Над Лондоном висел холодный осенний туман, и Сент-Ив счел это добрым предзнаменованием: возможно, удача все же повернется к нему лицом.

Густая пелена скроет его перемещения по крыше, хотя и ему самому трудно будет что-либо разглядеть. Правда, луна светит довольно ярко, что отчасти упростит задачу, однако придется проявлять осторожность: ходить на полусогнутых и прятаться за трубами.

Сент-Ив посмотрел вниз, и сцена, представшая его взору, на мгновение пленила его: в окнах домов на Пеннифилдс и на уходившей вдаль Вест-Индиа-Док-роуд мерцали огни; несмотря на поздний час, улицы оказались запружены народом — в основном моряками в самом пестром облачении. Кого здесь только не было: индийцы, африканцы, голландцы и бог знает кто еще… Короче, иноземцы всех мастей, перемешавшиеся с местным населением — разносчиками угля, портовыми грузчиками, закупщиками, лоточниками и тысячами облаченных в рубище бездомных, которые в хорошую погоду спали прямо на улицах, а в плохую — под мостами.

Кровельные балки просели под тяжестью аппарата, но прямо сейчас машине ничто не грозило, а Сент-Ив не собирался задерживаться ни минуты сверх необходимого. Вот только «необходимого» — для чего? Что-то толкнуло его отправиться в Лаймхаус, но ученый понял вдруг, что не в силах назвать причину.

Прямо под ним, в мансарде над лавкой старьевщика, лежал в кроватке маленький Игнасио Нарбондо и, вероятно, спал. Сколько ему сейчас? Три годика? Четыре? Этого Сент-Ив не знал наверняка, как не догадывался и о том, в порыве каких чувств прибыл именно сюда. Он без всякого труда может придушить Нарбондо во сне и тем самым избавит мир от одного из самых гнусных и опасных преступников… Но сама эта мысль выглядела настолько отвратительной, что Сент-Ив едва не преисполнился презрения к самому себе за то, что вообще допустил ее в сознание. Затем он подумал об Элис и со вздохом признал: все же убийство не по его части. Он просто хотел поближе изучить свою Немезиду, раз есть такая возможность, хотел узнать, какие силы в бескрайней Вселенной сговорились превратить этого невинного младенца в то, чем он стал.

Лаймхаус бурлил. Было время прилива, и навигация шла полным ходом — причалы забиты кораблями, стоявшими под погрузкой или разгрузкой, невзирая на отсутствие солнечного света или поздний час. Прямо под Сент-Ивом из открытой двери лавки на улицу падала полоска света, рассекая туман и освещая кучу барахла — груду железного лома, ветхих замусоленных пальто, грязных бутылок, посуды, белья и прочих выброшенных за ненадобностью хозяйственных принадлежностей. Вероятно, им можно найти еще какое-то применение, но Сент-Ив при всем старании не мог вообразить, до какой степени нищеты должен дойти человек, чтобы хоть как-то использовать эти отбросы. Внезапно он ощутил ужас и безысходность, с которыми обитатели этого квартала давно смирились. И тут, как по заказу, начала болеть голова — и неудивительно: ученый уже забыл, когда последний раз спал. В минуты наибольшей усталости Сент-Ив всегда почему-то предавался путаным философским рассуждениям, так что счел последние свои мысли верным признаком умственного переутомления.

— Поспеши! — пробормотал он, словно обращаясь к женщине, которая сидела на крыльце внизу и зорко, как бесценное сокровище, сторожила вынесенный из лавки хлам. Сент-Ив смотрел на обтрепанный капор на ее голове, на угольки в чашке ее короткой трубки и пытался представить, каково это — провести всю жизнь в пространстве, суженном до пары грязных улиц, время от времени утешая себя стаканчиком дрянного джина.

В конце концов, сочтя эти размышления пустой тратой времени, Сент-Ив попятился от края крыши и обернулся к высокому чердачному окну за спиной: подслеповатое око его стекол, испещренных трещинами и потеками грязи, с равнодушием взирало на туман и печные трубы. Осторожно ступая по кровельным листам, Сент-Ив приблизился к окну в надежде, что оно не заперто, — впрочем, он был готов применить силу, чтобы открыть. В кармане у него звенела целая горсть серебра. «Интересно, — думал он, — какое впечатление произведет странно одетый незнакомец, среди ночи пробравшийся через окно с единственной целью: рассыпать в доме деньги?» А именно это Сент-Ив намеревался сделать, если его застукают во время взлома. Затея ходить на цыпочках по крышам домов вдоль по Пеннифилдс, одаривая шиллингами озадаченных бедняков, на миг показалась даже заманчивой, но воодушевление тут же сменилось гадливостью: тщеславия в этой идее было больше, чем милосердия. Вероятнее всего, еще до рассвета серебро понадобится ему самому, — чтобы купить свободу.

