Андрей

Звонок раздался на следующий день около шести вечера.

— Да! — рявкнул он раздраженно.

И вдруг изменился в лице. Поймал испуганный взгляд Маши и мрачно кивнул:

— Хорошо, мы выезжаем, — потом бросил трубку. Сказал громко — Маше ли, коллегам? Или просто окружающему миру: — Твою мать! — затем пояснил уже больше для Маши: — Новый труп. По всему — наш парниша. Поехали! — А сердце дрогнуло «Господи! Пусть это снова будет не она!» Но понимал, что шансов на то, что это не Света, уже не осталось.

В подмосковном лесу все уже было готово к снегу. Сплошной черный цвет с минимальными вариациями — белесого неба с серыми подпалинами. Черные вертикали голых мокрых древесных стволов. За стволами впереди двигались полицейские, криминалисты. Рядом опрашивали старика в широкополой фетровой шляпе не по погоде: это его сеттер отыскал тело в здешних болотистых местах. Звуки далеко разносились в голом, будто мертвом, пространстве. Андрей заметил, как глубоко в мох погружаются его ботинки… И как медленно, но верно след исчезает полуминутой спустя. Он скосил глаза на Машины сапоги — ей очень повезет, если она не промочит ноги и не заболеет после этого подмосковного рейда.

«Зачем я ее сюда повез? — ругал он себя, продвигаясь все ближе к кружению полиции вокруг эпицентра, где, он знал, лежит тело девушки. — Она только-только отошла от той, старой истории, тех трупов. Да и отошла ли? А я — если что, смогу ли сделать вид, будто это обычный труп? Абсолютно незнакомый?»

Он вздохнул. Подойдя, поздоровался, показал свое удостоверение и, вздрогнув, взглянул на лежащее в нескольких шагах от него тело. У него не хватало смелости подойти — он обернулся на Машу. Та смотрела вопросительно. И тогда он сделал эти несколько шагов и присел на корточки рядом с мертвой девушкой.

Белое, почти светящееся на фоне темной земли тело, едва присыпанное гниющей листвой. Искаженное предсмертной мукой лицо, разметанные вокруг головы волосы… Андрей покачнулся, чуть не упав на спину в траурную листву от чувства облегчения.

Слава богу! Это не она. Не Света. На груди у покойницы лежал набросок сепией: девушка, похоже, танцующая. Он осторожно вынул его из окоченевших пальцев.

— Это она, — услышал он эхом тихий Машин голос за спиной. И тут же, будто в подтверждение ее слов, ливанул дождь. Андрей сбросил оцепенение, встал, встряхнул головой, как Раневская.

— Черт, только этого не хватало! — выругался он. Зонта, конечно же, не было. Он шмыгнул носом, передал эскиз криминалисту: — Проверишь на отпечатки и быстро верни нам. Этого Энгра очень ждут в Париже.

— Вот мы их и соберем потихоньку с наших трупов, французам на радость, — мрачно хмыкнул тот. — Повезло тебе. Аккурат перед дождем приехал.

— Да уж, повезло — не то слово! — Андрей развернулся, обнял Машу за плечи: — Пойдем к машине, ты совсем мокрая.

Криминалист тем временем спрятал листок в пластиковый пакет, поднял глаза на Андрея и нахмурился: тот был почти так же бледен, как труп девушки, лежавший у них под ногами.

— Эй, с тобой все в порядке? — спросил он. — Ты чего-то зеленый совсем.

— Ничего со мной не в порядке, — Андрей спрятал глаза, делая вид, что отряхивает от рукава прилипшую листву. — Или заболею завтра, или вызовут к начальнику на ковер для «секир башка». Ладно, нам пора, — и он пожал протянутую руку.

— Я не помню эту девушку. — Машины губы дрожали, на носу собралась огромная дождевая капля. — Она была среди «потеряшек», ее звали, по-моему, Ольгой.

— Ты молодец, — перебил ее он, почти силой развернул обратно в сторону дороги. — Все правильно догадалась. Пойдем, ну пойдем же!

И они пошли по лесу, а дождь стучал по их спинам и опущенным головам, земли под ногами совсем не было видно. Маша спотыкалась почти на каждом шагу и упала бы, зацепившись за какую-нибудь корягу, если бы Андрей ее не поддерживал. И вдруг она остановилась и повернула к нему кажущееся черно-белым в сгущающейся темноте лицо:

— Андрей! Я, кажется, поняла его принцип, — прошептала она.

