Глава 43
Кайчи гудел. Вот уже несколько дней на всех углах обсуждались немыслимые зверства, учинëнные уголовниками. Рассказы очевидцев обрастали невероятными слухами и подробностями. Шептались, что жертв даже не десятки, а сотни. И численность банды, по тем же слухам, уже перевалила за «тыщу».
Подогревая интерес народа, фудутун не разрешил хоронить погибших, а распорядился положить их в ледник. Всë это только добавляло масла в огонь сплетен. Особо любопытные крутились на городской площади, где землекопы зачем-то выкопали три десятка ям. К этим ямам навозили битого камня и земли. В центре площади установили широкий сучковатый чурбак высотой чуть выше полуметра и закрепили на его торце огромное тележное колесо. Плотники достраивали высокий помост, где на самом верху установили пять кресел, а чуть ниже – несколько рядов стульев.
– Видимо, для суда и главы города, – шептались в народе.
Недалеко от помоста каменщики зачем-то сложили печь с топкой, поддувалом и колосником, размером под казан или большой котелок. Рядом с печью вкопали деревянную колоду с широким металлическим хомутом, к которому крепились три железных кольца. Всем было понятно, что идут приготовления к публичной экзекуции, но при этом терялись в догадках, какая именно казнь ждëт бандитов.
И вот наступил день суда. Рано утром на печь водрузили большой чугунный ковш на длинной рукояти и разожгли топку. Сырой уголь долго не хотел разгораться, но всё-таки занялся. И ровный синий огонь заплясал на чëрных боках каменного угля. Толстостенный ковш стал медленно нагреваться.
К девяти часам утра подвезли три десятка ошкуренных, заострëнных с одной стороны брëвен, толщиной сантиметров десять-пятнадцать, и уложили их по одному возле каждой из выкопанных ям. К десяти часам отряд местной полиции выставил оцепление, а ещë через полчаса появились бойцы генерала Лю Даньцзы и организовали второе кольцо.
– Скоро начнут, – зашептались в толпе.
Отчаянно и тревожно зазвенело вывешенное на площади било, оповещая горожан о начале суда. И многочисленная толпа, ещë с утра заполнявшая площадь, стала быстро расти. Вездесущие, шустрые пацаны облепили крышу городской управы и, как стайка беспокойных воробьëв, шпыняли друг друга, стараясь устроиться поудобнее. Сердитые лохматые тучи, висевшие над городом несколько последних дней, отогнало за горизонт. И ярко-синее безоблачное небо радостно раскинулось над уставшим от слякоти городом.
Пацаны на крыше тянули тощие шеи, стараясь первыми увидеть появление судейских телег. Железная кровля управы стала нагреваться на солнце, припекая беспокойной шантрапе тощие зады.
Послышался грохот множества колëс, и на площадь выкатилось два десятка прикрытых рогожей телег. Они миновали оцепление и выстроились в ряд, оставив между собой широкие проходы.
Возницы откинули рогожу, и собравшимся на площади людям открылось ужасное зрелище. В телегах лежали замученные бандитами горожане. Разорванная одежда, страшные рубленые раны, обезображенные побоями и пытками лица. Исходящий от траурных телег приторно-сладковатый запах тлена добавлял к и без того невыносимо отвратительной картине ощущение чего-то неправильного и ужасного. Среди трупов взрослых были и детские. И теперь они, будто осуждая живых, невидящими глазами смотрели в синее осеннее небо.
По толпе прокатился вздох горя и скорби. Женщины заплакали, мужчины, опустив головы, хмуро потупились. У многих сжались кулаки.
Первым на помост вышел фудутун. Обычно он носил вызывающе яркие дорогие одежды, чем подчëркивал свою знатность и положение, но сегодня он, как и все вокруг, надел белый траурный халат. Фудутун уселся в центральное кресло, чуть ниже него за небольшим столом, накрытым богатой бархатной тканью цвета спелой вишни, расположился городской судья. Он был облачён в судейскую мантию, которая придавала ему вид вершителя судеб – надменного, уверенного в своей непогрешимости и справедливости. Рядом с ним на низкой скамеечке примостился секретарь суда, а чуть в стороне устроился прокурор. За ними гурьбой вышли чиновники городской администрации и стали рассаживаться на свободные места.
Рядом с фудутуном пустовали ещë четыре кресла, и народ, собравшийся на площади, терялся в догадках, для кого предназначены эти почëтные места.
Послышались отрывистые команды, и на площадь стройными рядами промаршировали две сотни одинаково одетых и вооружëнных бойцов генерала Лю Даньцзы. Отряд на ходу перестроился в две колонны и замер с двух сторон от помоста. По команде солдаты разом сняли карабины с плеча и с дружным грохотом прикладов о землю приставили их к ноге.
