Книга: Портрет мертвой натурщицы
Назад: Андрей
Дальше: Он

Маша

Маша терпеливо дождалась, когда он откашляется, выпьет воды и усядется, наконец, на место:
— И? Что еще?
— Рисунок, — хриплым голосом сказал Андрей. — Внизу надпись по-английски: Айнгрес. Или Айнгрис. У меня с английским не очень.
— У тебя, конечно, при себе копии нет, — сказала она строго и удивилась, чего это он сидит такой довольный?
— А вот и есть, — растянул рот до ушей Андрей. — Оригинал. Еще не довез до Петровки. Только в конверт для вещдоков упаковал. Но по предварительным данным — отпечатков пальцев на рисунке нет. Если и были, то давние — больше месяца, и уже высохли.
И не дожидаясь ее просьбы, сходил в коридор, где лежал портфель. Принес прозрачную папочку, в которую положил рисунок. Маша взяла ее аккуратно за края, внимательно осмотрела. Андрей терпеливо ждал, приканчивая мясо. Собрал тарелки, сложил в раковину.
— Чай будешь? — спросил он, по-хозяйски открывая шкафы в поисках заварки и сладкого. Маша кивнула, не отрывая пристального взгляда от рисунка:
— Мама купила зефир в шоколаде. Поищи на верхней полке. Слева.
Андрей хмыкнул, достал коробку.
— Это эскиз, — сказала она наконец, когда он уже поставил перед ней чашку с чаем. — Видишь, он изучал положение руки, прикидывал, как лучше.
— Этот самый Айнгрес?
Маша усмехнулась:
— Энгр. Художника зовут Энгр.
— Мадам читает по-французски? — усмехнулся в ответ Андрей. — Как много я о тебе еще не знаю…
— Мадемуазель, — огрызнулась Маша. — И да, читаю чуть-чуть. В университете учили. Французский — язык международного права. Кроме того, — предупредила она уже готовящуюся сорваться с языка Андрея колкость, — Энгр — очень известный художник.
Он молчал, но лицо его было выразительнее слов.
— Родоначальник французского классицизма, — сжалилась она. — Точнее, неоклассицизма, — поправилась, нахмурившись.
— Ха, ну это, конечно, все меняет, мадемуазель!
Маша оторвалась от рисунка, подняла на Андрея глаза: по лицу скользнула улыбка. Он внезапно обнял ее и поцеловал быстро и крепко в губы.
— Да, — оторвалась от него Маша, не дав отвлечь себя от темы. — У нас Энгр висит в Пушкинском. Я бы на твоем месте показала рисунок специалистам.
— Делать мне больше нечего, — беспечно пожал плечами Андрей, — только по твоим музеям бегать! У меня этих «потеряшек» уже три штуки и других трупов — навалом.
— Понятно, — насупилась Маша. Она ненавидела такие ответы.
— Но, — вкрадчиво продолжил Андрей, — у тебя же еще сохранилось твое удостоверение? — Она кивнула. — Вот и сходи, развейся! — Андрей, довольный, откинулся на стуле, а Маша наконец поняла его незамысловатую игру: выманить ее из дома на пусть и сомнительной свежести воздух музейных залов.
«Ладно, — подумала она, — твоя взяла».
Уж больно интересный был рисунок. Маша неоклассицизмом не сильно интересовалась, но тут и не надо быть специалистом. Летящая подпись в углу, легкие, но уверенные линии, нежный овал лица, округлые, будто перетекающие друг в друга формы: плечо, локоть, бедро, колени…
— Это сепия, — сказала она вслух. — Отличный набросок. — И добавила, подняв на него глаза: — Я схожу завтра в Пушкинский, если ты не против. — Андрей кивнул. Ей ужасно хотелось достать рисунок из прозрачной пластиковой папки, почувствовать в руках старую пористую в темных пятнах бумагу. Она перевернула рисунок в папке и замерла.
Что-то было написано на обратной стороне: не сепией и не углем. Тончайшим карандашным грифелем, отточенным бритвой до предельной, на грани слома, остроты.
— «Cherchez les femmes», — прочитала она медленно и, хмурясь, посмотрела на Андрея.
— «Ищите женщину?» — усмехнулся он в ответ, отхлебнув чаю. — Банальненько. Это даже я знаю.
— Нет, — покачала головой Маша. — Женщины тут во множественном числе. Ищите женщин.
Андрей откусил от зефирины, задумчиво пожевал:
— Женщины-убийцы? Клуб дам-ниндзя?
Маша повела плечами:
— Думаю, «искать» здесь употребили в другом смысле… Точнее, в другом направлении. Убивают не они, а их.
Андрей медленно положил зефирину на блюдце в веселых петухах рядом с чашкой:
— Хочешь сказать, убийца дает понять, что еще не закончил?
И именно в этот момент раздался требовательный звонок в дверь. Так могла звонить только мама. Андрей вздрогнул, а Маша пошла открывать.
* * *
Дочь открыла дверь, и Наталья сразу отметила взглядом неладное: кроссовки сорок третьего размера и кожаную куртку. Не имело ни малейшего смысла спрашивать, чьи они. Она покосилась на кроссовки с такой брезгливостью, будто это была парочка разлагающихся крыс. Поставила сумки, молча сняла сапоги на каблуках, чмокнула Машу в щеку и прошла к себе, не забыв плотно закрыть дверь.
Маша вернулась на кухню, где растерянно мялся Андрей.
