Глава 30

– Ты уверена, что не хочешь пойти сегодня со мной?

Фло пренебрежительно смотрит на меня:

– Э-э-э? На викторину в пабе? Нет, спасибо.

– Ты сможешь побыть дома сама?

– Ну ты же посадишь меня в манеж, и со мной ничего не случится.

– Смешно.

– Со мной все будет в порядке. Так устраивает?

Но с ней что-то не в порядке. Моя дочь уткнулась носом в книгу и выглядит бледной, встревоженной и расстроенной.

Я сажусь на диван рядом с ней.

– Послушай, я попытаюсь найти денег, чтобы починить фотоаппарат. Может, смогу получить кредитку.

– Я думала, что ты считаешь кредитки дьявольским изобретением.

– Видишь ли, очень многие вещи в мире являются дьявольскими изобретениями, но мне все равно приходится с ними соприкасаться.

– Мам, все хорошо. Фотоаппарат тут ни при чем.

– В таком случае что тебя беспокоит?

– Да ничего, пойми ты наконец! – Она вскакивает с дивана. – Я иду наверх.

– Как насчет ужина?

– Я что-нибудь себе приготовлю попозже.

– Фло?

– Мам, просто отстань от меня, прошу тебя. Я не одна из твоих прихожанок. Если ты хочешь знать, что случилось, оглядись вокруг.

Она взлетает по лестнице наверх. Дверь ее спальни хлопает, сотрясая весь домик до основания.

Что ж, вероятно, этого следовало ожидать. Я устало опускаюсь на диван и тру голову. Я чувствую, что она начинает болеть. Меньше всего мне сейчас нужна викторина в пабе. С другой стороны, мне совершенно не помешало бы выпить. У меня из головы не идет преподобный Брэдли. На него напали. Его убили.

Деркин сказал мне, что полиция отрабатывает версию о том, что нападавший был одним из бездомных из бесплатной столовой. Бумажник Брэдли исчез, как и его одежда.

Но меня не покидает дурное предчувствие. Церковь Святой Анны – это мой бывший храм. Что, если он искал меня, но на его пути оказался преподобный Брэдли?

Нет. Я просто себя накручиваю. Прошло только четырнадцать лет. Его бы не выпустили досрочно, если бы он не продемонстрировал раскаяние и не доказал, что изменился. И зачем бы ему искать меня теперь?

Но я знаю ответ. Я ушла, бросив его. И больше не вернулась.

Я встаю. Довольно. Вероятно, правильнее всего будет предоставить Фло немного личного пространства, а самой выйти в люди и на несколько часов выбросить из головы все проблемы. Я медленно поднимаюсь наверх, принимаю душ и переодеваюсь. Разглядываю себя в полный рост в прислоненном к стене зеркале. Джинсы, черная рубашка, мартенсы. Я начинаю собирать волосы в хвост, но, внезапно передумав, заправляю их за уши. Прихватываю худи. На улице все еще душно и жарко, но вечером, когда я буду возвращаться домой, может быть уже прохладно.

Я осторожно стучу в дверь Фло.

– Пока, я ухожу.

Ответа нет. Я вздыхаю.

– Я тебя люблю.

Я выжидаю, затем до меня доносится приглушенный голос:

– Смотри не напивайся.

Я улыбаюсь, чувствуя себя чуть спокойнее. Обычные подростковые проблемы. Это пройдет. Возможно. С другой стороны, перестраховаться никогда не мешает. Я возвращаюсь к себе в комнату, открываю шкаф и достаю потертый кожаный портфель. Расстегнув его, вынимаю нож с костяной ручкой. Смотрю на ржавые пятна. Затем подхожу к кровати и засовываю его под матрас.

Если он нас найдет, я буду готова.

«Скирда ячменя» ярко освещена. Я уже давным-давно не была в пабе. Я не так уж часто выпиваю. Изредка бокал красного вина дома, вот, пожалуй, и все. Будучи викарием, я не представляю себя с рюмкой текилы у барной стойки. Кроме того, я предпочитаю контролировать ситуацию и себя и точно знать, что и кому говорю.

Я подхожу к двери. Семь тридцать семь. В нерешительности останавливаюсь, ощупываю свой воротничок. Это нервный тик. Попытка успокоиться, собраться с духом. Я не обязана постоянно его носить. Иногда я его не надеваю. Но дело в том, что этот белый воротничок служит своего рода щитом. Люди видят воротничок, но не тебя.

Я толкаю дверь. В нос бьет запах бара. Дрожжи, еда, старая мебель, пот. Слышится смех и звон бокалов. Кто-то кричит что-то нечленораздельное на кухне. Я вхожу и быстро осматриваюсь. Это такая же привычка, как и прикосновение к воротничку. Оцени ситуацию. Пойми, кто тебе друг, а кто враг. Выясни, где находятся выходы.