Появление вооружëнного отряда на площади было завораживающим, грозным и недвусмысленным. В Кайчи регулярные войска не появлялись со времëн китайско-японской войны, да и зрелище тогда, честно сказать, было жалким. Изнурëнные длительным походом, уставшие, грязные, голодные солдаты, потерпевшие очередное поражение от японцев, совсем не были похожи на этих подтянутых, ловких, крепких мужчин с твëрдым взглядом, от которых веяло уверенностью и силой.
Отдельно построился отряд русских. Рослые усатые казаки на фоне невысоких китайцев выглядели былинными богатырями, а их командир с погонами вахмистра и вовсе огромным медведем.
Когда строй бойцов генерала замер, на помост поднялись генерал Лю Даньцзы, его бессменный соратник мастер Ван Хэда и неизвестный молодой русский офицер. Они заняли места рядом с фудутуном, но одно кресло подле него всë ещë оставалось свободным. Судья поднялся со своего места, поклонился градоначальнику и, получив одобрение, взмахнул рукой.
Из толпы собравшихся на площади горожан, поддерживаемый под руку городским доктором, вышел человек, голова и тело которого были закрыты лëгкой накидкой с капюшоном. Человек с трудом поднялся на помост и тяжело опустился на ожидающее его свободное кресло. Доктор занял место за его спиной.
После второго взмаха руки судьи шум в толпе стих, и стали слышны звуки множества шаркающих ног. Из ближайшего переулка показалась процессия. В сопровождении сильной охраны гнали недавно захваченных грязных и изрядно избитых бандитов. Их оказалось около сотни. Среди них, испуганно озираясь, еле передвигая затëкшие от пут ноги, тащились и захваченные русские уголовники.
Судья ещë раз оглянулся на фудутуна и предоставил слово государственному обвинителю. Прокурор энергично поднялся и, помогая себе жестами, обрушил на площадь гневную обвинительную речь. Он долго говорил об обстоятельствах дела, неустанно указывая на растерзанные тела на телегах и на хмуро опустивших головы обвиняемых. Ссылаясь на материалы проведëнного расследования, показания потерпевших, свидетелей и самих бандитов, он рассказал собравшимся горожанам, что два городских чиновника и владелец местного банка, сговорившись, наняли банду хунхузов из Кореи.
– Бандиты должны были захватить город и в течение суток удерживать его, имитируя ограбление городской управы и банка. Всë это делалось с целью скрыть уже совершëнное банкиром и чиновниками хищение императорского серебра, направленного в Кайчи для выкупа у старателей добытого в этом сезоне золота, а также кражу других ценностей, находящихся на хранении в сейфах банка. А чтобы замаскировать истинную цель налëта на город, они составили списки состоятельных жителей Кайчи, в которых указали десятки адресов домов, какие бандиты должны были ограбить в первую очередь.
Для придания большей правдоподобности бандитам предписывалось, не чинясь, убивать жертв ограблений. Особая роль отводилась банде беглых русских каторжников, известных своей жестокостью и презрением к китайским обычаям. Три недели назад, выполняя задуманное, банда численностью более четырëх сотен человек прибыла в район города Кайчи. Около сотни бандитов, в том числе и русские уголовники, проникли в город и стали ожидать команды к нападению. Другая часть отряда, более трëх сотен человек и главарь, укрылась на заброшенном прииске в тридцати километрах от города.
Убедившись, что банда находится в полной готовности, два уже известных вам чиновника и владелец банка приступили к вывозу и сокрытию государственного серебра. И всë это время они поддерживали с бандитами тесную связь, для чего один из чиновников неоднократно ездил на своëм авто на прииск. Именно он передал главарю бандитов аванс за нападение на город и список наиболее состоятельных горожан города. После того как бандиты получили деньги, была согласована дата нападения на город. Главарь отдал своим хунхузам команду на захват и разграбление города. При этом распорядился не щадить ни женщин, ни детей.
Основная банда должна была войти в город рано утром пятого ноября, захватить полицию, городскую управу, банк, почту и телеграф, а также блокировать силы самообороны города и народную милицию. Но бандиты, проникшие в город раньше, решили не дожидаться подхода основных сил банды и в ночь с четвертого на пятое ноября напали на дома, указанные в списке. К счастью, бандиты успели разграбить не все указанные в списке дома, но в тех, где они побывали, хозяева были зверски замучены и убиты.