Задвижки не было и в помине — створки удерживала сложенная в несколько раз бумажка. Сент-Ив распахнул окно, сунулся в мрак проема, жалея, что не захватил с собой фонарь, и едва не задохнулся от наполнявшего комнату зловония. Держась за оконную раму, стал нащупывать ногой пол и чуть не наступил на что-то мягкое, которое завозилось и издало слабый стон. Резко отдернув ногу, Сент-Ив упер ее в подоконник и замер испуганным, готовым броситься прочь животным. Глаза мало-помалу привыкли к темноте; несмотря на густеющий туман, ночь по-прежнему озарял бледный лунный свет.

Мебели в комнате почти не было: старая кровать у стены напротив, пара деревянных стульев, колченогий стол да щелястый буфет — почти пустой, если не считать нескольких тарелок и стаканов. На столе лежала раскрытая книга; множество других было сложено в стопки возле стен и валялось на полу. Это богатство человеческой мысли, взятое вместе, выглядело здесь неуместной роскошью, как экзотическое сокровище, кучей сваленное пиратами в темной и затхлой пещере. Снизу донесся тяжелый вздох, тряпки под ногами Сент-Ива вновь зашевелились, и прикрытый ими ребенок зашелся в долгом кашле. Второй обитатель мансарды, занимавший кровать, спал беспробудным сном: звуки ничуть его не потревожили.

Со всею осторожностью, стараясь не задеть спящего, Сент-Ив опустил ногу на пол, перенес на нее тяжесть тела и, оказавшись в комнате, притворил окно. Подойдя к столу, он склонился над книгой, отпечатанной с виду относительно недавно, и не без оторопи узнал в ней иллюстрированный том «Потрошения живых существ в экспериментальных целях» под редакцией Игнасио Нарбондо. Качая головой, Сент-Ив прикинул, сколько же времени прошло с тех пор, как Нарбондо-старший был сослан на каторгу за свои занятия вивисекцией: не так уж и много, всего пара лет. Видимо, эти книги — единственное, что унаследовала осиротевшая семья… Не считая, разумеется, наследственной тяги отпрыска ко всякого рода извращенным знаниям. И вот теперь сын, как бы юн он ни был, уже следовал по кровавым отцовским стопам.

Спавший на полу мальчик громко задышал: затрудненное, хриплое, с клекотом дыхание застойных легких. Сент-Ив нагнулся над судорожно скрюченным тельцем и осторожно откинул грязное одеяло. Малыш лежал на боку в неловкой позе, с откинутой головой и вытянутой шеей, словно инстинктивно стремясь очистить забитое мокротой горло. Тонкие ручки-палочки и мертвенно-бледные впалые щеки. Легким касанием пальцев Сент-Ив огладил спину мальчика, нащупывая искривление, которое однажды разовьется в отчетливо различимый горб… Странно, но никакой патологии он не выявил: спина ребенка была пряма и упруга, лишь плоть горела лихорадочным жаром. Даже сквозь тонкое одеяло было слышно, как при каждом вдохе в стесненных легких клокочет воздух. Сент-Ив выпрямился, еще раз оглядел комнату, затем быстро подошел к буфету и достал с полки высокий фужер. Вернувшись к мальчику, опустил края фужера к его спине, приложил ухо к донышку и вслушался. Легкие воспалены: слизь булькала в них, как жидкая грязь в сточном колодце.

Ребенок вновь зашелся в кашле, и на его губах выступила окрашенная кровью пена. Отшатнувшись, Сент-Ив выпрямился. Диагноз был очевиден: пневмония, причем довольно запущенная, осложненная постоянными приступами рвоты. С таким ослабленным организмом ребенку долго не протянуть: это осознание накрыло Сент-Ива холодным потоком воды, прорвавшей плотину. Убийство вне обсуждения. Оно совершенно излишне, даже если бы Сент-Ив решился пойти на такое: естественные условия жизни в повальной нищете этого грязного, перенаселенного городского района сделают свое дело. Они убьют Нарбондо так же верно, как выпущенная в голову пуля. Сент-Иву оставалось лишь выбраться через окно на крышу и раствориться в будущем.