Низкие балки потолка, уютный зал. Слева от меня – бар и несколько столиков. Справа я вижу большой открытый камин (в настоящее время он не горит), еще столы и стулья и пару потертых кожаных диванов. На кирпичных стенах развешаны таблички с шутливыми надписями.

Добро пожаловать с собаками и, так уж и быть, с детьми.

Вокруг камина и разложенных рядом с ним дров висят медные сковородки и утюги. Большинство посетителей немолоды, некоторые и правда пришли с собаками. Такой уж это паб.

Слева от меня группа мужчин помоложе. Они собрались у барной стойки и беседуют с барменом – коренастым парнем с заплывшими глазами и распухшим носом. Он поднимает голову, когда я вхожу, и что-то говорит одному из парней. Они смеются. Я стараюсь не обращать на них внимания, но помимо воли стискиваю зубы.

– Джек, сюда!

Я оборачиваюсь на звук голоса Раштона. Он машет мне из-за круглого столика в углу. Клара сидит рядом с ним, но Майка Саддата пока не видно. Я протискиваюсь к ним, переступая по пути через парочку собак. Перед Раштоном стоит пинта эля, а перед Кларой – красное вино. Не успеваю я подойти к столу, как Раштон встает и заключает меня в теплые объятия.

– Я так рад, что ты пришла. Что тебе заказать?

– Э-э-э… – Я собираюсь попросить диетическую колу, но внезапно думаю: «А пошло оно все». – Бокал красного, пожалуйста. Мальбек или каберне совиньон, если есть.

– Без проблем.

Он убегает, а я отодвигаю один из стульев и сажусь напротив Клары. Сегодня вечером ее волосы распущены, а плечи окутывает мерцающая белоснежная накидка. Я вспоминаю старые фотографии, которые мне показывала Джоан. Непривлекательная Клара. Красавец Грейди.

Что, если она солгала, покрывая его?

– Ну как ты?

– Спасибо, все хорошо.

– Как прошла свадебная консультация?

– Все проблемы решаются с помощью операции по смене пола или накладной бороды.

Она смеется.

– Они привыкнут. Просто некоторым людям не хватает широты взглядов.

– Я знаю. Это не первое мое родео.

– Разумеется.

Возвращается Раштон с большим бокалом красного вина. За ним идет Майк Саддат.

– Посмотрите, кого я встретил возле бара.

Он, сияя, ставит передо мной вино.

– Каберне совиньон. И, насколько я понимаю, ты уже знакома с Майком, так что представлять вас друг другу нет необходимости.

– Точно. – Я вежливо улыбаюсь. – Как машина?

– Снова на четырех колесах. Спасибо за помощь.

– Не за что. А насчет того, что я сказала…

– Не беспокойтесь об этом. – Он садится на табурет рядом со мной и ставит на стол стакан с апельсиновым соком. – Так на чем вы специализируетесь?

Я непонимающе смотрю на него, затем спохватываюсь:

– А, вы о викторине.

– Клара у нас специалист по вопросам на общую эрудицию, – говорит Раштон. – Я отвечаю за спорт.

– А вы? – обращаюсь я к Майку.

– Телевидение и кино.

– Понятно. – Я делаю глоток вина. – Люблю читать.

– Отлично. Значит, за вами книги.

– Я, наверное, не в форме.

Раштон усмехается:

– Не волнуйся. Мы тут просто развлекаемся.

Майк и Клара обмениваются взглядами.

– Что?

– Не верьте ему, – говорит Майк. – Викторина – это очень серьезно.

– Мне уже страшно.

– Ничего страшного, – говорит Клара. – Это всего лишь вопрос жизни и…

Она замолкает, не сводя глаз с двери. Я оборачиваюсь. Вместе с порывом прохладного вечернего воздуха входят двое. Саймон и Эмма Харпер. Я перевожу взгляд на Майка. Он напрягся и стиснул зубы. В его глазах светится почти физически ощутимая боль. Он опускает голову, будто внезапно заинтересовавшись таблицей викторины на столе.

– Итак, название команды, – поспешно произносит Раштон. – Я думаю, что теперь, когда у нас появился новый игрок, название необходимо сменить.

– Однозначно, – соглашается Клара. – Новое начало и все такое.

Они выжидательно смотрят на меня. Это еще одна причина, по которой я ненавижу викторины в пабах.

– Э-э-э…

– Четыре мушкетера, – произносит Раштон.

– Святая троица, – продолжает Клара.

– Троица означает «три», – напоминаю ей я.