Вот…
Прокурор взял паузу и широким жестом указал на человека, поднявшегося на помост последним – чудом оставшуюся в живых жертву беглых русских каторжников.
Человек, на которого указал обвинитель, молча поднялся с кресла и сбросил халат. Толпа на площади ахнула. Перед ними стоял совершенно седой человек, из одежды на нëм была только набедренная повязка. Всë его тело, руки и ноги покрывали многочисленные следы колотых и резаных ран. Человек молча повернулся к толпе горожан спиной, и площадь в ужасе застыла. Из спины человека, во всю еë длину, были вырезаны узкие полоски кожи.
– Это охранник мадам Су, – громко продолжал прокурор. – С его глаз срезаны веки, а из спины нарезаны ремни. Посмотрите на его голову! Она седая! А ведь этому парню всего двадцать лет! И всё за то, что он, исполняя долг, вступился за свою хозяйку, которую преступники собирались ограбить и изнасиловать!
По толпе прокатился гул негодования. Прокурор был явно в ударе, видимо, то, что он сегодня принял, было посущественней опия. Его глаза горели праведным огнем, пафосная речь была полна обличительных и острых эпитетов, вызывающих у собравшихся на площади жителей города гнев и желание сурового возмездия.
– Граждане! Что заслуживают грабители, насильники, садисты и убийцы? Убийцы женщин и маленьких детей? – взывая к толпе, выкрикнул прокурор.
– Смерти! Смерти! – зашумела толпа.
– Правильно! Смерти! – подхватил прокурор. – Показательной, жестокой и мучительной, такой, на какую они обрекли свои жертвы! Я требую, – он картинно повернулся к судье, – смертной казни для всех находящихся перед нами преступников! Смерти по обычаям Древнего Китая, – бросил он в толпу.
Выдержав небольшую паузу, он с достоинством поклонился фудутуну и судье, а затем с чувством исполненного долга опустился на свой стул.
– Казнить их! Смерть убийцам!
Толпа горожан бурлила. Подогревая себя криками, всë больше и больше распаляясь, она требовала от суда немедленной и жестокой казни.
Судья встал, дал горожанам вволю накричаться и поднял руку, призывая к тишине.
– Решением высокого суда города Кайчи, исполняя закон и волю жителей города, на основании данных мне высоких полномочий, объявляю: бывших чиновников городской управы Бао Хэ и Ван Бэя, а также банкира Сяо До – виновными в организации и хищении государственных и частных средств из городской управы и банка, найме банды хунхузов для нападения на город Кайчи, подготовке списков жертв, что расценивается как содействие бандитам в грабежах, насилиях и убийствах. Приговариваю их к смертной казни через вливание в рот похищенного ими расплавленного драгоценного металла!
После этих слов он махнул рукой, и один из чиновников, сидящих в нижнем ряду, поспешил к печи. Достав увесистый мешочек, он продемонстрировал его толпе и высыпал содержимое в стоящий на плите раскалëнный ковш. Над ковшом поднялось облачко пара.
– Это золото и серебро! За него они предали каждого из нас!
Он хотел было продолжать, но увидел, как, раздвинув толпу и оцепление, вперëд вышла мадам Су. Она подошла к печи и подняла вверх руку, в которой держала снятые с себя золотые украшения.
– Я тоже хочу сделать вклад! – хриплым, но твёрдым голосом крикнула она. – За себя и за него!
Она указала рукой на изувеченного парня и бросила в ковш драгоценности. Раскалённый чугун, пыхнув паром, поглотил украшения. И тут народ прорвало. То тут, то там из толпы стали выходить горожане: мужчины и женщины, на ходу снимая с себя серьги, кольца, цепочки, срывая с одежды пришитые на удачу золотые или серебряные монетки. Они подходили к печи и бросали принесëнные ценности в ковш. Из желающих выстроилась очередь. Никто не лез вперëд, кичась положением или должностью. Отбросив все нормы социальной лестницы, в едином порыве они несли каждый свой вклад в возмездие предателям.
В очереди, выстроившейся к печи, Андрей увидел знакомые лица. Тут были и хозяин кабака, в котором куражились уголовники, и девчонка, отбитая им у насильника, охранники и проститутки из заведения мадам Су, старый повар из дома судьи.
Судья дождался, когда очередь из желающих опустить свои ценности в плавильный ковш иссякнет, и поднял руку, призывая горожан к порядку и тишине.
– Разрешите продолжить? – обратился он к фудутуну и, получив одобрение, повернулся к площади. – Все беглые русские каторжане будут посажены на кол! Садист и убийца Тихий подвергнется пытке на колесе, где ему ломом перебьют руки и ноги, после чего он также будет посажен на кол! Все остальные захваченные бандиты будут казнены колесованием на колëсах телег своих жертв!
