Глава 6

Океан так прекрасен! Он величествен, необъятен, суров, он такой… А сказать честно, так это просто масса бесноватой воды, переплыв которую, надо долго оправляться от потрясения.

Так было написано в одной хорошей книжке и я с этим полностью согласен.

Кое-как подняться на ноги я сумел лишь на третий день, судовой врач рекомендовал мне лимоны и обязательно пересилить себя и выйти погулять. Стюард проводил меня на прогулочную палубу, где я привалился к надстройке и старался не глядеть на воду, но через полчасика высасывания нарезанного дольками лимона и вдыхания соленого морского ветра мне и правда полегчало, причем настолько, что захотелось есть.

Ресторан первого класса помещался под роскошным стеклянным куполом и обслуживал всего три сотни пассажиров из почти трех тысяч на борту. Также первому классу служили курительные с кожаными диванами, бильярдные, библиотека, отдельная палуба для прогулок и многое другое. Впрочем, на “Кельтике” и третий класс имел свои салоны, палубы и даже детскую комнату, только меньшие по размерам, да и людей (в основном, иммигрантов в Америку) на них приходилось куда больше.

Куриный бульончик, которым я решил пока ограничится, провалился в желудок, будто и не было его в чашке, на что-либо иное я не отважился, стюард понимающе поклонился и отпустил меня восвояси. В каюте я вдруг понял, насколько меня вымотали два дня морской болезни и решил попробовать заснуть.

И вырубился почти сразу, а во сне стало ясно, кто такой Меньщиков. И кто такой Джордж. И до кучи что есть такой Шмит.

Пробуждение было смурным — я точно знал, что пока спал, вспомнил нечто важное, но вот что именно, от меня ускользало, как ни пытался я поймать ниточку и раскрутить ее обратно. И когда после получаса усилий в голове только-только забрезжило, как в дверь постучали — судовой врач проявил заботу и пришел меня проверить.

Так я и мыкался до тех пор, пока старший стюард при мне не приказал младшему передвинуть мебель. И мысль рванулась искрой вдоль порохового шнура: мебель — мебельная фабрика — Николай Шмит — его наследство. Заодно повторилось озарение про Меньщикова, он, как и многие, был в молодости членом какого-то народовольческого кружка, но был арестован, покаялся и поступил на службу… в охранку. А после отставки начал сдавать агентуру направо и налево, в том числе знаменитому Бурцеву.

А вот Джордж… Джордж опять ускользнул. Ну и бог с ним, потом вспомню.

И сразу, как перестала мучать эта загадка, во всем теле такая приятная гибкость образовалась, что доплыл я до Нью-Йорка без морской болезни.

Знаменитого силуэта еще не было, бум небоскребов только начинался. Не возвышались над городом Крайслер или Эмпайр Стейт билдинг, не говоря уж о более поздних творениях эпохи стекла и бетона. Но с этажностью на Манхэттене уже было прилично, в нынешних реалиях даже очень прилично — дома в десять этажей не были диковиной, даже гостиница Gerard отважилась на тринадцать. А здание газеты New York World уже шагнуло за двадцать и в нем, на самой верхотуре, под куполом в стиле римского собора Святого Петра, был кабинет издателя и владельца — того самого Джозефа Пулитцера, каждый день обозревавшего город через громадные окна. Были и другие “скребницы неба”, как назовет их Максим Горький — и старое здание New York Times, и St.Paul Building, и Manhattan Life Insurance, и многие конторские здания южной, деловой части города.

Но я высматривал только-только законченный Flatiron, знаменитый “Утюг”, украшавший и в мои дни угол Бродвея и 5-й авеню и страшно жалел, что приехал поздно и не смог познакомиться с организацией работ. Строился он неслабыми даже для моего времени темпами — этаж в неделю, уложились в год с нуля до сдачи. Понятное дело, что в Российской империи небоскребы пока не сильно-то и нужны, но технологические принципы вполне можно использовать. Впрочем, строят в городе много, наверняка найдется что посмотреть, пусть принимающая сторона озаботится.

