Глава 13

Теодор Рузвельт неодобрительно слушал наш разговор и сурово щурился сквозь пенсне. Впрочем, его насупленный вид можно было истолковать и по-другому — знаменитые моржовые усы решительно топорщились, как бы говоря “Не бойся, приятель, Америка тебя не оставит!”

Честный же Эйб всем своим видом показывал, что он да, честный парень и всячески поддерживает своих младших товарищей по партии Тедди Рузвельта и Сэмюэля Смита — американского консула я посчитал тоже республиканцем, потому как демократ вряд ли бы повесил портрет Линкольна. Оба президента в лаконичных рамках красного дерева справа от звездно-полосатого флага, пока еще с сорока пятью звездочками, осеняли своим присутствием солиднейший стол тоже красного дерева, с затейливым письменным прибором, изображающим Белый Дом.

— Проблема, мистер Скаммо, заключается в том, что законы России признают только религиозный брак, считают его таинством, подлежащим исключительно духовной подсудности, — консул Смит поигрывал ключиком на жилетной цепочке и время от времени бросал взгляды на дубовый ящичек-хьюмидифор, занимавший добрую четверть стола.

— Сейчас, конечно, стало несколько проще, нежели было при Александре Миротворце, но Россия не присоединилась к позапрошлогодней Гаагской конвенции о браке и вам придется выдержать серьезный натиск, если вы намерены жениться в России. Вы же не собираетесь переходить в православие, не так ли?

— Абсолютно исключено, — вот только попов мне на голову и не хватало, с их отчетностью и обязательностью посещения исповедей и служб, прямо как партийных собраний в СССР. Даже хуже — в Союзе хоть разбирались внутри партии, без привлечения ментов, а тут при длительной неявке на исповеди запросто “передают материалы” в МВД и оппа! ты уже неблагонадежный и поднадзорный.

— Понимаете, я могу провести регистрацию, — консул свел руки треугольником перед лицом, касаясь лишь кончиками пальцев, — но с точки зрения местных гражданский брак, заключенный на территории Российской империи, будет недействителен, юридически ничтожен, вас будут рассматривать не как супругов, а как сожителей и, следовательно, возможных детей — как незаконнорожденных.

— Что же вы можете посоветовать? — я с интересом наблюдал за манипуляциями консула.

— Как обычно, местные установления имеют массу недоговоренностей и не опираются на прецедентное право, — Смит фыркнул, выражая свое неодобрение столь нецивилизованным подходом. Готов биться об заклад, он наверняка юрист, лоер чертов. — Так вот, Россия вполне признает гражданские браки, заключенные за границей.

— О, тогда все гораздо проще — мы обратимся в консульство в Берлине.

— Прекрасно, посол в Германии Тауэр до недавних пор был послом в России, я его хорошо знаю и напишу вам рекомендательное письмо, когда вы соберетесь ехать. Кстати, вы читали последние американские газеты?

— Недельной давности.

— Ооо! Тогда вы упустили массу интересного! — Сэмюэл решительно перешел к неофициальной части разговора, повернулся к ящичку, открыл его и сделал приглашающий жест рукой. — Не желаете гавану?

— Спасибо, нет.

— Рейд русских крейсеров из Владивостока в Тихий океан изрядно поколебал биржу! — он покрутил сигару в руках, понюхал ее и, видимо удовлетворившись результатом, кивнул и засунул кончик в гильотинку на крышке ящичка. — Вырос фрахт, ряд пароходных компаний объявил об отмене рейсов в Японию!

— Не думаю, что это надолго. Все идет к тому, что Порт-Артур падет, а как только это случится, весь японский флот отправится на блокаду Владивостока.

— Скорее всего, скорее всего… — Дубовая коробка с медными трубками и рычагами оказалась не телефоном, как я подумал при первом взгляде, а стационарной крупнокалиберной зажигалкой, как бы не с паровой машиной внутри. — Газеты пишут, что японцы уже установили осадную артиллерию и даже предприняли первый штурм.

— И каковы результаты?

Консул прикурил, пару раз пыхнул сигарой и с видимым удовольствием выпустил облако дыма и развернул газету

— Так, сейчас… а, вот! “Японские солдаты шли на штурм с кличем “Хэйко банзай”, что означает “Да здравствует император!”, русские солдаты отбили атаку с криками “Ети их мать”, что также означает “Да здравствует император!”