И все же такой вывод противоречил непреложной истине, какой ее представлял себе Сент-Ив: как, позвольте спросить, Нарбондо в обозримом будущем отправится на виселицу, если скончается прямо сейчас? Допустим, человеку под силу изменить будущее, но может ли будущее изменить самое себя? Раздумывая над этим, ученый напряженно вглядывался в лицо спящего ребенка. Мало света… Сент-Ив снова отошел к буфету и начал осторожно открывать дверцы одну за другой, пока не отыскал свечи и серные спички. Женщина на кровати не проснется: насквозь пропитанная джином, она вовсю храпит, спрятав голову под одеялами. Сент-Ив чиркнул спичкой, зажег свечу и, склонившись над малышом, осмотрел лицо, выискивая вероломную сыпь. Ничего — только влажная от пота бледная кожа, характерная для вечно недоедающих больных детей.

Никаких шансов: мальчик умрет завтра. От силы послезавтра. Пневмококковый менингит — таков окончательный диагноз. Пусть поспешный, поставленный при свечах и с помощью перевернутого фужера, но это вне всяких сомнений пневмония, и ее одной достаточно, чтобы свести в могилу. Сент-Ив постоял еще немного, размышляя над скрючившимся на полу тельцем. Что ж, менингит вполне объясняет возникновение горба. Если Нарбондо каким-то чудом удастся выжить, нанесенный болезнью вред с годами скрутит его хребет в дугу.

Точно ли он оценил состояние ребенка, в принципе не важно. Мальчик обречен; уж в этом-то Сент-Ив ничуть не сомневался. Он прикрыл ребенка одеялом, скинул свое пальто и набросил сверху; мальчик дышал теперь очень часто, как щенок, утомленный беготней по жаре. Приравнять этого маленького страдальца к чудовищу, в которое Сент-Ив выстрелил на площади Сэвен-Дайлз, ученый никак не мог. Не получалось. Два совершенно разных человека. «Время и случай», — подумалось ему. Еще и полгода не минуло с той поры, как он произнес эти слова в попытке объяснить, как дошел до жизни такой… И его вновь объяли тоска и чувство тщетности всего сущего.

Человечество представилось ему скоплением маленьких испуганных зверьков, которые отчаянно барахтаются в черной трясине. Мудрено ли забыть о давних проблесках счастья! А это обреченное дитя наверняка ни о каком счастье и не ведало… Сент-Ив со вздохом потер лоб, стремясь развеять сковавшую его усталость: подобные мысли никогда ни к чему хорошему не приводили. Лучше отдать их на откуп философам, — у тех хотя бы бутылка бренди всегда под рукой. Здесь и сейчас, при виде хрипящего на полу мальчишки все высоконаучные абстракции и вовсе казались бессмысленны. Сент-Ив кивнул, приняв внезапное решение.

Он оставил три серебряные монеты на столе, а на умирающем — свое пальто; шагнул прочь с подоконника и притворил за собою окно. Если ему не суждено вернуться, пусть оставят себе и пальто, и деньги; впрочем, даже возвращение ничего не изменит. Выбравшись на крышу, Сент-Ив вздрогнул от холодного ветра и поспешил к батискафу, отрешенный от утренней суеты и копошенья людской массы внизу.

Пробираясь через раздвижное окно в свой рабочий кабинет — такой же, каким он его помнил, — Сент-Ив где-то в глубине души ожидал встретить там «двойника» в виде тающего в воздухе старца. С другой стороны, ему давно следовало бы исчезнуть: Сент-Иву нынешнему понадобилось изрядно времени, чтобы выбраться наружу через окошко силосной башни и неслышно подойти к дому. Скорее всего, здешний профессор Сент-Ив давным-давно умер, — ведь нынче 1927 год, наугад выбранный на циферблате. У особняка, поди, новый владелец — какой-нибудь заядлый охотник, промышляющий на заре с ружьем, заряженным мелкой дробью. Впрочем, внутренность башни говорила об обратном: там громоздились всякого рода загадочные аппараты из числа тех, какие мог изобрести и построить только ученый, кто-то вроде Сент-Ива, — причем, как ни странно, ни один не выглядел ржавым или сломанным, даже напротив: в башне царил идеальный порядок… Куда же делся безумный хаос, оставленный… Постойте-ка, а когда это было?

На миг он ощутил полную дезориентацию — не смог вспомнить ни года, ни числа своего отбытия.

Да и кабинет блещет чистотой: ни тебе сваленных как попало книг, ни разбросанных бумаг. Мысли Сент-Ива обратились к миссис Лэнгли, но он сразу отогнал прочь кольнувшее его чувство вины: не дело сейчас заниматься самобичеванием. Миссис Лэнгли придется обождать, сейчас гораздо важнее присмотреться к кабинету, который изменился самым любопытным и многообещающим образом. Здесь обнаружилось множество интересных предметов, наводящих на самые смелые предположения. Под потолком, к примеру, был подвешен скрепленный проволокой скелет крылатого ящера, а к стене парой деревянных распорок крепилась бедренная кость огромной рептилии, не уступавшей по размерам бронтозавру. Значит, он все же начал потакать своим прихотям и всерьез занялся палеонтологией? Иначе откуда это все? Неужели он воспользовался машиной времени и совершил путешествие в эпоху динозавров? По хребту Сент-Ива пробежала дрожь сладостного предчувствия, а вместе с ней пришло и подтверждение догадки: что бы ни случилось далее, все сложится самым наилучшим образом. Ученый, обставивший эту комнату, явно не ограничивал себя в собственных устремлениях.