Встречал меня целый король — мой старший компаньон Кинг Жилетт и еще Никола и Барт, двое крепких ребят-итальянцев, американских анархистов, с которыми я связался из Лондона, с подачи Кропоткина.

— Зачем вам эти bowery boys? — недовольно спросил Кинг, вроде бы даже принюхиваясь своим крупным носом.

— У меня были некоторые, скажем так, недоразумения с мистером Эдисоном, — и вкратце поведал Жилетту историю наших с Собко приключений два года назад в Париже. Почти сразу после них в Чикагскую штаб-квартиру Пинкертона улетел борзая телега в стиле “Какого, собственно, хрена?”

С требованием объясниться, с копиями “добытых в бою” документов и фотографий значков, а также заверением, что мы готовы распубликовать всю эту историю максимально широко, причем упирая не на то, что агенты занимались, так скажем, не шибко законной деятельностью, а на то, что они оказались не в состоянии выполнить задание, спасовав перед двумя шпаками (размер кулаков и рост Собко мы благоразумно указывать не стали). Агентство прикинуло возможные репутационные издержки и осторожно предложило мировую без аннексий и контрибуций. Я для виду немного покобенился в письменной форме, но согласился — наверное, можно было выжать из Пинкертона и денег, как советовал адвокат нашего французского друга Паскаля, но уж больно американцы не любят, когда их выставляют на бабки, а мне агентство еще пригодится. И да, пригодились — выполнили для меня несколько заданий, честно оплаченных, так что с этой стороны я был более-менее спокоен. Но вот за изобретателя всего на свете Томаса нашего Альву Эдисона я бы не поручился, и потому озаботился и встречей, и сопровождением. Не поручился за него и Кинг, он слушал с распахнутыми глазами, понимающе кивал и подтвердил, что да, водятся там кое-какие темные делишки, о которых предпочитают не говорить вслух. И на Николу и Барта после рассказа Жилетт смотрел уже спокойно.

Была у меня в городе одна не то чтобы позарез нужная встреча, но попытаться стоило, я отправил Николу посмотреть за нужным домом, а хозяину, человеку весьма занятому и куда как выше меня положением, послал о себе весточку.

За два дня, что я ждал ответа, мы облазили пять строек, невзирая на жару под сорок и влажность под девяносто. По ходу дела меня просвещал Барт, каменщик по профессии.

Главное преимущество достигалось даже не использованием стали или новых материалов, не хитрыми конструктивными решениями, а в первую очередь организацией труда. Все, что можно сделать вне строительной площадки — делается вне ее. Заготавливаются конструкции, кирпич, балки, как только запасы достигают расчетного количества, начинается расчистка площадки, старые здания сносят в ноль за пару недель и сразу начинают возводить новое, ни дня простоя. Что, впрочем, неудивительно — цена участков в даунтауне за последние двадцать лет выросла в пять раз, полмиллиона долларов за место под стандартную московскую усадебку. И строят тоже максимально быстро, широким фронтом — обставляют здание подъемниками, выводят стены не на одном, а на пяти-шести этажах сразу, отчего и получается такая невероятная скорость.

Да, широким фронтом и новыми методами, прямо как то, что я пытаюсь сделать дома…

Ну и платят за это по сравнению с Россией вдвое-втрое больше, вон, даже начинающий клерк получает в Нью-Йорке примерно сто рублей в месяц, а в Москве хорошо если тридцать, а то запросто и даром может работать, пока не наберется опыта.