Мда. Знания англосаксов о России всегда поражали глубиной.

- “Однако, осадная артиллерия добилась нескольких попаданий в броненосец “Полтава”. После безуспешных попыток спасения, корабль затонул”, - консул свернул газету, и не выпуская сигару изо рта, резюмировал, — такими темпами русские скоро совсем лишатся кораблей. Да, мистер Скаммо, если вас интересуют свежие американские и английские газеты, заходите почаще, мне их доставляют, наверное, первому в Москве.

— Спасибо, непременно. Да, и когда мы завершим все формальности, я буду рад видеть вас с супругой на небольшом торжестве по случаю моей свадьбы.

— Почту за честь, Майкл, почту за честь.

Известие о том, что у меня предполагается жена, домашние восприняли по разному. Ираида как должное, Митяй, похоже, обрадовался, но как настоящий мужчина эмоций не проявил, а вот Марта озадачила.

Оказывается, “все люди с положением” летом выезжают на дачи и если раньше я мог избежать этого как холостяк, то теперь запереть молодую жену в городской квартире нет никакой возможности — общество не поймет. Не было печали, что называется.

Быстрый опрос по друзьям и знакомым показал, что все приличные дачи арендуются заблаговременно, если не на несколько лет вперед, что за месяц до начала сезона можно найти только какую-нибудь щелястую халупу, которую “вам, Михаил Дмитриевич, снимать просто некомильфо”. Положение хуже губернаторского — и снять нельзя, и не снять нельзя.

Ничего, вот Наташа приедет, станет полегче…

Ох, ей же еще надо будет немецкий диплом признавать…Надо написать княжне Гедройц, она же первая через эти мытарства проходила, может, что-нибудь и подскажет.

Через неделю поисков я уж начал было думать, не построить ли быстренько щитовой домик в Марьиной Роще, как в контору Жилищного общества заскочил Гриша Щукин и, услышав о моей беде, воздел палец вверх и заявил, что у него, кажется, есть решение.

Решение оказалось лучше некуда — дальняя щукинская родня, семейство Аристовых, владело домом в Сокольниках, но на этот сезон ехали в Ялту. Сдавать дачу они не собирались, но “самому инженеру Скамову”, да еще по Гришиной рекомендации, позволили пожить до октября за неожиданно умеренную цену, типа присмотреть за хозяйством.

— Ну вот, Миша, за тобой теперь должок, поехали!

— Куда это еще? — зная Гришу не первый день, стоило опасаться, ладно еще на премьеру какую попадешь, так ведь наутро можно оказаться черт знает где.

— Не бойся, — расхохотался Щукин, — на Даниловскую мануфактуру, мне твой совет нужен.

Всю дорогу за пустым разговором меня не покидало ощущение, что Гриша что-то хочет мне рассказать, но пока удерживает это в себе. А вокруг неслась ранняя весна с отменой санного пути (ага, с колес на полозья и обратно переходили по приказу градоначальника), с выстрелившей на две недели прежде срока зеленью, с холодным ветром с Москвы-реки, по которой нет-нет да и проплывала льдина с верховьев, где еще не сошел снег.

Фабрика стояла на берегу, почти напротив завода Бари, сразу за Камер-коллежским валом. По моим прикидкам это было самое начало Варшавского шоссе, вместо которого тут было шоссе Серпуховское — укатанная щебеночная дорога. Подскочившие было сторожа увидели Гришу, поклонились и пролетка въехала в ворота с каменной полукруглой аркой над ними, оставив слева конторский дом.

— А ты тут кто?

— Пайщик и член совета директоров. А управляет всем Федор Львович Кноп, вон его квартира, на втором этаже. И скверик вот этот в честь него зовут “кноповским”. А вон твоя работа, — Гриша махнул рукой в сторону цеха, перекрытого рядами железобетонных сводов.

Да, точно, рассчитывал его в прошлом, что ли, году. Правда, тогда не знал, где это будет построено, секретничали заказчики.

— Пошли, покажу, — мануфактурщика прям распирало от гордости.

В ткацком цеху грохот стоял такой, что кричи, не кричи — в двух шагах ничего не слышно. Жара, и плавающая в воздухе хлопковая взвесь, чисто лондонский смог, и вонь масла, локальный ад на земле. Так что выскочили мы из цеха как ошпаренные, подгоняемые недобрыми взглядами забитых работой и серых от пыли ткачей — чего хорошего можно ждать от начальства?