Сент-Ива вдруг словно по голове огрело: он нынешний вовсе не похож на подобного человека! Во всей этой самоуверенной чистоплотности нет жизни! Скорее назад, в прошлое: нырнуть в механизмы времени, стать той железной стружкой, которая, быть может, застопорит их напрочь. Перед ним сейчас лишь одно из возможных проявлений будущего, столь же непрочное и эфемерное, как мыльный пузырь. Бросив случайный взгляд в зеркало, Сент-Ив вздрогнул от неожиданности: оттуда смотрело помятое изможденное лицо, и он непроизвольно коснулся давно небритой щеки, вмиг утратив новообретенный оптимизм.

На чисто прибранном столе лежал листок бумаги. Записка? Подняв ее, Сент-Ив только сейчас приметил бутылку портвейна со стаканом и невольно улыбнулся, вспомнив вдруг о легкомысленном плане переправлять вино из будущего в прошлое. Зачем, если можно отведать вожделенный напиток прямо сейчас?

— Будем здоровы! — возгласил он, удобно устраиваясь в кресле, чтобы прочесть записку. «Я вынес из башни все барахло, — говорилось там. — Иначе ты материализовался бы внутри автомобиля, и это вызвало бы взрыв бог знает какой силы. И прекрати самолюбование, выглядишь ты преотвратно. Езжай и побеседуй с профессором Флемингом в Оксфорде. Пусть он производит впечатление неуклюжего идиота, зато у него есть то, что тебе нужно. Мы с Флемингом вроде как друзья, так что отправляйся немедля, а потом катись отсюда ко всем чертям и не возвращайся. Сам знаешь — от тебя зависит будущее, а посему попытайся не чураться собственного предназначения. Пока же ты только навлекаешь беды на свою бестолковую голову. Взгляни на себя, бога ради, — самому же тошно станет».

Хмурясь, Сент-Ив вернул послание из будущего на стол и опрокинул в себя остатки портвейна из стакана. К нему опять вернулось скверное настроение, записка тому виной. Откуда этот насмешливый, высокомерный тон? Да как он смеет? Забыл, с кем разговаривает? Сент-Ив уже почти решился… на что, собственно? Он покрутил головой, чувствуя, что атомы бестелесного «двойника» парят где-то рядом… Возможно даже, прячутся в костях нависшего над ним птеродактиля? Узкие пустые глазницы рептилии неожиданно вызвали в памяти Сент-Ива образ из детства: школьный учитель с похожим на клюв острым носом.

Сент-Ив поискал в ящике стола перо, намереваясь набросать хлесткий ответ себе самому. Что бы такое черкнуть? Что-нибудь обидное? Или невероятно умное, с нотками усталости и обретенного опыта? Хотя… Чем его нынешнее «я» могло задеть себя в далеком будущем? Собственно, будущему «я» прекрасно известно содержание этой еще ненаписанной оскорбительной записки, так ведь? Он будущий, материализовавшись вновь, ухмыльнется при виде ответа и не станет тратить времени на чтение. Сент-Ив отложил перо, задыхаясь от собственного бессилия.

В этот миг дверь отворилась, и в комнату вошел Хасбро.

— Доброе утро, сэр, — нимало не удивившись, произнес он и положил на диван мужской костюм с иголочки.

— Хасбро! — радостно вскричал Сент-Ив, вскакивая с намерением сердечно обнять верного слугу. Да, тот выглядел значительно старше, да и как иначе! Но в нем, невзирая на седину, по-прежнему не было и следа дряхлости. Видя постаревшего Хасбро таким стройным, подтянутым и моложавым, Сент-Ив мысленно горько посетовал на то, до какого жалкого состояния довел сам себя. — Но я не тот, за кого ты меня принимаешь, — после секундной паузы добавил он.

— Разумеется, сэр. Да и никто из нас «не тот». Время, знаете ли… Стоит отметить, костюм придется вам впору.

— Как же я рад тебя видеть, — вздохнул Сент-Ив. — Хасбро, ты и представить себе не можешь, насколько…

— Приятно слышать, сэр. Если позволите, мною получено распоряжение привести в порядок вашу прическу…

Хасбро окинул Сент-Ива с ног до головы внимательным взглядом, слегка повел бровью, словно ожидал увидеть нечто более выдающееся, после чего молча вышел из комнаты, оставив Сент-Ива стоять с разинутым ртом, но быстро вернулся с тазом и кувшином воды.