Жизнь в городе вообще кипела так, что Лондон и Париж на его фоне смотрелись сонными деревеньками, не говоря уж о Москве с Питером, он опережал все остальные мегаполисы лет на пятьдесят, наверное. Особенно это было заметно в миллионном южном Манхэттене — по каждой авеню катились электротрамваи, кое-где на уровне третьих-четвертых этажей громыхали поезда городской железной дороги и в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Мальчишки лет до семнадцати, в форме и без, носились с пакетами по всему городу, доставляя деловую корреспонденцию и ценности.

Меня это несколько удивило.

— А фирмы не боятся доверять все это пацанам? Мало ли…

Барт эдак свысока хмыкнул.

— Так за каждого внесен залог, у нас работу без этого и не найти.

— Залог?

— Ну да, от ста долларов, — подтвердил американец. — А на высокие должности и десятки тысяч может быть.

— Да ладно, — удивился я, — у каждого из этих пацанов нашлось сто долларов? Деньги-то немаленькие, да еще и будут лежать мертвым грузом, не по-американски как-то…

Итальянцы снисходительно переглянулись.

— Все точно, Майкл, не по-американски. Залога на самом деле доллары нет, за работника дает поручительство какая-нибудь Fidelity Company, а ей платят один процент в год от прогарантированной суммы.

— Ааа, то есть, что-то вроде страховки?

— Ну да.

Внезапно за углом раздался рев парового свистка и зазвенел гонг, повозки стали шустро сдавать к обочинам и Никола потянул меня за рукав к стене, чтобы не зашибло. Буквально через минуту на авеню с боковой стрит выметнулся пожарный обоз и умчался вдаль, сверкая медью касок и трубами парового насоса.

— Отчаяные ребята, но за них весь город, как стеной. Даже политиканы не лезут в пожарные дела.

— Мистер, купите Times! — подскочил к нам мальчишка-газетчик и я отдал ему несколько центов.

— А что, газетчики тоже работают с залогом?

— А как же. Пачка газет денег стоит, кстати, у них почти профсоюз имеется, — гордо сообщил Барт.

— Почти?

— Ну, официально он не оформлен, но недавно две газеты задрали отпускную цену — так им объявили бойкот и все парни строго его держались. Более того, выдавили с улиц штрейбрехеров и не давали продавать и покупать бойкотируемые газеты. Неделя — и те пошли на попятный, убытки там десятками тысяч исчислялись.

Вечером ребята довели меня до гостиницы и посоветовали на улицу без них не выходить, тем более, что у меня в кармане пока наличка, а не чековая книжка. Оказывается, несмотря на лишенную сантиментов полицию, с грабежами тут все прямо на пятерочку — остановят, ткнут в нос пистолет, и обчистят. И стреляют не рассуждая, коли дернешься.

Так что я остался в номере, читал газеты, писал письма и осваивал чудеса американской техники. В принципе, почти со всем оборудованием Инженерного квартала я угадал, здесь те же Bachelors apartments на одну-две комнаты даже не имели кухонь, потому как в таких полугостиницах были рестораны для жильцов. В домах же для семейных было больше общих гостинных, залов, столовых и так далее. И со всех жильцов брали подписку о соблюдении правил (например, о том, когда и сколько гостей можно приводить в дом) — что надо будет внедрить у нас, это позволит сдавать квартиры не членам Общества.

Жара к вечеру малось утихла, хотел было позвонить вниз на стойку с просьбой принести содовой, но вспомнил про панель у двери с двумя дюжинами кнопок на все нужды, одним нажатием можно было вызвать горничную для уборки, стюарда с обедом или завтраком, затребовать газеты, кофе, чай, письменные принадлежности, стенографистку, черта в ступе….

Вместе с содовой (и кувшином льда, неистребимая американская привычка все пить со льдом) принесли вечерние газеты и несколько телеграмм — в отеле была своя телеграфная станция.

