Дни пошли ветреные и дождливые, вода чернела и гневно пенилась. Она подумала, что лодку надо бы вытащить на сушу, нельзя оставить, как в прошлом году.

Ханс-Петера ее вылазки все сильнее раздражали.

– Не выходи больше на этой чертовой лодке, она скоро развалится.

Хорошо, не буду, только сегодня… и, может быть, завтра… не готова еще прекратить слежку.

Когда Ханс-Петер уснул, она надела спасательный жилет и села в лодку. Вода волновалась, летели брызги, и целые фонтаны перехлестывали через борт. Она крепко сжимала весла. Грести и маневрировать было трудно. Жюстина вспомнила большой папин катер – она научилась им управлять, но однажды в ночь летнего солнцестояния катер, пришвартованный у пристани, протаранила моторка. За штурвалом был пьяный мужчина, надолго угодивший в больницу.

Ремонтом катера Жюстина так и не занялась. Ей вполне хватало лодки.

Где-то здесь? Она не знала толком, думала, что помнит, но всякий раз находила новое место. Бросила якорь, тот плюхнулся в воду глухо, словно нехотя. Вынула из воды весла, осторожно, чтобы не выскользнули из уключин. Не дай бог потерять! Подумать только – дрейфовать тут без весел, рискуя перевернуться в любой момент… Она нервно затянула шнурки спасательного жилета.

Замерзнет ли озеро в этом году? Так, как замерзло в тот раз? Все становится проще, когда лед закрывает, запирает на замок воду. Тогда она чувствует особую свободу, может расслабиться совсем иначе, глубже. Но и тогда остаются опасности. Сверкающе-солнечными зимними днями любители подледного лова часами сидят у лунок. От этого Жюстина теряет покой, не отходит от окна библиотеки, следит в бинокль за малейшим движением.

Большую часть времени ей удавалось отгонять эти мысли, но иногда вопросы назойливо шныряли в голове, принимая в конце концов форму слов. Как долго человеческое тело разлагается в пресной воде? А пластик, ткань, дерево? Сколько времени потребуется, чтобы следы окончательно размыло? Чтобы сомнения рассеялись? Остов финских санок может лежать десятилетиями, пока его не разъест ржавчина. А зубы, кожа, волосы?

Тело она привязала бечевкой. Обычной бечевкой. Плюс шарф, повязанный вокруг шеи Берит. Как долго бечевка будет удерживать тело на санках?

Порой она видела глаз – свешиваясь через борт лодки до самой воды, становясь на колени так, что жесткие, мокрые перекладины на дне лодки врезались в колени. Выпавший, выплывший из глазницы глаз, замерший взгляд сквозь водоросли и тину. Жюстина смотрела в ответ, заставляла себя, чувствуя, как желудочный сок поднимается вверх, к глотке.

Вот, здесь. Как отметить?

Вода, куда ни глянь. На воде трудно определить расстояние. К тому же на следующее утро глаз мог оказаться в другом месте и выглядывать – горестно, пусто – из-под камней. Жюстина шмыгнула, сглотнула, ощутила боль в груди. Стая птиц с криками пронеслась над лодкой, Жюстина присела и сжалась.

Ханс-Петер проснулся. Впереди свободный день. В халате спускаясь по лестнице, он заметил мокрую куртку и нахмурился.

– Доброе утро, – сказала Жюстина.

– Я просил тебя не трогать лодку.

– Это не опасно, – сухо отозвалась она.

– У меня другое мнение на этот счет.

– Ханс-Петер, я выросла на берегу озера, вода – часть меня.

– Но я боюсь, неужели ты не понимаешь? Твое поведение меня пугает.

На это нечего было ответить.

Птица пролетела через холл, опустилась на полку для шляп, сделала пару шажков. Ее переселили в дом, заметив, что птица предпочитает надежные стены. Поджав одну лапу, она стала чистить перья, аккуратно перебирая их клювом.

Жюстина разделась.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Прости, что я не такая, какой ты надеялся меня видеть.

– Я тоже люблю тебя, – ответил Ханс-Петер, но во взгляде его читался холодок.

– Ханс-Петер, – умоляюще произнесла Жюстина.

Он поморщился:

– Я просто устал. Пройдет.