— Прошу извинить, омовение будет простым и поспешным, — произнес он. — Боюсь, по некоторым причинам вам не позволено выходить из кабинета. На этот счет мне даны точные указания. Мы должны без промедления отправиться в Оксфорд и вернуться обратно, как можно скорей, стараясь говорить по возможности меньше. Билеты на поезд уже у меня, ровно через сорок пять минут мы должны быть на вокзале.

— Хорошо, — не стал возражать Сент-Ив. — Думаю, тебе лучше знать что к чему.

Он поспешно стянул с себя рубашку, ополоснул лицо и, свесив волосы в воду, промыл их мылом. Спустя несколько минут Сент-Ив вновь сидел в своем кресле, а Хасбро сбривал его многодневную щетину.

— Скажи-ка, дружище, — не утерпел Сент-Ив, — как тут у вас дела? Элис… с ней все в порядке? Она жива? Удалось ли мне ее спасти? Вижу, что удалось. По обстановке в этой комнате вижу. Расскажи, что случилось.

— Мне велено ничего вам не говорить, сэр. Откиньте голову назад, иначе… — За шиворот Сент-Иву стек ручеек мыльной воды.

— Ну, хотя бы намекни… — взмолился он.

— Ни единого слова, сэр. Профессор сообщил мне, что ткань времени — весьма нежный и хрупкий материал, вроде старого шелка, и этот материал может расползтись на лоскуты даже от звука моего голоса. Поэтично сказано, на мой взгляд.

— Сказано дурачком, насколько я могу судить. Чепуху мелет этот твой профессор, — раздраженно фыркнул Сент-Ив. — Можешь так ему и передать. Поэтично, ха!..

— Разумеется, сэр. Как скажете. Нам еще нужно припудрить ваши волосы.

— Припудрить? За каким чертом?..

— Профессор Флеминг, сэр, который из Оксфорда, он ведь знает вас пожилым человеком. Из-за сильной усталости и недоедания вы вполне могли бы сойти за человека преклонных лет. Но этого мало — следует принять все меры предосторожности, ибо рисковать понапрасну мы не имеем права. Думаю, в дальнейшем вы это оцените.

— Преклонных лет? — перепросил Сент-Ив, скептически оглядывая себя в зеркале. Увы, чистая правда: за последние два-три года он, похоже, состарился лет на десять. На его лице читалось отчаяние.

— Ничего, вы вернете себе молодость, сэр, — успокаивающе сказал Хасбро, отчего Сент-Ив еле сдержал слезы. Ему казалось, что он, обреченный на бесконечные появления и исчезновения, увяз в паутине времени, где каждое действие в настоящем предопределено чем-то в прошлом и само определяет что-то в будущем, — и так до бесконечности. Хуже всего, что никогда нельзя быть уверенным в конечном результате. Даже прошлое способно расползтись под пальцами, как старый шелк…

— Чем же таким особенным поделится со мною Флеминг? — собравшись с силами, поинтересовался Сент-Ив.

— Я вынужден просить вас воздерживаться от любых разговоров, сэр. Мне велено, сэр, всецело предоставить вас самому себе.

Сент-Ив откинулся в кресле, разглядывая себя в зеркало. Щетина сбрита, волосы подстрижены и причесаны. Он чувствовал себя несравнимо лучше, хотя подобранный Хасбро костюм казался ему донельзя нелепым. Хотя кто он такой, чтобы сетовать? Получи Хасбро указание окатить Сент-Ива помоями для свиней, даже и тогда он бы с готовностью подчинился. Будущее «я» имело на руках все козыри и могло заставить его сплясать любой танец под свою дудку.

Они вместе вышли через раздвижное окно кабинета; на подъездной аллее их ждал вытянутый, обтекаемой формы автомобиль. Сент-Иву уже приходилось видеть моторизованные экипажи — одно время он и сам носился с идеей соорудить нечто подобное, — но этот произвел на него колоссальное впечатление. Он с радостью забрался внутрь.

— На каком топливе он работает? — спросил Сент-Ив, когда они с ревом покатили в сторону Харрогейта. — Спирт или пар? Дай угадаю… — Он внимательно прислушался. — Совершенствованный инжектор Жиффара с ковшовой турбиной Пелтона?

— Мне очень жаль, сэр…

— Разумеется, они тут ни при чем, просто я тебя подначивал. Лучше скажи, какую скорость он разовьет на прямой дороге.

— Боюсь, сэр, я не вправе вести подобные разговоры.