— Молодец, — повторил он. — Сейчас мне все расскажешь! — И продолжал тянуть ее в ту сторону, где горели вдоль шоссе расплывающиеся в дождевой пелене фонари.

Он включил в машине максимальное отопление и заставил Машу снять куртку и сапоги. Но она все равно дрожала всем телом: им обоим требовались более жесткие спасательные мероприятия (Андрею, несомненно, МНОГО более жесткие, но это потом, потом!), и уже ближе к городу он завернул в сторону придорожной забегаловки под экзотическим названием «Эль-Мариачи».

Южная красотка, стоящая за барной стойкой и напряженно набирающая смс, явно попала сюда не из Мексики, но какая, к черту, разница?

— Сто коньяка и чего-нибудь горячего поесть.

— Ничего горячего нет, — девица даже не подняла глаз от экрана мобильного, — только бутерброды.

Андрей вырвал у нее телефон.

— Да вы чё?! — в возмущении распахнула она густо накрашенные глаза.

— Быстро, — улыбнулся ей бесстрастно Андрей, — мечи на стол бутерброды и коньяк.

— Э… А телефон? — уже менее агрессивно проныла она и потянулась к нему длинными бирюзовыми ногтями.

— Бегом! — приказал Андрей и кинул трубку на стойку. А сам вернулся к Маше: — Сейчас ты выпьешь, — сказал он, не дав ей возразить. — В медицинских целях. И не спорь со мной, я и так злой.

Злость — это отлично! Просто идеально, чтобы не думать о Свете, которую скоро вот так же найдут где-нибудь за МКАДом. Нет, он не будет об этом думать сейчас.

На столе тем временем появились рюмки, коньяк, пара заветренных бутербродов с колбасой.

— Ну что, — Андрей разлил коньяк и вопросительно уставился на Машу. Она подняла рюмку, жалобно посмотрела на него, но тот не дрогнул: — Давай! Раз — и все!

Маша заглотнула содержимое рюмки, и ее аж всю передернуло:

— Ненавижу коньяк.

— Ешь, — он пододвинул к ней бутерброды.

— А вчера кормил мясом с супом. И обещал, что я теперь всегда буду правильно питаться, — усмехнулась она и откусила от бутерброда.

Андрей удовлетворенно кивнул:

— Мало ли, что я там тебе наобещал. Тебя разве никто не предупреждал, что нам, мужикам, нельзя верить?

— Ну, зато на труп свозил, — жалобно скривила рот в попытке улыбки Маша.

— Это да, — Андрей потемнел лицом еще пуще и не выдержал — налил и опрокинул рюмку — уже в себя. — Я такой. Труповик-затейник. Идиоты! — стукнул он кулаком по столу. — Два трупа за два дня! Мы спугнули его, он теперь нервничает. Торопится.

Они помолчали.

— Ладно, — сжалился Андрей. — Что там у тебя за мысли в лесу выросли, как грибы под дождем?

Маша выпрямилась:

— Я поняла, как он функционирует, Андрей. Знаешь, как работали раньше мастера над картиной?

Андрей хмуро покачал головой:

— Просвети меня.

— Сначала, — Маша рисовала крестики на скатерти по ходу объяснения, — подготовительный период по разработке эскизов и набросков. Изучение моделей, освещения, интерьера… Потом, — короткий ноготь очертил круг, — сведение всех элементов в единую композицию — и это уже происходит непосредственно на полотне. Понимаешь?

Андрей покачал головой:

— Ну и что с того? Не темни!

Маша, бледная, перестала теребить скатерть и взглянула прямо ему в глаза:

— На втором этапе натурщицы больше не нужны.

— Получается, он убивает их по очереди, — сглотнул он. — Когда заканчивает писать очередной эскиз?

— Да, — Маша вертела в руках пустую рюмку. — Думаю, что так.

Андрей вдруг вскочил и метнулся из кафе на воздух. И там его вырвало рядом с бетонной трансформаторной будкой. Коньяком, бутербродом. А также отчаянием и чувством вины.

Маша стояла в дверях кафе, обхватив себя руками, и, когда он подошел, пряча глаза, потребовала твердо:

— Может быть, теперь ты мне скажешь, что все-таки происходит?

Он кивнул:

— По дороге. В машине.

И пошел прополоскать рот над сомнительной чистоты раковиной в туалете кафешки. Когда он подошел к бару, чтобы рассчитаться, девица быстро — на всякий случай — спрятала мобильник за спину и произнесла чуть пренебрежительно:

— А ваша девушка уже расплатилась. Сказала, будет ждать вас в машине.