— Вот, хотим здесь станки ткацкие делать. Два цеха будем ставить, литейный и механический, хотим такое же перекрытие, как на ткацком…

— На механическом еще туда-сюда, а в литейку не пойдет. Другое производство, высокая температура, обязательно нужна мощная вентиляция. В ткацком, кстати, тоже — наверняка у вас же люди там мрут как мухи, легкие выхаркивают.

Шукин поморщился.

— И не надо кривиться. В литейку все равно воздуходувку ставить будете, ее и на ткацкий цех хватит, только короба проложить, расход невелик, а работа сразу облегчится.

Осмотр и прикидки мы завершили где-то через два часа и договорились, что проект будет делать контора Бари, а я, так сказать, курировать, Щукин выглядел довольным и его наконец прорвало.

— Помнишь наш первый разговор, в поезде, после знакомства?

— Это когда ты за народное представительство ратовал?

— Да-да, так вот, намедни в Санкт-Петербурге состоялся нелегальный Земский съезд, — сообщил Гриша, понизив голос и несколько театрально продолжил. — Требуют конституции!

Вымолвив запретное слово, которое тщательно замалчивалось и цензурировалось в россйский прессе, Щукин на всякий случай оглянулся.

— Что, прямо вот так и нелегальный? Под чужими именами собирались?

Земцы, то бишь люди, работавшие в куцем местном самоуправлении, были вполне благонамеренны, ну разве что малость либеральны и никакого криминала, разумеется, не хотели. Но вот вся кривая система власти в России, шарахаясь даже от тени парламентаризма, превратила заявленный легальный съезд в нелегальное “частное совещание” — доброжелательное отношение начальства тут же сменилось на “Никак невозможно!”, стоило только упомянуть, что будет обсуждаться выборная система власти.

— Ну, не совсем, собрались частным порядком, на квартире…

Да-да, знаем, мне питерские “практики” уже все расклады сообщили. Причем и тут российский либерализм показал себя со своей лучшей стороны: пригласили только своих единомышленников, оставив за бортом делегатов съезда с более монархическими воззрениями. Список хотелок включал выборную законодательную власть, контроль за государственными финансами и деятельностью губернаторов и полное самоуправление на местах, короче, “партия, то есть царь, дай порулить!”. Правда, четверть собравшихся испугалась собственной смелости и на всякий случай записала “особое мнение” в резолюцию, что надо бы парламент не законодательный, а законосовещательный. Впрочем, при таком составе неудивительно — сплошь князья и помещики, крупные юристы и так далее.

Но кое-что вышло неплохо, например, они не стали оговаривать, кого можно будет допускать к выборам, потому как даже подумать не могли, что избирательным правом можно наделить мужиков. Нет-нет-нет, что вы, имущественный ценз и все такое. И никаких электоральных прав женщинам.

О чем мне и рассказал Гриша полушепотом, страшно гордясь произошедшим.

— Ну, как и предполагалось, никакой свободы для всех, как ты говорил, а немножко свободы для князя Шаховского, князя Долгорукова и князя Львова, — сощурил я глаз на Щукина.

— С чего-то надо же начинать!

— С таким стартом вы к желаемому лет через тридцать только на порог подойдете.

Гриша вскинулся, хотел было что-то еще сказать, но сдержался и промолчал.

“Русское слово”, апрель 1904:

После продолжительного затишья, японцы вчера вновь перешли в общее наступление из района восточного отряда, направившись по главной ляоянской дороге. Дивизия, шедшая за разведочными войсками, заняла вчера Ландяньсянь и принудила русские передовые посты отступить. Затем японцы начали наступать по всей линии. Идет жаркий артиллерийский бой.

В бюро о военнопленных поступили сведения о следующих офицерах, находящихся в плену у японцев: полковник Вакулин — ранен; капитан Иван Янчуковский — ранен; поручик Леонид Оглоблин — ранен.