Пролистал прессу, обратил внимание на дебаты о городском бюджете, семьдесят миллионов долларов, не хрен собачий, причем на полицию город тратил десять миллионов, а на школы — двенадцать. Мда, вот и ключик, в России-то весь госбюджет всего раз в пятнадцать больше, да и то, на армию, флот и МВД расходуется четверть, а на образование еле-еле два процента…

На третий день пневмопочтой доставили записку, что меня наконец-то готовы принять. Никола с Бартом уже ждали внизу. Первым делом мы зашли в банк Моргана и оформили мне чековую книжку, а потом на трамвайчике добрались до 70-х улиц, откуда пешочком дошли до симпатичного четырехэтажного особнячка прямо через 5-ю авеню от Центрального парка. Невысокая чугунная оградка, вход под балкончиком и вот я внутри с волшебными словами “Мне назначено”. Горничная приняла у меня шляпу и перчатки и сдала с рук на руки дворецкому с манерами и высокомерием герцога в изгнании. Тот провел меня через гостиную с лепниной, гобеленами, сплошное барокко-рококо, людовик надцатый, а когда я чуть замешкался, чтобы бросить взгляд на полотно с античным героем, группой женщин и витавшими над ними упитанными амурами, снизошел до объяснения.

— Рубенс, сэр, — похоже, он гордился этим больше, чем хозяин.

Окна кабинета на втором этаже выходили на парк, обстановка внутри чуть проще, но тоже явно хай-класс — дуб, кожа, ковры, бронза, картины… Хозяин встретил меня, поднявшись из-за стола и демократично протянув для пожатия руку. Мал ростом, с высокими залысинами, крупными ушами и обильной сединой в бороде и волосах, одет в темно-серую визитку и брюки в мелкую полоску, во всем его благообразном облике выделялясь лишь булавка для галстука с ярким бриллиантом карата в два.

— Мистер Скаммо…

— Мистер Шифф…

— Я получил письмо Теодора Герцля с просьбой вас принять, готов выделить вам полчаса, но сразу хочу сказать, что считаю идею о еврейском государстве в Палестине утопией.

— Ничего страшного, это первый шаг на обычном пути всякой хорошей идеи.

— Простите?

— Первый шаг: это утопия! Второй шаг: а в этом что-то есть! Третий шаг: и как мы жили без этого раньше?

— Недурно, но тем не менее, я полагаю, вы собирались говорить о Российской империи?

Слушал он хорошо, было бы странно, если бы он не умел слушать. Но вот сидел он плохо — откинувшись на спинку кресла, взявшись холеными кистями за локти, да еще время от времени теребил мочку уха. Недоверие и несогласие, понимаем. Ладно, попробуем прошибить его…

— Я хочу предложить вам стать новым Моисеем и вывести свой народ из египетского плена.

Мне показалось, что он вздрогнул. Значит, правду писали про его идею-фикс — вон, отлип от спинки и руки даром что не вцепились в подлокотники.

— Что вы имеете в виду?

— Россию ждут большие потрясения.

— О, мистер Скаммо, я на это надеюсь, и я готов способствовать им.

Ну что же, вполне откровенно.

— А в любых потрясениях первыми страдают самые слабые и сегодня это евреи, живущие в империи.

— Спасти их можно изменив режим в России, — отрезал Шифф.

— Согласен, но это долгое дело, а вспыхнуть может в любой момент.

— Если будут сметены Романовы — пусть так и будет, — в глазах банкира промелькнуло злорадство.

— Вам мало было Маркса? — я выдал лучшую из своих змеиных улыбок. — Он родился из пламени революций 1848 года, а новая революция будет еще страшнее и бог знает, что может родится из нее…

Шифф совсем было собрался закруглить разговор, но тут снизу раздался короткий мяв и на стол запрыгнул холеный котище.

— О, извините, это Мистер Мурр, я сейчас…

Не успел Шифф потянуться за колокольчиком, чтобы позвать слуг, как Мистер Мурр пару раз втянул воздух носом, перешел ко мне на колени и начал тереться.