Андрей кивнул и вышел на крыльцо. За дождевым пологом он увидел свой автомобиль и, когда мимо по шоссе проносились машины, смог разглядеть даже Машин строгий профиль.

Андрей вздохнул. Ничего не поделаешь — придется рассказывать. Вывалить, так сказать, свое грязное белье. Расстаться с имиджем приличного человека…

После первой встречи на станции Света его искала. Она призналась ему в том много позже, а тогда просто ходила каждый день, утром и вечером, на платформу и садилась на ту же скамейку. Говорят, что счастье тебя найдет. Еще говорят, что под лежачий камень вода не течет. Света рассуждала так — счастье нашло ее в виде этого невысокого парня с ясными глазами. Он много про нее понял, лишь взглянув в ее сторону. Это ли не родство душ? А теперь, когда судьба поднесла ей такой подарок на забытой богом подмосковной станции, главное — его не упустить.

Под жалостливым материнским взглядом она поднималась каждое утро в шесть утра, делала маску из овсянки, красила глаза и ровно в семь вставала на каблуки, готовая выйти в свет да в люди. И какая бы ни была погода — а погода прошлой весной была препоганейшая — настроенная на романтическую встречу и в приподнятом настроении, она садилась на скамейку на платформе, поглядывая по сторонам, как маленькая птичка.

Но чем ближе был момент прибытия электрички, тем мрачнее становилась Света, и когда поезд, с шумом выдыхая, открывал перед ней свои двери, она, в последний раз потерянно оглядевшись по сторонам, заходила внутрь и тряслась до ближайшего районного центра, где подрабатывала няней в детском уголке супермаркета.

А между тем причина отсутствия Андрея объяснялась весьма банально — он, однажды поняв, что на электричке плюс метро добирается много быстрее, стал приходить на более поздний поезд.

Однако Светина преданная настойчивость таки настигла его, пусть чуть позже, когда он решил заглянуть в поселковый ларек. Кончились сигареты, мечталось о пиве. Света пиво потребляла умеренно, но вот курить, несмотря на Андреев комментарий и последовавшее преклонение перед его умом и душевной организацией, не бросила. И не зря — именно благодаря обоюдной вредной привычке они и пересеклись тем апрельским вечером в десяти метрах от ларька.

— Это вы! — воскликнула Света восторженно в весенних, чуть попахивающих всплывающим в талых водах собачьим дерьмом сумерках.

Андрей всматривался в небольшого роста полную девушку и не узнавал. Она сникла и добавила уныло:

— Вы меня не помните…

— Ну почему не помню… — попытался быть вежливым Андрей, но запнулся.

— Я — Света, — улыбнулась она, склонив голову набок.

— Андрей, — кивнул он.

— Вы за сигаретами? — спросила Света, чтобы поддержать беседу.

Андрей еще раз осторожно кивнул.

— С работы так поздно?

— Это еще не поздно, — усмехнулся он.

— Да ладно! Восемь вечера ж уже! А вы кем работаете?

Андрей неловко ее обогнул и пошел к стекляшке. Света засеменила следом.

— Я работаю старшим оперуполномоченным.

— О! — Она смотрела на него с таким безусловным восторгом, что он приосанился.

— Ловите преступников?

Андрей сухо, но значительно, что твой Джеймс Бонд, улыбнулся:

— Типа того.

Он купил сигарет, но то ли постеснялся, то ли побоялся купить пива — девица была явно с придурью. Навязчивая, но не вульгарная. Какая-то странно восторженная. В общем, пиво с ней пить не хотелось. А она шла за ним всю дорогу до дачки, продолжая задавать ему бессмысленные вопросы, на которые и отвечать было скучно. Но он отвечал и только прибавлял шагу, чтобы побыстрее оставить ее за дверью дома. Мой дом — все ж таки моя крепость.

— А вы один живете? — поинтересовалась она, когда, бросив окурок, он толкнул свою калитку.

И Андрей, расслабленный близостью родных стен, убежища от настойчивых девиц, брякнул ей чистую правду:

— Да.

И добавил:

— Всего хорошего.

На следующее утро он беспощадно проспал. Поругиваясь и толкаясь ногами в штанины, надел-таки брюки. Подобрал с пола вчерашние носки, футболку… Вылетел, не умывшись, на крыльцо… И замер.