— Чувствую себя десятиклассником, которого родители, возвратившись с дачи, застали с дочерью…
— …Восьмиклассницей, — подхватила Маша и ободряюще улыбнулась: — Все у вас наладится. Я с ней поговорю. Беги!
Андрей мгновенно оделся и задержался у двери только на две минуты — чтобы поцеловать ее долгим нежным поцелуем. «Мы так давно не целовались!» — подула Маша, с трудом от Андрея оторвавшись и прочитав у него в глазах ту же мысль.
— А давай квартиру снимем? — вдруг ляпнул он, и взгляд у него был радостно-безумный. Маша улыбнулась, ничего не ответила, только спрятала лицо у него на шее, втянув с силой его запах, и чуть подтолкнула к лифту: — Иди уже, иди!
— Завтра? — спросил Андрей, и она кивнула. Завтра будет новый день. И, закрывая за ним дверь на замок, вдруг осознала, что дышит как-то иначе, чем еще час назад. Будто он разом вытащил ее на поверхность: под ней еще колыхались те самые тонны воды, но уже рядом были небо, солнце и Андрей. И новое расследование. Да, в этом-то все и дело. Маша усмехнулась.
У нее появился новый маньяк.
* * *
— У меня появился новый маньяк, — заявила она с места в карьер, зайдя в мамину комнату. И увидела, как дрогнули ее плечи под тонким пледом. Маша присела рядом, неловко погладила мать по руке. — Мама, пожалуйста, перестань. Ты же меня знаешь. Я никогда не смогу серьезно увлечься чтением женских журналов. А Андрей принес мне загадку — и все, я уже хочу снова поесть и выйти на улицу, и разговаривать.
Наталья медленно к ней развернулась. Дочь и правда выглядела много лучше: глаза блестели, на щеках играл румянец. «Что ж он с ней такое сделал, этот капитан Очевидность?» — явственно читалось в ее глазах. И Маша посерьезнела:
— Мама, не сердись, пожалуйста, на Андрея. Поверь, для меня работа — лучшая терапия.
Мать помолчала, строго глядя на нее, и, наконец, улыбнулась:
— Для меня — тоже.
— А как прошла твоя конференция? — Маша подала ей руку, и мать послушно поднялась с дивана, оправила юбку.
— Мне хлопали. А ты — ела?
— Ела. Много, — ответила Маша и почти не соврала, но на всякий случай перевела стрелки. — Ты сама-то голодная?
— Я уставшая, — огрызнулась Наталья. — И мечтаю о чае с зефиром — если, конечно, твой капитан не все подчистил.
* * *
Маша села на любезно предложенный стул и улыбнулась сидящему напротив мужчине:
— Мария Каравай. Это я вам звонила с Петровки.
— Комаровский, Лев Александрович, очень приятно, — слегка поклонился в ответ высокий пожилой мужчина в костюме-тройке. — Насколько я помню, речь шла об эскизах…
— Да. — Маша полезла в сумку и вынула три рисунка в прозрачных пластиковых папках. — Как я уже говорила, их нашли рядом с трупами молодых девушек.
Комаровский протянул к рисункам сразу ставшие хищными желтые от никотина длинные пальцы.
— Ну, это мне знать не обязательно. Позвольте-ка.
И он, поправив на хрящеватом носу тончайшие золотые очки, жадным взглядом вперился в рисунки. Сощурился, то придвигая, то отодвигая листы с эскизами, рассматривал подпись. Чтобы его не смущать, Маша, в свою очередь, разглядывала кабинет.
Стены выкрашены банальной масляной краской, но на одной фламандский гобелен, рядом — темный массивный шкаф в резьбе, века XV, и в нем тесно, одна к одной выстроились книги и альбомы по искусству. А в глубине комнаты стоит еще один стол, круглый, и тоже заваленный книгами.
«Интересно, каково это, — думала Маша, — проводить большую часть своего времени в одном из лучших музеев страны. Доме, более родном, чем собственный? И что там, в квартире замдиректора: подражание музейным стенам или полный аскетизм, дающий отдых глазам, уставшим от шедевров?»
— Не знаю, не знаю. Странная история. — Комаровский наконец отодвинул листы с набросками. — Бумага явно датируется эпохой, когда жил художник. Но в конце концов Доминик Энгр — это вам не Пупкин. Все его работы известны наперечет.
— А точнее? — Маша подалась вперед. — В России?
— Точнее? Пожалуйста. У нас имеются только три картины Энгра. Одна здесь, в Пушкинском музее. Одна у частного московского коллекционера и третья — в Петербурге, в Государственном Эрмитаже.
— И имя Энгра не всплывало в последнее время в связи с чем-нибудь… — Маша замялась.
— Криминальным? Да помилуйте, барышня. Я же вам только что объяснил. Есть три живописные работы. Две из них в крупнейших музеях страны. Если бы что-то случилось с третьей, я бы узнал, да и ваши коллеги…
Маша кивнула и поднялась со стула:
— И все-таки я бы попросила вас сделать экспертизу набросков.
Комаровский тоже встал, протянул прохладную длинную ладонь:
— Ну что ж, если следственные органы настаивают…
Маша виновато улыбнулась:
— Боюсь, что настаивают. И спасибо за потраченное на меня время.
— Не стоит, — Комаровский снял очки, положил их сверху на эскизы. — Я позвоню вам, как только что-то выясню.
Назад: Андрей
Дальше: Он