Шелест листвы. Кто-то. Что-то.

Медленно, шажок за шажком, она босиком вышла на балкон. Перегнулась через перила, заправила прядь за ухо. Отчетливый звук вдалеке, хруст сломанной ветки. И отчаянный птичий крик. Прежде Жюстина не слышала, чтобы ее птица так кричала.

– Эй! Есть там кто-нибудь?

Широко раскрыв глаза, вглядывалась она в темноту, в черный сад.

– Кто там? Если что-то нужно, выходи!

Она слышала клекот, испуганное хлопанье крыльев, задевающих за сетку. Иногда птицы впадают в панику – обычно в стаях, заразившись страхом товарок, но случается, что и в одиночку. Паника – часть птичьей натуры. Безоглядное бегство – это инстинкт, как у лошадей или оленей, когда они в стаде. Надо попробовать успокоить птицу.

– Иду! – крикнула Жюстина.

Выглянувшая луна бликами разрезала черную воду.

Жюстина вернулась в спальню, быстро натянула штаны и пуловер, упала на колени перед платяным шкафом и стала выгребать на пол все его содержимое. Да, вот шаль, в которую она однажды завернула птицу, забирая у прежнего хозяина. Тот предложил обрезать маховые перья, чтобы птица не поранилась. Но Жюстина воспротивилась. Поддавшись внезапному порыву, она сорвала с себя шаль, завернула в нее птицу, и та быстро успокоилась от прикосновения мягкой ткани.

Жюстина схватила сумку, проверила, на месте ли ключи от дома и от машины. Затем зажгла свет во всех комнатах и, взяв зонтик, выставила его, точно оружие, перед собой.

Тихо. Лишь слабый ветерок. Жюстина замерла на крыльце, вслушиваясь. Ничего. Но Жюстина знала, что там кто-то есть. Ей было трудно дышать. Волоски на затылке зашевелились.

– Иду, я иду! – Вместо крика получился лишь сдавленный хрип. – Я иду к тебе!

Влажная трава царапала босые ноги. Жюстина вспомнила о слизняках – длинных и коричневых – и содрогнулась от одной лишь мысли, что может наступить на такого. Обычно она их уничтожала, разрезая пополам, но это происходило при свете дня. «Декапитация», – пронеслась мысль. «Капут» – это на латыни «голова». Подкатила тошнота, она с трудом сдержала позыв к рвоте.

Обувь, надо обуться, защитить ноги. Она вернулась на крыльцо, дрожащими руками отперла дверь, сразу за ней стояли сандалии, ее надежные, удобные сандалии. Жюстина застегнула ремешки. Развернувшись в сторону сада, заметила какое-то неясное движение, хрустнул гравий под чьими-то ногами, темная тень скользнула вверх по склону. Шаги, но не торопливые, убегающие, а твердые, размеренные. Кто-то выжидал в ее саду, но теперь решил удалиться.

Головокружение усилилось.

Птица билась в вольере, охваченная слепым ужасом. Услышав голос Жюстины, она стремительно опустилась на землю и встретила хозяйку разинутым клювом. Глаза дико блестели в свете луны.

– Это я, – прошептала Жюстина, жалея, что у птицы нет имени, тогда было бы проще успокоить, убаюкать. Спросить прежнего хозяина она забыла, а придумать новое подходящее имя не смогла. Но прежде их было только двое – Жюстина и птица. И не было никакого страха.

Отперев дверцу вольера, Жюстина присела на корточки и провела пальцем по гладкой птичьей голове. Птица еще шире разинула клюв и зашипела, словно не признавая хозяйку. Но уже через миг птичье тело расслабилось.

Жюстина взяла птицу на руки и испачкалась в свежем помете. Встав коленями на траву, Жюстина дала птице понюхать шаль – тонкий и светлый кокон, в котором птица прибыла в новый дом. Бережно укрыв взъерошенные перья тканью, Жюстина прижала птицу к груди, как младенца.

– Поедем, – прошептала она. – Не надо нам сидеть вдвоем.

Удерживая птицу одной рукой, другой Жюстина схватила зонтик, копьем выставив перед собой. За ее спиной, словно множество белых лезвий, блестело озеро Мэларен, ветер усиливался, неся запах ила.