— А что королева — умерла?

— Как это ни прискорбно, сэр. В 1901 году, да упокоит Господь ее душу. Боюсь, в наши дни королевская власть уже не имеет прежней силы, да и сами члены монаршей семьи ведут себя довольно безрассудно, если мне будет позволено высказать такое мнение.

Впрочем, разговоры о положении дел в королевской семье показались Сент-Иву пресными. Он признался себе, что ничего не желает знать и о прорве других вещей. Ему совершенно не грела душу возможность вернуться в прошлое с головой, набитой зловещими футуристическими знаниями, от которых нет ровным счетом никакого проку. Достаточно знать, что Хасбро здоров и крепок, а он сам (судя по содержимому башни) пребывает в своей стихии. Внезапно ему ужасно захотелось скорее покончить с этими хлопотами и вновь оказаться в своем времени. И он вынужден был признать — хотя это ужасно раздражало, — что его «двойник» абсолютно прав: молчание — самый короткий и безопасный путь к месту назначения. Хотя это нисколько не извиняло высокомерный тон прочтенной им записки.

Над Оксфордом, к счастью, время оказалось не властно: город остался самим собой. Пока Хасбро вел Сент-Ива под сбросившими листву деревьями в лабораторию патологии, тот чувствовал себя татуированным дикарем, впервые попавшим в цивилизованный мир. Костюм по-прежнему казался Сент-Иву смешным и нелепым, хотя основную задачу — не давать ему выделяться из толпы — выполнял отменно, ибо окружающие носили нечто подобное. Выглядеть паяцем среди множества других шутов не слишком зазорно. Одно огорчало Сент-Ива: лицо отчаянно чесалось под тонким слоем пудры, которую Хасбро аккуратно наложил на лоб и щеки ученого, превращая его в старца.

Когда они возникли на пороге лаборатории, профессор Флеминг отвернулся от стоявшей на длинном захламленном столе мензурки и прищурился, разглядывая гостей. Лоб ученого закрывала густая челка, а на носу сидели очки с толстыми стеклами, сквозь которые он так уставился на Сент-Ива, будто видел его впервые. Признав же, заулыбался и, шагнув навстречу, дружески хлопнул ученого по спине.

— Вот тебе раз, — с заметным шотландским акцентом произнес Флеминг, сразу уподобившись лорду Келвину. — Надо сказать, вы выглядите… как-то… — Он оборвал себя, словно опасаясь обидеть гостя неосторожным словом, расплылся в улыбке и тряхнул головой. — Без обид, да?

— Никаких обид, — недоуменно согласился Сент-Ив. О чем, собственно, речь? Какие обиды? Не хватало еще…

— Имейте в виду, я не жульничал. Ни подкупа, ни шпионов. Вообще ничего. Я честно выиграл, не выходя за рамки правил.

— Само собой, — сказал Сент-Ив, с недоумением косясь на Хасбро.

— В таком случае вы остались должны мне два фунта шесть пенсов. — Флеминг еще постоял, с довольной усмешкой глядя на Сент-Ива, а затем отвернулся убавить пламя в горелке.

— Какого черта? — прошипел Сент-Ив уголком рта.

Прикрыв рот ладонью, Хасбро шепнул в ответ:

— Вы заведете привычку делать ставки на результаты крикетных матчей. И чаще всего неудачно. На вашем месте я постарался бы удержать это в памяти.

И Хасбро покачал головой, явно не одобряя денежные пари.

Сент-Ив лишился дара речи: Флеминг хочет, чтобы он расплатился немедля? Это же целых два фунта с лишком! Порывшись в карманах, он принялся за подсчет. Нужную сумму едва удалось наскрести, и Сент-Ива чуть не трясло от унижения. Ему предстояло вернуться домой без гроша, лишь бы выплатить долг в дурацком пари, заключенном его, по всей видимости, выжившим из ума «двойником»!

— Возмутительно! — шепнул он Хасбро, подбрасывая монеты на ладони.

— Прошу прощения? — встрепенулся Флеминг.

— Я возмущен тем, как эти бездари порочат славную игру.

Сент-Ив преисполнился вдруг уверенности, что пари заключалось только для того, чтобы подразнить прибывшего из прошлого «двойника». Эта мысль привела его в ярость. Да кем он себя возомнил? В какое чудовище он превратится, чтобы устраивать подобные розыгрыши в столь тяжкую минуту? Нужно найти какой-то способ свести с обидчиком счеты, прежде чем возвращаться в прошлое.

Флеминг пожал плечами и, с радостным видом приняв монеты, не глядя ссыпал их в карман.

— Желаете заключить новое пари?

Сент-Ив прикрыл глаза и на секунду задумался.