На крыльце наблюдался натюрморт: тарелочка с золотым ободком, прикрытая веселой желтой бумажной салфеткой. Андрей, нахмурившись, поднял салфетку, и рот его мгновенно заполнился слюной. На тарелке притулились пять пирожков с золотисто-коричневыми бочками, одуряюще пахнущие сдобой и детством. Да и просто — домашней едой, которую Андрей ел нечасто. Он взял один в руку, открыл рот и замер — оглядываясь по сторонам. Пирожки были все же сомнительного происхождения. Капитан, конечно, не верил, что кто-нибудь из коварных бандитов, которых он так самоотверженно ловит, решил поймать его «на пирожка», но и вчерашнюю девицу заподозрил не сразу.

А когда вспомнил о ней, то уже трясся в своей машине в сторону столицы и приканчивал последний из пирожков, устроив их на соседнее сиденье. Пирожки были отменные — с картошкой и грибами, а еще с капустой и с луком. Тарелку надо бы занести хозяйке, думал он, глядя на нее уже вечером, по возвращении. Поблагодарить за нежданный завтрак и твердо сказать, что ни к чему эти пирожки не приведут. Несмотря на их вкус, цвет и запах, до сих пор витавший в машине. Но адреса неизвестной он не знал. Поэтому успокоил свою совесть, трусливо оставив тарелку, уже чисто вымытую, на крыльце, как оставляют домовому. И домовой не подкачал — на следующее утро свежая порция пирожков вновь оказалась на том же месте.

В этот раз Андрей вкусил их по-барски, на веранде и с кофием. На следующий день были булочки с корицей и сосиски в тесте. А когда он уже почти привык к ежеутренним подношениям и даже, ложась спать на голодный желудок, с предвкушением ждал утра и новой порции радости для желудка, она появилась сама, с кастрюлькой.

Был поздний вечер, он выключил мотор и вылез, потягиваясь, из машины… И тут от белеющего рядом с калиткой ствола березы отделилась маленькая фигурка тоже в чем-то светлом. И подошла к нему. Андрей вздрогнул — все ж таки домовым не положено появляться в вещественном мире.

— Вот, — протянула она кастрюльку. — Я вам горячего принесла, — и, застеснявшись, добавила: — Только оно холодное уже стало. Пока я вас тут дожидалась.

— Кхм. Спасибо, — Андрей взял кастрюльку, от которой натурально пахло борщом с чесноком. И, сглотнув предательски нахлынувшую слюну, пошел к крыльцу. Уже поднимаясь по ступенькам, обернулся. Она все так же стояла возле калитки. — Ну что ты? Пойдем греть.

И он гостеприимным жестом распахнул дверь своей дачки.

Кроме кастрюльки с супом, у Светы оказалась с собой пол-литровая бутылка водки. Борщ и водка составляли базу для соблазнения, и нельзя сказать, чтобы Андрей этого не понимал, но… Но запах борща, но ловкость ее радостных летящих движений, когда она крошила зелень, накрывала на стол, резала хлеб (в то время как он безвольно плюхнулся и застыл на продавленном диване).

Андрей выпил — водка весело отдалась теплом во всем теле, и быстро стал хлебать борщ, пока Света старательно — «интеллигентно» ела рядом. И когда он наклонил тарелку, чтобы вылить последний багряный остаток супа себе в ложку, с готовностью вскочила:

— Добавки?

Андрей благодарно кивнул и опять выпил. И вообще во время второй тарелки они уже несколько раз пили за разные отличные поводы: за службу, которая и опасна, и трудна, за настоящих женщин, за мужчин из той же категории, и даже — это уже было Светино предложение — за любовь! Ну, тут уж, как говорится, сомнений за исход вечера не оставалось. Она села к нему на колени, он расстегнул ей блузку, далее — хором переместились в спальню и там же утром проснулись. Андрей — от внимательного нежного взгляда.

С утра этот самый совсем семейный взгляд ввел его в некоторое замешательство. Он кивнул ей, коротко, чуть ли не по-военному:

— Пора вставать!

Почти бегом натянул штаны и ринулся в сортир в противоположной части шести соток. Уединившись и уставившись в дощатую с зазором дверь, он сказал себе, что секс и еда — это отлично. Но вот просыпаться вместе — явный перебор. Однако озвучить девушке Свете сию глубокую мысль казалось ему совершенно невозможным.

Андрей вышел из сортира, привычно отфыркиваясь, умылся на крыльце, а когда вошел в дом, увидел, что ее нет. Ни ее, ни тарелочек от булочек, ни пустой кастрюльки от борща. И вздохнул с облегчением. А напрасно — это был еще не конец.

