Маша

Она чувствовала себя почему-то очень неуютно, находясь в этой квартире. Жили тут теперь три поколения женщин: сама вдова академика, ее дочь и внучка. Все трое сидели сейчас напротив Маши.

Вдова, похожая на старуху из «Пиковой дамы» или вдовствующую императрицу, восседала на инвалидном кресле. Пару лет назад ее, еще совсем не старую женщину, обезножил инсульт.

«Как она при этом умудряется так за собой следить? — спрашивала себя Маша, вглядываясь в тщательно прокрашенную седину, легкий, но явно искусственного происхождения румянец на щеках, аккуратно подведенные глаза с опавшими веками. — Все равно — красавица, — подумала Маша. Или она уже, вслед за Бакриным, научилась видеть красоту в стареющих лицах? — Но, — заметила она себе же, — неприятная красавица». Никак не смягченный смирением подбородок и высоко выщипанные брови. Плед с длинным ворсом покрывал колени и бесполезные ноги. Руки, сомкнутые замком, украшены парой тяжелых колец с резным изумрудом и старыми благородными бриллиантами. На жилистой шее, поверх хорошо сшитого серебристо-голубого пиджака — нитка некрупного, но отличного качества жемчуга.

Маша удивленно перевела взгляд на неухоженную, явно измученную жизнью дочь в велюровом запятнанном халате и внучку лет восьми, бегающую кругами в полуспущенных колготках и платьице явно с чужого плеча. Контраст со старой дамой был разителен.

— Вы по какому вопросу? — низким, с хрипотцой, голосом спросила царственная мать и кивнула дочери: — Чаю принеси.

Та мгновенно вышла.

— Я хотела бы задать вам пару вопросов по поводу вашего пасынка, Василия. Я знаю, ваш супруг давно скончался…

— Как и мой пасынок, — перебила дама. — Насколько я помню, у них с матерью была какая-то наследственная болезнь. Рак?

— Да, — Маша не сводила глаз с холодного, бесстрастного лица.

— Видите ли, когда я выходила замуж за академика Степнова (мальчик, получая паспорт, взял материнскую фамилию), — дама сделала ударение на слове «академик», — я была еще очень молода, и воспитание мальчика от первого брака не входило в мои планы. Кроме того, у него имелась родная мать. Правда, — тут дама поморщилась, — довольно несуразное существо, вечно была, как лошадь в мыле, в бытовых проблемах.

В комнату вошла ее дочь с кобальтовыми с золотом заварным чайником и чашками, выставила их на стол.

— Лимон и ситечко, — не глядя на нее, приказала ей мать. И та послушно вновь убежала на кухню. — Никогда не знаешь, — старуха царственно повернулась к Маше, — как Господь решит тебя наказать. Вот мне послал неудачную дочь, — она вздохнула. И бросила неприязненный взгляд на бегающую по большой пыльной комнате девочку. — Впрочем, внучка тоже явно пошла в мать.

Дочь тем временем вернулась с запрошенными аксессуарами и вазочкой с конфетами и, испуганно-виновато улыбаясь Маше, разлила чай.

— Угощайтесь, пожалуйста!

Старуха поморщилась — явно из-за того, что дочь посмела влезть в беседу, куда ее не допускали, и чуть подрагивающей рукой подняла чашку.

— Вы ведь знали Василия? — повернулась Маша к дочери, чувствуя себя все более неуютно.

— Я? — переспросила та и бросила быстрый взгляд на мать, цедящую чай с таким видом, будто пьет цикуту. — Нет, мы не знакомы…

— Я выгнала его из дома, когда ему исполнилось десять лет, — перебила ее мать. — Это был отвратительный мальчишка, невоспитанный, злобный, настоящий звереныш! Он плевался, царапался, изрыгал оскорбления, — она хмыкнула, перебрала складки пледа на коленях. — Называл меня демоном и змием! Уж не знаю, от кого нахватался! Одним словом — мальчишка ненавидел меня, ненавидел отца и испортил мои лучшие платья. — Она возмущенно выдвинула вперед острый подбородок: видно было, что давняя потеря до сих пор не выветрилась из памяти. — А тогда достать приличную одежду было намного сложнее, чем сейчас, милочка!

Она посмотрела на Машу в высокомерном раздражении:

— По нему плакало исправительное учреждение, но Леонид, мой супруг, был слишком мягок. И просто удалил его от дома.

— Но, возможно, они иногда встречались с сыном? — с надеждой спросила Маша. — Я имею в виду, может быть, академик отписал ему…

— Ничего он ему не отписал! — Жилистое горло напряглось, пальцы непроизвольно прокрутили кольцо на артритной фаланге. — И не встречался никогда с ним больше, это я доподлинно знаю! Я его попросила, а академик всегда уважал мои просьбы! У нас был уговор — я сделаю ему нового ребенка, — она пренебрежительно кивнула в сторону дочери, — а он обещал мне забыть о старом.

«Новый ребенок» заискивающе заглянул Маше в глаза:

— Может быть, еще чаю?

Но она отодвинула чашку и, по возможности ласковее улыбнувшись этой рано постаревшей под гнетом властной матери женщине, встала со стула:

— Нет, спасибо. Мне пора.

Ничего она здесь не выловила, кроме явственного и мрачноватого аромата Васиного детства. Ей, избалованной отцовской любовью, было странно и страшно слышать про обещание отказаться от своего сына в пользу свежих и, возможно, более удачных детей.

— А почему, — поднялась тонкая бровь, сдвинув в мелкие складки фарфоровую кожу на лбу, — вы интересуетесь моим пасынком?

Маша секунду раздумывала: сказать ли? И улыбнулась, глядя прямо в стылые, сухие глаза — змий не змий, но что-то от рептилии в этой старухе явно есть.

— Оказалось, ваш пасынок жив. Более того, весьма, к нашему прискорбию, активен.

Пиковая Дама повела плечом:

— И что он на этот раз натворил?

— Он убийца, — спокойно сказала Маша, не отводя от нее взгляда. — Хладнокровный убийца пяти молодых женщин.

И показалось ли Маше, или правда в этих глазах впервые промелькнуло искреннее и сильное чувство? Страх.