— Дайте-ка минутку на размышление. Мне нужно посоветоваться.

Он направился к двери, поманив за собою Хасбро.

— На ком я потерял деньги? — шепнул он.

— «Харрогейтские гончие», сэр. Не советую ставить на эту команду.

— Верный проигрыш, значит?

— Как ни прискорбно, сэр.

Сент-Ив просиял и энергично потер руки.

— Ну-с, профессор, — сказал он, подходя к Флемингу, который в это время наполнял пипетку какой-то янтарной жидкостью. — Я, знаете ли, патриот, поэтому готов поставить ту же сумму на «Гончих» и в следующей игре.

— В субботу вечером? Против «Росомах»? Да вы шутите!

— Ничуть. Чтобы доказать серьезность намерений, ставлю пять к одному.

— Да что вдруг на вас…

— Хорошо, десять к одному. Я полон оптимизма.

Флеминг сузил глаза, воплощая собой подозрение: неужели Сент-Ив вздумал его разыграть? Но затем решил, видно, что напрасно пытается усмотреть в предложении подвох, и, сдавшись, широко развел руками.

— Обычно я не заключаю пари на столь крупные суммы… — сказал он. — Но искушение пополнить банковский счет слишком велико. Стало быть, десять к одному? Решено!

Они обменялись рукопожатием. Сент-Ив был готов сплясать джигу от радости.

— Что ж, — сказал Флеминг, — вернемся к нашим делам, пожалуй?

Сент-Ив кивнул, и профессор тут же протянул ему большую банку с какой-то темной жидкостью, пояснив:

— Настой плесневого грибка пеницилла на говяжьем бульоне.

— Ясно, — опешил Сент-Ив. — Ну, разумеется.

Плесень? Что за чушь несет этот парень? Он оглянулся на Хасбро в надежде, что тот хотя бы намекнет ему на смысл происходящего.

— Мне категорически не велено… — начал было тот, но Сент-Ив махнул рукой и отвернулся, не дослушав.

— Я не вполне уверен в том, употребляя настой внутрь… — предупредил Флеминг. — В душе я консерватор, а потому поостерегся бы рекомендовать этот способ даже такому ученому, как вы. Потребуются месяцы исследований…

— Я благодарен за прямоту, — прервал его излияния Сент-Ив, — но речь идет, без преувеличений, о жизни и смерти. По причинам исторической целесообразности мне просто необходимо вырвать из лап смерти одного больного ребенка.

Ему пришло вдруг в голову, что эти пафосные слова походят на бред сумасшедшего, но профессора они, по-видимому, ничуть не смутили. А что, собственно, известно Флемингу? И насколько он посвящен в его, будущего Сент-Ива, планы? Видимо, все-таки не посвящен, иначе Хасбро не устроил бы всю эту мороку с гримом и пудрой.

— Какую дозировку вы порекомендуете?

— Полпинты дважды в день, утром и вечером, пока весь отвар не закончится. И не забудьте: хранить его следует в прохладном месте.

— В прохладном, значит… — с беспокойством повторил Сент-Ив. Он просто обязан хоть словом перемолвиться с матерью Нарбондо. Настой надо бы держать снаружи, на крыше: на осенние холода в Лондоне вполне можно рассчитывать. Будем надеяться, женщина сможет вынырнуть из порожденного джином бесчувствия, и Сент-Иву удастся хоть что-то ей втолковать. Но как ее убедить? Поверит ли она явлению человека из будущего с банкой говяжьего бульона в руках? Можно назваться ангелом милосердия и предъявить ей батискаф. Еще лучше — вручить кошелек с деньгами и пообещать вернуться с другим таким же, но поставить условие: неукоснительное следование его предписаниям. Черт, у него же не осталось денег! Стало быть, придется сделать за ними крюк…

Неожиданно Сент-Ив почувствовал зверский голод. Чему, собственно, удивляться? Ведь он не ел уже… навскидку, лет восемьдесят.

Сент-Ив принял банку из рук Флеминга. Вот он и получил то, за чем явился, но все же соблазн слишком велик. Ведь вокруг него будущее, 1927 год, и он стоит в оксфордской лаборатории патологии, глава которой, судя по всему, считается одним из величайших умов в этой области. Хорошенько оглядевшись, Сент-Ив насчитал вокруг себя немало всяческих инструментов, назначение которых было ему неведомо. Нужно выведать побольше хотя бы об этом плесневелом говяжьем бульоне!

— Хочу прояснить кое-что, — обратился он к Флемингу. — Напомните, каким образом вы наткнулись на этот самый пеницилл?

Флеминг с силой вжал одну ладонь в другую и растопырил пальцы, словно собираясь с мыслями перед тем, как поведать всю историю до конца, не упустив ни единой детали.

