные в таких условиях могут писать письма, делать официальные заявления, выступать по радио с совершенно невероятными речами. Но эти поступки не являются свидетельством слабости или измены. Они будут делать это из страха за свою жизнь, за жизнь своих родных. Иногда просто за кусок хлеба, чтобы не умереть с голода!

Угнетатель может использовать абсолютно все. Любые угрозы беспомощному пленнику дозволены, никакие нравственные запреты или формальные документы не сдерживают тюремщика. Зато обожравшиеся моралисты, сидящие в мягких креслах в полной безопасности, будут проклинать беззащитных пленных за неспособность сопротивляться и требовать подвергнуть их наказанию после возвращения домой. Может, американское общественное мнение изменит свою точку зрения по этому вопросу, когда большее число американцев окажется в лапах коммунистов.

Единственным проявлением человеческой доброты, которое видели немцы в России, было отношение простых крестьян, живущих в деревнях неподалеку от лагерей. Эти признаки человечности вызывали припадки бешенства у садистов из НКВД, которые не могли выносить даже намека на нормальные человеческие чувства.

Лагеря, расположенные в районах, которые в годы войны были оккупированы Германией, были главным источником трудностей НКВД. Русские крестьяне в этих районах на основе собственного опыта сохранили хорошее отношение к немцам. Пропаганда Ильи Эренбурга не оказала на них никакого действия. Крестьяне были серьезно озабочены судьбой бывших врагов и постоянно завязывали дружеские отношения с немцами. Торговля и обмен между военнопленными и крестьянами велась через охранников. Многие из них были бывшими фронтовиками, которые сочувствовали страданиям бывших врагов.

Посылки Красного Креста, которые получали немцы, часто вызывали только разочарование. Запреты НКВД приводили к порче продуктов. И вообще, усилия НКВД сводили помощь Красного Креста заключенным к минимуму. Каким-то чудом евангелистский епископ Хекель из Мюнхена сумел наладить сносную доставку посылок в лагеря военнопленных, несмотря на вздорный надзор НКВД. Содержимое этих посылок становилось предметом обмена между пленными и русским крестьянами. Хорошие отношения и дружба, рожденные этой торговле и обменами, бесили офицеров НКВД.

Охранники лагерей подвергались интенсивной пропагандистской обработке, чтобы возродить в них былую ненависть к немцам. Оборванные пленники описывались как «люди, которые убивали ваших жен, сестер, отцов и братьев… Все они фашистские убийцы». Когда этот бред вколачивался в головы охраны психопатами из НКВД, охранники выполняли свои обязанности с явной враждебностью к заключенным.

Однако требовалось всего несколько дней, чтобы этот покров лжи разлетелся в клочья. Дружба и нормальная человечность побеждали фанатизм и ложь. Даже упрямцы среди охранников чувствовали гнев крестьян. Крестьяне упрекали охранников, говорили, что пленные такие же солдаты, «как и ты», и что их дома ждут жены и дети, «как и тебя».

Эрих Хартманн вспоминает, что часто молодые охранники не выдерживали.

«Внутренний конфликт между глупой ложью, которую им втолковывали пропагандисты и их контактами с нами будоражили их чувства и буквально заставляли плакать. Они стояли по другую сторону колючей проволоки с автоматами в руках, но не выдерживали, так как их заставляли жить по лжи.

Очень часто я говорил такому солдату: «Зачем ты кричишь? Всего один час пропаганды, и мы снова стали врагами? Ты глупец». Иногда они все-таки приходили в себя и забывали пропаганду. Вы не можете ненавидеть таких людей. Часто от меня ждут ненависти к русскому народу, словно мне не разрешены никакие другие чувства. Но 10 лет в русских тюрьмах научили меня видеть разницу между русским народом и тайной полицией».

Попытки немецких пленных установить контакт с населением были такими успешными, что НКВД был вынужден менять полностью охрану лагерей каждые 4 месяца. Позднее лагеря были убраны с территорий, находившихся под немецкой оккупацией, за Урал. Население этих районов получало огромные дозы красной пропаганды насчет фашистских извергов. Люди ожидали увидеть волчьи морды вместо человеческих лиц. Тем не менее, немцам в конечном итоге удалось завязать отношения и с этими людьми. Нормальные человеческие чувства в очередной раз оказались сильнее пропагандистских уловок.

Тем не менее, случайных контактов с русскими жителями было недостаточно, чтобы преодолеть воздействие безжалостной программы НКВД, нацеленной на дегуманизацию путем постоянного давления. Если человек начинал поддаваться, НКВД могло его использовать в своих целях. Положение немецкого пленного зависело от того, что он мог дать НКВД. Особенно интересовали русских специальные знания и его статус среди пленных.

Истерия «военных преступлений» в послевоенный период привела к тому, что практически каждый немец, оказавшийся в руках русских, был обвинен в совершении преступлений против человечности. Когда пленный ломался под безжалостным давлением, НКВД выкачивало из него всю информацию о военных преступлениях, свидетелем которых он мог быть. Офицеры НКВД угрозами и посулами выманивали имена, места и даты таких вымышленных преступлений. А потом длинная и мстительная лапа НКВД старалась дотянуться до виновников. Пленных убеждали сознаваться в собственных преступлениях. Немцы, призванные в армию и посланные сражаться в Россию, уже являлись военными преступниками в глазах НКВД.

НКВД могло сломить человека с обычным Характером достаточно легко. Для этого хватало условий русской тюрьмы. Большинство людей, на долгие годы разлученных с семьями, меняло свое упрямство на возможность освободиться, и не следует винить их за это. Предложить кому-то свободу в обмен на порочащую информацию о других пленных было слишком большим соблазном, которому не все находили силы противиться. Стукачи были частью тюремной жизни, и германский офицерский корпус дал немалое пополнение этому сословию.

Немцы, которые сами прошли через советские тюрьмы, по большей части терпимо относятся к тем, кто сломался раньше остальных. Все они знали границу своих возможностей, за которой сопротивление прекращается. И большая часть пленных, находившихся в России, или подошли вплотную к этой границе, или перешагнули ее. Это отношение резко отличается от глупых воплей домашних «патриотов», утверждавших, что сдавались только слабые. Самый громкий визг испускали те, кто не имел ни малейшего понятия, что такое быть военнопленным.

Для выполнения чрезвычайных задач в Западной Германии и других подобных районах НКВД требовались особые люди. Процесс вербовки таких агентов был всегда трудным. Люди, обладавшие некоторыми способностями, отвагой и силой воли, были идеально приспособлены для шпионской деятельности, однако именно они особенно ожесточенно сопротивлялись давлению НКВД. Естественные лидеры, вроде Эриха Хартманна, были самой главной мишенью для советских вербовщиков.

Очень часто промывание мозгов представляют совершенно неправильно. Эрих Хартманн описывает эти методы на основе своего более чем 10-летнего опыта.

Эрих Хартманн в полной мере испытал на себе эти методы. Два года он вел жестокую неравную битву с палачами НКВД, борьбу с политическим аналогом Сил Мрака, которую, вполне вероятно, однажды придется вести и нам. Его страдания в этой борьбе остались в прошлом. Свободные люди могут теперь лишь гадать, а как они сами будут вести себя в таких обстоятельствах.