На южном фронте наши передовые части и авангарды медленно отходили, задерживаясь, к укрепленным позициям у Аньшанчжана. На всем фронте происходили перестрелки. Японская артиллерия на разных участках обстреливала наши позиции

Продолжается наступление японцев на фронте между Аньшанчжаном и Ляндянсанем. В арьергардном бою при отступлении наших войск у нас убиты генерал-майор Рутковский и подполковник фон-Раабен. Число выбывших из строя пока не приведено в известность

В ночь японцы выставили против всех наших позиций многочисленную артиллерию и начали атаку передовых позиций под Лаояном. Против нашего центра японцы ведут упорное наступление и в настоящее время в девять часов утра находятся в непосредственной близости от наших передовых позиций.

Бой продолжается. Сегодня орудийный огонь не так силен, как вчера. Японцы обходят русский левый фланг. С обеих сторон принимают участие в бое свыше полумиллиона людей и тысяча тристо орудий.

Всеподданейшая Телеграмма генерал-адъютанта Куропаткина на имя Его Императорского Величества

Ночью на сегодняшнее число противник перешел в наступление и овладел большей частью занятых нами у Сыквантуня, в шестнадцати верстах на восток от Ляояна, на правом берегу реки Тайцзыхе, позиций.

При таких условиях мною предписано очистить Ляоян и отходить на север.

Вся деятельность японцев сосредоточена в Порт-Артуре. Сведения оттуда рисуют изумительный героизм доблестной осажденной, блокируемой, бомбардируемой ежедневно и многократно атакуемой армии, отбивающейся огнем, штыками, рукопашным боем.

Государь Император Всемилостивейше соизволил пожаловать орден св. Великомученника и Победоносца Георгия 3-й степени командиру 3-го сибирского армейского корпуса генерал-адъютанту генерал-лейтенанту Анатолию Стесселю в воздаяние мужеств и храбрости, оказанных при защите крепости Порт-Артура.

Военное министерство ходатайствовало о посылке для армии переводчиков, но оказалось, что ни в Лазаревском институте в Москве, ни в Петербургском университете на факультете восточных языков не имеется лиц, владеющих японским языком.

Сплошное расстройство, армия пятится при каждом удобном случае. Угар патриотизма, которого так опасались мои товарищи, таял так же стремительно, как весенний снег, только не от солнца, а стараниями наших доблестных генералов и адмиралов и уже зазвучали обидные прозвища “самотопы” в адрес флота и “генерал Назад” в адрес Куропаткина.

Два дня в неделю уходило на подготовку конференции оппозици. Вернее, собственно конференцию готовил Конни Циллиакус, за спиной которого с кошельком стоял японский атташе Мотодзиро Акаси и время от времени маячили неустановленные лица с английским акцентом. Мы же готовили “большевиков”-большевцев, чтобы принять на конференции нужные нам решения, но поскольку все наши потенциальные делегаты были кто где, на координацию и согласование позиций требовалось овердохрена времени. Тем более, что наши господа эмигранты увлеченно играли в аппаратные игры — собирались, заседали, потом ссорились, писали протесты, апеллировали к партийным ЦК и уставам и вообще вели себя так, будто ничего важнее в жизни нет.

“Уважаемый товарищ! Я получил Ваше письмо во время путешествия, не имея под руками протоколов Совета. Во всяком случае я считаю в принципе совершенно недопустимым и незаконным, чтобы члены Совета вне заседания Совета подавали свой голос или договаривались о каких бы то ни было делах, входящих в компетенцию Совета. Поэтому я не могу исполнить Ваше предложение о вотировании кандидатов. Если я не ошибаюсь, Совет решил, что все члены Совета представляют нашу партию на конференции. Значит, этот вопрос решен. Если кто-либо из членов Совета не может ехать, то, по-моему, он может заменить себя кем-либо: незнаю, конечно, допустимо ли такое замещение по обычаям межпартийных конференций, но в уставе нашей партии и в ее обычном праве я не знаю препятствий такому замещению. Я лично тоже не могу ехать и желал бы заместить себя уполномоченным ЦК и членом Московского комитета

О сообщении в ЦК я напишу парижским агентам, которые ведают все дело в моем отсутствии.”

Вот так вот. Тут часть совета партии в России, часть по разным эмиграциям и хорошо, если никого по ссылкам и тюрьмам нет, но чтобы что-то решить, надо непременно собраться всем лично и позаседать, а иначе несчитово.