— Видите ли, — начал он, — это произошло почти случайно…

В этот момент Хасбро вынул карманные часы, взглянул на них, — и его лицо перекосилось от ужаса:

— Наш поезд!

— Да черт с ним, едем на следующем! — Сент-Ив метнул в слугу взгляд, полный плохо скрытого раздражения.

— Боюсь, мне придется проявить настойчивость, сэр. — С этими словами Хасбро сунул руку в карман пальто, словно нащупывая там весомый аргумент в пользу спешки.

Сент-Ив помрачнел: упустить такую возможность! Его держат на коротком поводке, как шальную собачонку, и даже не собираются дать слабину. Единственное, что удерживало Сент-Ива от бунта, это на редкость угрюмая мина на лице у Хасбро. Спорить сейчас бессмысленно: последнее слово все равно останется за слугой. Это неоспоримый факт, хоть в камне высекай, — и, как хорошо известно Сент-Иву, для подобной угрюмости у Хасбро должны иметься весьма веские причины.

Оба распрощались с Флемингом и, покинув лабораторию, проследовали прямо на вокзал, откуда после пятиминутного ожидания выехали в Харрогейт; где снова сели в автомобиль и вернулись в поместье. Всю дорогу домой Сент-Ив держал банку с говяжьим бульоном на коленях.

Наконец они остановились прямо на лугу у входа в башню. Хасбро уже держал в руке ключ от двери. Было очевидно, что возвращаться в дом они не планируют. Вообще-то, Сент-Ив был не прочь пропустить стаканчик портвейна, прежде чем очертя голову нырять в прошлое, но просить об одолжении не собирался. И дело даже не в том, уступил бы Хасбро этой просьбе или нет (уступил бы, скорее всего), а в чувстве собственного достоинства. Лучше молча подчиниться сказанному в записке и вернуться в свое время. Цель визита достигнута.

— Что ж, тогда я отправляюсь, — сказал Сент-Ив.

— Желаю вам удачи, сэр.

— Когда все останется позади, мы непременно встретимся.

— Обязательно, сэр. Когда придет время, я с удовольствием налью вам стаканчик портвейна.

— Тогда уж не один, а два, — поправил слугу Сент-Ив, шагая по высокой траве к силосной башне. — А я отвечу тем же! — крикнул он, повернулся и махнул рукой напоследок. Хасбро так и стоял на безлюдной обочине, глядя ему вслед: старый, преданный друг, опечаленный прощальной сценой на пороге опасного, но необходимого путешествия в неизведанное. Если не исчезнуть сразу, Хасбро так и будет бродить вокруг, чтобы удостовериться, что Сент-Ив не выкинул в последний момент какой-нибудь фортель.

Расположившись наконец в батискафе, он завернул банку в новое пальто и надежно пристроил под сиденьем, после чего переключил все свое внимание на приборы. Перед ним лежал широкий мир, беспредельное пространство для путешествий, но он оставил географические настройки прежними и вернулся в собственное время — двумя часами позже изначального отбытия. Сент-Иву не улыбалось наткнуться на раздраженного Парсонса, все еще рыскающего вокруг башни.

Попав наконец в свое время, он со вздохом облегчения откинулся на спинку кресла, оглядывая знакомую внутренность башни. Вспомнил о пари, которое заключил с Флемингом, и улыбнулся. Вся предусмотрительность этого всезнайки, его будущего «я», и яйца выеденного не стоит, так ведь? Сент-Иву даже не верилось, что он мог опуститься до заключения пари на итоги крикетных матчей. Просто немыслимо! Но теперь он предупрежден. Как называлась эта чертова команда? «Харрогейтские стряпчие»? Он хохотнул в голос: шутка-то удалась! Его будущий «двойник», услыхав от Хасбро эту новость, ушам своим не поверит: «Я сделал… что?!»

Когда Сент-Ив выбирался из машины, уставший, как рудокоп после двойной смены, на его губах играла улыбка. Никаких следов присутствия Парсонса, вокруг тишь да гладь. В башне царил полумрак, но и в серых сумерках окружающие предметы виднелись достаточно хорошо, чтобы ему вдруг стало ясно: что-то изменилось. Почти неуловимо для глаз, но изменилось. Его затрясло. Ничего хорошего нет, именно этого он и боялся. Именно этого его будущий «двойник» отчаянно стремился избежать.

Далеко не сразу Сент-Иву удалось определить, что не так. Инструменты, как и прежде, разбросаны, как попало… И наконец — вот оно: надпись мелом на стене. Послание «от себя себе» выглядело иначе. Размашисто и четко на стене было выведено: «Гончие — 6, Росомахи — 2».