Притихшая на время зачитывания приговора площадь одобрительно зашумела. Судья дал знак палачу и уселся.
У фудутуна города не было своего квалифицированного специалиста по вопросу казней, и он, по подсказке Ван Хэда, обратился за помощью к генералу Лю Даньцзы. Генерал любезно согласился помочь. Оцепление восстановило порядок и отогнало от места казни надвинувшихся было горожан.
Возле печи уже суетился палач. Он надел на руку рукавицу из толстой свиной кожи, схватил ковш за длинную рукоять, убедился, что металл в нëм полностью расплавился, и оглянулся на подручных. Банкира и двух его подельников, бывших чиновников городской управы, подвели к массивной деревянной колоде с железными кольцами, развернули спиной к столбу и, поставив на колени, накинули петли на шеи. Потом прижали головы каждого к стволу колоды, жëстко зафиксировали и, вставив в глотки несчастных широкие воронки, замерли в ожидании. Палач, дождавшись окончания приготовлений, взялся за рукоять ковша и оглянулся на судью. Тот махнул:
– Продолжай!
Тогда палач неторопливо, стараясь не обделить остальных, начал медленно вливать раскалëнный металл в глотку первого приговорëнного. Тот забился от боли, попытался отвернуть голову в сторону, но вязкая струя нагретого сплава, сжигая гортань, достигла желудка, прожгла его стенки и, обильно омытая кровью, стала остывать, принося ещë живой жертве невыносимые страдания. От боли кровеносные сосуды глаз лопнули, и оба глазных яблока, приняв кровавый окрас, вылезли из орбит. Палач отставил ковш и внимательно следил, чтобы его подопечный не потерял сознание. Отливая несчастного водой, он удерживал его на грани жизни и смерти ещë несколько минут, пока тот не забился в агонии и окончательно не затих. Двое других приговорëнных, увидев, чтó их ожидает, сомлели, пустили под себя лужи и обвисли на верëвочных петлях. Несколько вëдер холодной воды привели их в чувство.
Убедившись, что оба пришли в себя, палач неспешно и деловито продолжил экзекуцию. Над толпой горожан стояло гробовое молчание, и только чей-то тихий женский голос поскуливал от страха или сочувствия.
Прошло минут тридцать-сорок. Почерневшие тела преступников с перекошенными от боли и ужаса лицами и с чëрными, сожжëнными провалами на месте ртов были похожи на исчадия ада; от них несло тяжëлым запахом палëного мяса и испражнений. Всё это вызывало у собравшихся на площади горожан тошноту и страх. Тем временем палач вернул опустевший ковш на печь и что-то сказал подручным.
Те понятливо кивнули и погнали хунхузов Кохинаты к телегам с телами погибших горожан. Рассадили бандитов спинами к тележным колëсам и крепко привязали: кого верëвками, а кого прямо за косы через обод и ступицы колëс. Получалось, что у сидящего на земле человека, привязанного к колесу, за пределами обода оказывались голова и кисти рук. Через час восемьдесят бандитов были привязаны к колëсам и готовились отойти в верхний мир, провожая в последний путь лежащих на телегах растерзанных жителей города.
Получив от судьи знак, палач и его подручные вооружились топорами и пошли вдоль телег. Одни рубили торчащие за пределами колëс руки, другие, идущие следом, секли головы. В стороны катились отрубленные головы и летели отсечëнные части тел. Стоны и крики бандитов слились с плачем толпы.
Беспощадная жестокость казни вызывала сочувствие и сострадание. Вскоре и возле телег было всë кончено. Несколько низкорослых бандитов, сохранивших головы, оцепенели от страха. Они с ужасом смотрели на обрубки своих рук.
Колесованных преступников никто не удерживал, они могли уползти с места казни, но куда? Кто даст кров, окажет помощь? Кто-то из особо сердобольных горожан хотел помочь безруким, но молчаливая толпа остановила их.
Палач, с ног до головы забрызганный кровью казнëнных им бандитов, отложил топор и подошел к Тихому. Крепко связанный, уже перегоревший и принявший свою участь как фатальную неизбежность маньяк безучастно смотрел на окружающих, так, будто происходящая вокруг него казнь не имеет к нему ни малейшего отношения. С него сорвали одежду, обнажив тщедушное, посиневшее на холоде тело, а затем, легко подняв над землëй, уложили спиной на огромное колесо, крепко привязав руки и ноги к деревянным ступицам. Маньяк не сопротивлялся, а лишь безмятежно улыбался, отстранëнно глядя в безоблачную синеву осеннего неба.