– А…

– Четыре всадника апокалипсиса, – предлагает Майк.

Мор, Война, Голод и Смерть.

Я улыбаюсь.

– Звучит неплохо.

Мы проигрываем. С разгромным счетом и совершенно предсказуемо. Выигрывает группа мрачного вида мужчин в высоких сапогах и зеленых вощеных жилетах. «Веселые фермеры». Довольно иронично. Впрочем, я предполагаю, что возникновению такого названия могло поспособствовать на удивление большое количество вопросов о тракторах.

Тем не менее я, вопреки ожиданиям, отлично провожу время. Раштон и Клара интересные собеседники, а шутки Майка забавны, хотя и несколько ядовиты. Я начинаю понемногу расслабляться.

– Моя очередь.

Майк встает из-за стола.

– Мне пинту «Пестрой курицы», – говорит Раштон. Клара косится на него. – Ну, может быть, половинку.

Майк смотрит на меня.

– Еще раз то же самое?

Размышляю. Я выпила один большой бокал. Наверное, лучше заказать что-то безалкогольное или…

– Хорошо, – слышу я собственный голос.

Он кивает и направляется к бару. Я понимаю, что мне нужно отлучиться в дамскую комнату.

– Я на минутку, – говорю я, выбираясь со своего места.

Туалет расположен позади барной стойки. Это комната с покатым потолком, двумя кабинками, маленьким умывальником и зеркалом. Едва успев спустить воду, я слышу, как дверь из бара открылась, и, выходя, сталкиваюсь лицом к лицу с Эммой Харпер. Почему-то у меня возникает отчетливое ощущение, что она специально последовала сюда за мной. Мы улыбаемся друг другу неловкой улыбкой людей, столкнувшихся в туалете.

– Привет.

– Привет.

Я открываю воду, чтобы помыть руки, ожидая, что Эмма скроется в одной из кабинок. Но нет, она останавливается рядом со мной и, глядя в зеркало, поправляет волосы. Вблизи и в ярком беспощадном свете флюоресцентных ламп я вижу, как туго натянута ее кожа. Подтяжка? Филлеры? Точеная форма носа явно свидетельствует о вмешательстве хирурга. Впрочем, это освещение не льстит и моей мучнистого цвета коже. Я закрываю воду и тянусь к бумажным полотенцам.

– Не ожидала увидеть вас здесь, – произносит она.

Ее язык едва заметно заплетается.

– Меня пригласила Клара. На викторину.

– Вам понравилось?

– Да. – Скомкав полотенце, я швыряю его в мусорное ведро. – Несмотря на то, что викторины – не мой конек.

– Я тоже ими не увлекаюсь, но это что-то вроде деревенской традиции. – Она криво улыбается. – Саймон помешан на традициях. Как и все они здесь.

– А вы не отсюда?

– Я? Нет. Я познакомилась с Саймоном в университете в Брайтоне. Мы жили там несколько лет. А после того, как поженились, приехали сюда.

– И почему же?

– Ферма. Его отец выходил на пенсию. Он хотел, чтобы Саймон взял все в свои руки.

– Ясно. И вас это устраивало?

– У меня не было выбора. Я была беременна Роузи, и если Саймон чего-то хочет, он это получает.

Не услышать в ее голосе горечь просто невозможно. Алкоголь, великая сыворотка правды.

– А вы? – спрашивает она.

– Я? Обживаюсь.

Она вынимает из кармана помаду и начинает подкрашивать губы.

– Похоже, вы хорошо ладите с Майком.

– Я стараюсь хорошо ладить со всеми прихожанами, – спокойно отвечаю я.

– Полагаю, вы слышали, что случилось с его дочерью?

– Да. И мне очень жаль. Смерть ребенка – это трагедия. Для всех.

Она пристально смотрит на меня в зеркале. Ее зрачки сужены. Рука с тюбиком помады еле заметно дрожит. Возможно, это не только алкоголь. Какие-то таблетки?

– Я была не виновата.

– Я знаю.

– Правда?

– Похоже, это был ужасный несчастный случай.

– Я не должна была присматривать за Тарой в тот день. Я сделала Майку одолжение. Он позвонил и умолял меня забрать ее из школы.

– Почему?

Полуулыбка, больше похожая на злобную гримасу.

– Потому что он был пьян. Слишком пьян, чтобы вести машину. И не в первый раз.

Я вспомнила: Майк говорил, что больше не пьет. Стакан апельсинового сока.

– Значит, у него были проблемы с алкоголем?

– Он был алкоголиком. Это стало настолько серьезно, что Фиона подумывала уйти. Она дала ему последний шанс. Узнай она, что он им не воспользовался, Фиона бы ушла, забрав Тару. Он боялся даже мысли о разлуке с Тарой.