Уже четыре раза приходилось третейским судом разбирать процедуры выдвижения делегатов на конференцию, и все это в лучшем случае с помощью телеграфа. Так бы вызвонил всех в каком-нибудь зуме или по скайпу, одного убедил, на другого наорал, с третьим договорился и вуаля, есть согласованная позиция…

Как же хорошо работать с практиками… Вот задача, вот средства, вот старший, вот сроки и вперед, без лишних вопросов. Надо типографию? Сделаем типографию. Надо склад? Организуем склад. Надо канал доставки? Вот три варианта на выбор. А с эмигрантами-теоретиками я, право слово, задолбался, как дети малые, чуть что — встают в позу и “я не буду есть кашку!”

Ничего, вот Наташа приедет, станет полегче… диплом ей выправим… Княжна Гедройц, как оказалось, на месте не усидела и уже полгода как работала в Маньчжурии, сперва хирургом санитарного поезда, а потом главврачом полевого госпиталя. Так что о дипломе надо писать туда, на Дальний Восток.

Еще два дня в неделю занимала стройка рабочего поселка в Никольском — пилотный проект, облажаться никак нельзя, приходилось постоянно контролировать. Впрочем, я забрал туда несколько наших постоянных подрядчиков и артелей, знакомых с условиями и соблюдающими их, так что хоть с этой стороны я был спокоен. Одно счастье — четыре часа в поезде можно было использовать на газеты и письма. Я даже заказал себе специальный планшет с ремешками, чтобы пристегивать руку с пером — так вагонная тряска не мешала писать.

А еще дача, черт бы ее побрал. Ну ладно, привести в порядок после зимы, но туда же нужно тащить все имущество! Буквально, все — мебель, утварь, белье, занавески, лампы… Не было хлопот — купили порося… Ну хоть место хорошее, в любимых Сокольниках, на переломе Путяевского просека, рядом с ипподромом. Птички, лошадки, наш овраг у Яузы, где пострелять можно. Да, жаль нет здесь какой-нибудь икеи с дешевой мебелью, которую не жалко бросить на зиму, а то потрошить дачи после сезона не в наше время придумали, тут это ежегодный промысел у народа-богоносца, целыми деревнями выезжают, с подводами.

А раз нет икеи — ее надо придумать. Нет, на чужую дачу мебель делать не буду, а себе в квартиру — вполне можно. Отдых, как известно, состоит в перемене рода деятельности и я отложил на полдня конспиративную переписку и засел за эскизы и чертежи.

Мебеля тут были по большей части тяжеловесные и почему-то сплошь темного дерева, как будто ясеня и граба нет в природе. Да что там граб, когда даже относительно светлый дуб красили, морили или затирали мебельными мастиками до темно-коричневого цвета. Столяр-краснодеревщик, увидев мои наброски, только крякнул, но — любой каприз за ваши деньги. Деньги, кстати получались немалые, даже для меня, и несколько подумав, я решил “своей” мебелью обставить только спальню, а “внешние” помещения оставить в нынешнем виде. Разве что поменять массивные стулья на легкие венские и для блезиру использовать идеи выставки “Современное искусство”, там вроде были неплохие наработки по цельному интерьеру и все больше с опорой на модерн, который мне нравился куда больше, чем золотые завитушки разнообразных Луи. Да и, так сказать, дизайнеры на выставке были весьма и весьма — Бенуа, Лансере, Коровин…

Ну и кресло. В конце концов, я работаю за письменным столом и рабочее кресло мне просто необходимо. Крестовину придется отливать, механизм наклона придумать несложно, сделаем на зажимных эксцентриках, вот колесики будут проблемой — металл продавит дерево паркета, резина будет оставлять следы, деревянные долго не выдержат, разве что смазывать их дегтем…

Ага, и будет у меня кабинет вонять как смазные сапоги или мазь Вишне… Мазь Вишневского!!!

Вот так вот сидишь год за годом, вспоминаешь, что можно внедрить, смартфон и планшет по пятьдесят раз перетряхнул и вдруг оппа! всплывает из глубин памяти.

Меня же в детстве этим самым “бальзамическим линиментом” столько раз пользовали, что я даже этикетку запомнил — березовый деготь, ксероформ и основа из касторового масла. Деготь и касторка тут точно есть, надо уточнить про ксероформ, и коли он тут известен, срочно отписать Вере Игнатьевне в качестве аванса за грядущую помощь с дипломом.