Палач играючи подбросил в руке тяжелый ломик, неторопливо примериваясь, обошëл колесо с привязанным к нему телом, а потом, резко выдохнув, обрушил ломик на лодыжку душегуба. Громкий хруст раздробленной кости и нечеловеческий крик жертвы заставил зрителей вздрогнуть. Невыносимая боль вернула маньяка к действительности, и только теперь, осознав, чтó с ним происходит, он завыл. Завыл протяжно, по-звериному, вкладывая в этот вой всю свою ненависть к окружающему миру. Ещë один удар лома. Острый обломок кости, разрывая плоть, вылез из перебитой ноги. Боль туманила сознание, а прочные путы надëжно удерживали тело на колесе, не давая пошевелиться, от чего становилось ещë страшней. Тихий сорвал от крика голос и теперь лишь сипел, с ужасом ожидая следующего удара. А палач обошëл колесо и остановился возле жертвы со стороны головы. После двух сокрушительных ударов обе сломанные в предплечьях руки маньяка безвольно обвисли. Окатив сомлевшего душегуба водой, его привели в чувство, отвязали от колеса и понесли к месту следующей пытки. Сквозь кровавую пелену он видел, что его поднесли к яме, возле которой лежал пятиметровый деревянный кол.
– Что это? Для чего это? – забеспокоился маньяк.
Один из подручных палача из принесëнного с собой ведра зацепил большую горсть животного жира и обильно смазал заострëнную часть кола. Осознав, что все эти приготовления для него, Тихий опять сомлел, но был тут же приведëн в чувство хлëсткой пощëчиной. Голова маньяка мотнулась от удара, а в глазах вновь появилось осмысленное выражение. Пока он приходил в себя, его перевернули и поставили на четвереньки. Перебитые конечности не держали маньяка, поэтому его придерживали «заботливые» руки подручных палача. А другие в это время направляли заострëнный конец кола в прямую кишку маньяка. Палач, держа в руках кувалду, ожидал команды судьи. Тот махнул рукой, и кол мягко вошëл в тело жертвы. Лицо Тихого от боли и натуги побагровело, сосуды в глазах лопнули, с посиневших губ сорвался не то хрип, не то стон. А палач, аккуратно стараясь минимально повредить внутренности жертвы, несколькими несильными ударами дослал кол внутрь тела маньяка, добиваясь одному ему известного уровня погружения. После довольно осмотрел свою работу и распорядился под ягодицами жертвы, поперëк древка кола, прибить заранее приготовленную перекладину. Когда всë было готово, противоположный конец кола опустили в яму и, поднатужившись, поставили его «на попа». Яму забили камнями и засыпали землëй, затем тщательно утрамбовали, придав стоящему вертикально колу устойчивость.
Тихий попытался пошевелиться, но, к своему ужасу, почувствовал, как под собственным весом скользит по жирно смазанной поверхности кола, насаживаясь на него. Если бы не прибитая к колу перекладина, он мог бы соскользнуть вниз, порвать себе все внутренности и быстро отдать Богу душу. Тихий только теперь понял суть казни «посадить на кол». Именно посадить, а не убить, загнав кол на полную длину и перепахав все внутренности. Он понял, что впереди его ждут несколько мучительных дней, что с этого кола ему уже никогда не сбежать, что здесь его земной путь закончен. И поняв это, он протяжно завыл не столько от нестерпимой боли, сколько от бессильной звериной злобы. Ещë через два часа остальные двадцать девять уголовников из банды русских каторжан тоже сидели на колах. Судья объявил об окончании казни и запретил снимать преступников. Тела колесованных бандитов закопали за чертой города. Остальных отвезли в городской морг и после выполнения предписываемых законом процедур выдали родственникам. Уставшие от переизбытка эмоций и впечатлений горожане стали расходиться по домам. И вскоре на площади остались только часовой и неизвестно откуда налетевшая стая воронья.
Уголовники умирали каждый день по нескольку человек. Некоторые из них, либо самые крепкие в смысле здоровья, либо самые хитрые, просидели на кольях почти неделю. Самым живучим оказался Тихий. Он умер последним – на восьмой день казни. Наглые вороны, пользуясь беззащитностью казнëнных преступников, садились им на головы и плечи. Крепкими клювами выбивали глаза и, задрав головы, глотали кровавое лакомство.
Все эти дни к колу, на котором сидел Тихий, приходил один и тот же человек. Он тяжело подходил к нему, снимал с головы капюшон и долго, молча смотрел, как вороньë терзает тело его мучителя…