Осознание жестокой иронии случившегося острыми когтями сжимает мое горло.

– Значит, вы согласились его прикрыть?

– Я просто пыталась помочь. Я знаю, что не должна была оставлять Роузи присматривать за девочками, но это было всего на несколько минут…

– Вы не можете себя в этом винить.

Хотя уйти, оставив с малышками другого ребенка, было верхом беспечности. Роузи самой тогда было лет тринадцать, не больше. Но тут же я напоминаю себе, как часто оставляла Фло без присмотра, потому что была занята или о чем-то размышляла. Все мы несовершенны. И все мы думаем, что с нами такого случиться не может. Горе приходит только к другим людям, верно?

Она качает головой:

– Любая мать прикладывает столько усилий, оберегая своих детей. Но всего один момент может их отнять.

– Вы не могли предвидеть, что такое случится.

– Но я должна была это предвидеть. – Она вдруг пристально смотрит на меня. – Вы верите в зло, преподобная?

Я обдумываю свои слова.

– Я верю в злые действия.

– Вы не верите в то, что кто-то может быть порочным от природы?

Я хочу сказать «нет». Хочу сказать, что все мы рождаемся чистыми листами. Что убийцы, насильники и педофилы – это скорее результат окружения, чем мрака в душе. И все же… Я посещала очень многих оказавшихся за решеткой преступников. Некоторые из них были жертвами жутких обстоятельств и ужасающего воспитания. Четко прослеживалась модель снова и снова воспроизводимого насилия. Что касается других… Они выросли в хороших семьях, их воспитали любящие родители, и тем не менее они делали выбор в пользу убийств и пыток.

– Я думаю, у всех нас есть склонность как к добру, так и ко злу, – отвечаю я. – Но у некоторых одна сторона берет верх над другой.

Она кивает и закусывает губу. Я внимательно за ней наблюдаю. Тут что-то есть. Под этой гладкой и сияющей поверхностью. Едва сдерживаемое ботоксом и таблетками.

– Эмма, – говорю я, – если есть что-то, о чем вы хотели бы поговорить, вы всегда можете прийти в часовню. Я буду только…

Дверь внезапно распахивается. Милая старушка в твидовом пиджаке и резиновых сапогах мелкими шажками входит в туалет и, кивнув нам, скрывается в одной из кабинок.

– Эмма?

Она улыбается. Ее лицо снова надежно скрыто под маской.

– Спасибо за беседу, преподобная. Нам действительно нужно как-нибудь познакомить девочек между собой. Пока.

Она исчезает, оставляя за собой шлейф духов и страдания.

Я вздыхаю и снова смотрю на свое отражение в зеркале. Иногда мое лицо меня удивляет. Мешки под глазами, отяжелевшие щеки. Если Эмма решила скрыться с помощью уколов и операций, я сделала прямо противоположное. Я себя запустила. Я позволила годам стереть ту девочку, которой когда-то была, спрятавшись за брылями и гусиными лапками.

Я вспоминаю ее слова. «Вы верите в зло»? Может ли кто-то быть порочным от природы? Природа против воспитания. И если да, то способен ли такой человек измениться? Или все, что ему остается, – это отрицать свою сущность, скрывать таящийся в глубине души мрак, пытаться выглядеть как все и действовать соответственно. У меня нет ответа, но я очень хотела бы знать, о ком она говорила.

Я возвращаюсь в бар и сажусь за столик.

Майк пододвигает ко мне бокал.

– Держи.

– Спасибо.

– Тебя долго не было.

– Очередь.

Он кивает и берет свой стакан с апельсиновым соком. Теперь мне понятен его отказ от алкоголя. Это искупление. Он винит себя в смерти дочери, хотя в этом не было его вины. Это была непредсказуемая трагедия. Впрочем, все трагедии таковы. Именно поэтому с ними так тяжело смириться. Принять, что удары судьбы случайны и часто жестоки. Мы склонны искать виноватых. Мы не можем согласиться с тем, что несчастья могут происходить без всякой на то причины. Что не все нам подконтрольно. Мы корчим из себя маленьких богов своей собственной вселенной, лишенной, однако, божественной милости, мудрости или благодати.

Я беру свой бокал и делаю глоток.

– Скажи-ка, Джек, – обращается ко мне Раштон, прерывая череду моих размышлений, – мы тут обсуждали важный теологический вопрос.

– Вот как?

– Да. Кто лучше играет дьявола – Аль Пачино или Джек Николсон?

Я улыбаюсь:

– Кто сказал, что дьявол должен быть мужчиной?