Вот что значит правильная подготовка — про то, что кота Шиффа выносят гулять в парк, мне рассказал Никола, а положить чуть-чуть кошачьей мяты в кармашки жилета было проще простого. Джейкоб как-то отмяк и продолжил уже более домашним, что ли голосом.

— Удивительно… — Шифф покачал головой. — Вы первый человек, к кому Мистер Мурр пошел на руки.

— Просто я люблю кошек и они это чувствуют, — меня остро кольнуло воспоминание об оставшемся в будущем моем коте. Э-хе-хе, коцкий, как ты там…

Но Шифф был непрост, одним котиком его с панталыку сбить не удалось, он снова вернулся к теме разговора.

— Режим должен измениться и это не такая уж большая цена, — упрямо заявил он.

— Да? И сколько жизней единоверцев вы готовы отдать за демократию в России? Тысячу, десять, сто тысяч? — спросил я, почесывая загривок Мурра.

Банкир хмыкнул.

— Вы преувеличиваете.

— Боюсь, что я преуменьшаю, — продолжил я нажимать, куй железо и все такое. — Мы оба не любим царское правительство, правда, по разным причинам, но оба знаем, что оно упрямо и оно органически неспособно на какую-либо иную реакцию, нежели ужесточение антиеврейских законов. И что вряд ли оно придумает что-то лучше, чем обвинить во всех бедах евреев. И это будет тем легче, чем больше молодых евреев пойдут в революцию.

— Молодежь всегда стремилась и будет стремиться проявить себя.

— Уже сейчас погромы происходят раз в два года, представьте себе, что будет, когда потрясения озлобят невежественный народ, легко поддающийся на кровавые наветы, а власть напрямую укажет на евреев?

— Ну предположим… — сменил тактику филантроп и меценат. — И что вы предлагаете?

— Оставьте революцию нам, мистер Шифф. Займитесь спасением тех, кто не сможет сам за себя постоять — дайте им землю в Палестине. Сейчас Ротшильды покупают землю, арабские шейхи охотно ее продают, еще десять-двадцать лет и в собственности у поселенцев будет компактная территория.

— И тогда им придется воевать с Османской империей.

— И было всех, вошедших в исчисление сынов Израилевых, по семействам их, от двадцати лет и выше, всех годных для войны у Израиля, шестьсот три тысячи пятьсот пятьдесят, — процитировал я Книгу Чисел.

Точно. Пробирают его пассажи из Пятикнижия, аж вперед подался.

— А сейчас это может быть один-два миллиона, и те храбрецы, кто сейчас идет в революцию, смогут послужить своему народу в Палестине. Да и британцы помогут оторвать такой кусок — им гораздо спокойнее иметь рядом с Суэцким каналом небольшое дружественное государство, нежели смотрящую в рот немцам Турцию. Это хороший путь для того, чтобы спасти слабых.

— Государство на пустом месте, без промышленности? Его содержание ляжет на диаспору тяжким бременем. Нет, на это я пойти не могу.

— Хорошо, есть еще Аргентина — там принимают всех европейцев и дают земли столько, сколько поселенец сможет обработать, причем дают бесплатно. Хороший климат, растущая экономика, добавить умные еврейские головы — чем не вариант?

Шифф свел руки, касаясь лишь кончиками слегка растопыренных пальцев и несколько раз повторил это движение, глядя в дальний угол невидящим взглядом. Я молчал.

А ведь он мой ровесник, пятьдесят пять лет. И на тебе, идея-фикс. Ладно бы лет в тридцать, или у лузера какого… Или он действительно вылез только на удачной женитьбе? Нет, нужно считать его акулой, так вернее, не промахнешься.

Тем временем Шифф додумал и достал из ящика стола чековую книжку.

— Я выпишу вам чек. Ваши идеи я принял к сведению, не могу сказать, что вы меня убедили, но что-то тут действительно есть.

— Спасибо, эти деньги будут очень кстати для издательства.