Жюстина двинулась к машине. Ей почудилось, что у кустов сирени кто-то притаился, она вздрогнула так сильно, что прикусила щеку. Привкус железа и что-то вязкое, густое на языке. Сумка соскользнула с плеча, пришлось наклониться и подхватить ее, зажав зонтик локтем. Пальцы нырнули в сумку за ключами от машины. Щелчок замка. Жюстина открыла дверцу, устроила птицу на пассажирском сиденье, положила зонтик и опустилась на водительское место. Только когда заурчал мотор, она ощутила, как страх отступает.

На часах было десять минут третьего. Жюстина доехала по Сандвиксвэген до Лёвставэген и повернула направо. Кругом темно, ни одного светящегося окна. Она прибавила скорости и включила лампу. Птица лежала на боку с приоткрытым клювом, молча таращась на Жюстину круглым глазом. Она выглядела спокойной. Машин на дороге не было, лишь пара такси. Наверное, стоило позвонить Ханс-Петеру и предупредить. А теперь уже нет смысла – почти добралась.

У парка Тегнерлунд нашлось свободное место для парковки. Жюстине удалось втиснуть автомобиль между джипом и старым «фольксвагеном». Прижимая птицу к животу, дуя на ее затылок, утешительно бормоча, Жюстина чувствовала себя собранной и хладнокровной. Птица издавала приглушенную воркотню, но больше не казалась испуганной. Зонтик Жюстина оставила в машине.

Ханс-Петер открыл сразу. Он не спал. Лицо было бледным и изможденным.

– Привет, – сказала Жюстина. – Я все-таки приехала.

Он смотрел на нее, словно не узнавая.

– Привет…

– Ханс-Петер! – громко произнесла она.

– Что это у тебя? Птица?

– Да…

– Жюстина, что ты творишь?

– Она чего-то испугалась. – Жюстина хотела прижаться к Ханс-Петеру, вдохнуть его запах и тепло. – Я же сказала. Кто-то был в саду. Птица билась в панике.

Погладив Ханс-Петера по подбородку, Жюстина заметила, что у него красные глаза. И неужели он отшатнулся?

– Что такое? – спросила она. – Что-то случилось?

Он распрямился, стал таким, как обычно. Но в голосе слышались незнакомые нотки, когда он спросил:

– Зачем ты привезла птицу сюда?

– Она так испугалась, с ней случилась истерика. Ты бы ее видел. И я тоже испугалась. Ее страх заразил и меня.

Она снова задрожала.

– Жюстина… – сказал Ханс-Петер, так и не коснувшись ее.

Он принес чашку воды для птицы. Та зашипела, но через мгновение опустила клюв в чашку. Ханс-Петер вздохнул:

– Нельзя так.

Жюстина пожала плечами:

– Ничего страшного.

– А постояльцы! Да у кого-нибудь сердечный приступ случится, когда они увидят, как здесь летает большая дикая птица. Она их до смерти напугает. Репутация гостиницы будет испорчена – вспомни про вирус… птичий грипп, от которого люди умирают.

– Во Вьетнаме. Не здесь.

Жюстина сидела на кушетке за стойкой, на той самой, где она не раз спала, прижавшись спиной к животу Ханс-Петера. Птица встряхнула перьями и чуть не потеряла равновесие, затем сделала несколько неуверенных шажков, но не взлетела. Темное перо скользнуло на пол. Жюстина осторожно потрогала взъерошенное оперение, потом развернула шаль. Ткань была испачкана кровью и пометом.

– Она не хочет летать, ей больно.

– Жюстина… – произнес Ханс-Петер.

Она обернулась к нему, готовая разрыдаться.

– Ладно, – быстро согласился он. – Пусть остается здесь, закроем дверь.

– Спасибо.

Ханс-Петер опустился рядом на кушетку.

– Ханс-Петер, – пробормотала Жюстина, – ты такой добрый, я люблю тебя.

– Что произошло, как ты думаешь?

– В саду кто-то был.

– Наверное, косуля.

– Нет.

– Ты кого-то видела?

Она кивнула.

– Что ты видела?

– Не знаю… но я испугалась.

Он обнял ее за плечи.

– Приготовлю тебе чего-нибудь горячего. Чаю. Хочешь чаю?

Он снова стал прежним. Жюстина откинулась на подушки, закуталась в одеяло, глядя, как он наливает воду в чайник.

– Ханс-Петер, – прошептала она.

Он стоял к ней спиной.

– Ты сердишься, что мы пришли?

Он не ответил. Она не стала повторять вопрос.