Он написал было цифру 5000, но Мистер Мурр как-то особенно громко заурчал, встал и боднул меня головой в подбородок. Рука банкира дрогнула, помедлила и нарисовала перед пятеркой двоечку.

— Я слышал, что у вас проблемы с Эдисоном? — протянул он мне чек на двадцать пять тысяч.

— У мистера Эдисона довольно странные представления об этике деловых отношений.

— Возьмите мою визитку, при необходимости обращайтесь в любое отделение нашего банка, вам помогут, — Шифф встал, давая понять, что разговор окончен.

— Благодарю, — я поднялся и перенес недовольно вякнувшего Мистера Мурра на соседнее кресло. Жаль, не могу чем-нибудь еще порадовать котейку, ведь результатом разговора я наверняка обязан ему, вряд ли бы Шифф стал меня слушать до конца. Да, вот так, котик и его роль в великой русской революции.

В гостинице меня ждали две телеграммы из Москвы, одна хорошая и одна плохая. У нас случился крупный провал в Нижнем Новгороде, где филеры летучего отряда Медникова сумели выйти на сперва на агента, а затем на типографию, арестовано почти полсотни человек. Зубатов, небось, дырку для ордена вертит — захвачен тираж “Правды”. Оставалось надеяться, что система налажена и даже в наше отсутствие ребята сумеют вывести из-под удара другие типографии.

И вторая — подтверждение по Николаю Шмиту. Если красинские сработают как надо, а в этом было мало сомнений, еще один источник финансирования окажется у нас, а не у Ленина.

На следующий день ребята встретили меня у стойки, отвезли через бурлящий даунтаун на Grand Central Station и усадили в поезд до Чикаго, куда я и прибыл на следующий день утром.

До отправления поезда на Сан-Франциско оставалось еще шесть часов, багаж перегрузят и без меня, так что я стоял у вокзала Union Depot в рассуждении, куда бы отправиться. Найти Луи Салливана или Френка Райта? Но они чистые архитекторы, их творчество я и так знаю… Сыскать Альберта Кана? Но он еще ничем не успел прославиться… Так я и брел в раздумьях по краю тротуара, пока со мной не поравнялась пролетка.

— Мистер, за доллар по городу, — с сильным немецким акцентом обратился ко мне возница, что называется, на удачу. Немец… в Чикаго… и я понял, куда надо ехать.

— Памятник мученикам Хеймаркета знаешь?

— Да… На кладбище Вальдхейм в Форрест Парке… — уже заинтересованно ответил извозчик. — Отвезу и подожду, не сомневайтесь, но дорога неблизкая, час туда, час обратно.

Цену он, конечно, задрал, наверняка туда можно было доехать по железке дешевле, ну да бог с ним.

Шестнадцать лет назад, первого мая, в Чикаго бастовали сорок тысяч рабочих, а по стране — триста пятьдесят тысяч. Последовали локауты, стычки с штрейкбрехерами и полицией, анархистские листовки, многотысячный митинг протеста на Хеймаркет-сквер. Там-то “неустановленное лицо” и бросило бомбу в полицию, началась пальба, четверо убитых и десятки раненых. Власти разгромили рабочие организации и схватили восемь немцев-анархистов, причем только один из них был на площади в момент взрыва. Дальше неправедный суд и пять смертей — один покончил жизнь самоубийством, а четверых повесили. Похоронили их на кладбище Вальдхейм, через два года в их память Интернационал объявил первое мая днем солидарности трудящихся, а через шесть лет всех их признали невиновными и воздвигли памятник.

Я подошел к скульптуре женщины, вставшей над павшим рабочим и прочел выбитые на постаменте слова “Придёт день, когда наше молчание окажется мощнее ваших криков!”

Рука сама сжалась в кулак и поднялась к виску.

Рот Фронт, ребята.

В этот раз мы постараемся сделать лучше.

Venceremos.