Бойся данайцев, дары приносящих. Данайцы, помнится, притащили троянского коня. А Света продолжала доставлять с утра выпечку и вечером — кастрюльки. Андрей несколько раз пытался ей сказать, что зря она это все, но она так искренне по-детски расстраивалась: глаза наливались слезами, круглая мордочка оплывала книзу, и в результате Андрей морщился, обнимал ее, и заканчивалось все тем же.

Только теперь она после выполнения программы-максимум, включающей еду и секс, выныривала из постели и Андрей провожал ее до дому, что было не всегда удобно, да и странно — ведь он жил один и ни перед кем не отчитывался. Но он ничего не мог с собой поделать. Ему было проще провожать ее в ночи, чем просыпаться рядом на следующее утро.

Однажды, возвращаясь с таких проводов, ему подумалось, что он получил идеальную женщину: нетребовательную, ласковую, хорошую хозяйку. С ней можно быть любым: уставшим, туповатым, мрачным. Многие не нарадовались бы такой любовнице. Но Андрей томился, прекрасно понимая, что использует сам, и одновременно чувствуя использованным — себя. Только он потреблял в этих отношениях еду и секс, а Света — любовь, которую сама себе выдумала. И пусть у одного все было задействовано на половом члене с желудком, а у другой на Психее и Амуре, но самого факта это не отменяло.

Если бы Свете нужно было от Андрея то же, что и ему от нее, роман бы продлился много дольше. Но они в своих желаниях никак не пересекались. И в душе Андрея росло недовольство собой и раздражение на них обоих. Больше того, Андрей ужасно скучал: он принадлежал к той мужской породе, которой от спутницы жизни надобен не столько комфорт, сколько константный вызов. Ему хотелось (хоть до появления Маши он сам себе в этом не отдавал отчета), чтобы его тормошили, держали в тонусе — ждали умных мыслей и движения вперед. Бедная Света в любом случае не могла обеспечить ему прогресс, отвечающий его страсти к самосовершенствованию.

— Я понимаю, я тебе не подхожу, — сказала она, опустив голову и обливаясь слезами, когда Андрей, наконец, нашел в себе смелость объявить, что им не стоит больше видеться. — Ну хочешь, я буду книжки читать? — спросила она с надеждой.

— Не хочу, — Андрей страдальчески поморщился. — Правда. Давай расстанемся друзьями, а?

И потом она снова рыдала, а он сидел в другом конце комнаты и запрещал себе приближаться — утешать, потому что боялся: она выиграет этот тур и снова начнет играть с ним в любовь. Она сама подошла к нему, шмыгая носом, попыталась расстегнуть ему рубашку, но Андрей отстранил дрожащую руку и, не отпуская ее ладони, как ребенка повел домой.

Довел до хибары, сам постучался и сдал, зареванную, из рук в руки матери: уставшей от убогого быта женщине с непроницаемым лицом. После чего скрывался у Хмельченко на квартире недели две. А когда вернулся на дачку, увидел на крыльце несколько тарелок с заплесневелой едой. Он выбросил тошнотворно пахнущие останки каких-то голубцов и рыбы под майонезом и оставил тарелки где-то под забором на участке, не решившись даже их занести в дом: как будто каким-то мистическим образом она могла последовать за своей посудой. Трус. Мелкий подлец.

— Как она оказалась в Москве? — спросила Маша, и он порадовался, что не видит ее лица.

— Я не знаю.

— Она потом не появлялась?

— Нет.

— Ясно.

И больше ничего не добавила. Он подъехал прямо к подъезду.

Маша потянулась назад за сумкой и замерла на секунду, перед тем как открыть дверь. Андрей, глядя вниз на ее руки, обхватившие сумку, потянулся в ее сторону. Но Маша отклонилась: молча и, как показалось ему, брезгливо. Вышла из машины, тихо хлопнула дверцей и исчезла в своем подъезде.

Андрей тронулся с места и подумал — впервые, с тех пор как опознал Свету Столоб в одной из похищенных одалисок: а если бы он не расстался с ней тогда? Была бы она сейчас прикована в богом забытой конуре в компании с убийцей? И ответил себе: конечно, нет. Ждала бы своего героя вечерами на дачке, читая в ожидании любовные романы и пекла бы свои пирожки. Он знал, что маньяк заманил эту девочку не возможностью написания некоего шедевра с ее участием. Нет, он заманил ее обещанием любви, которую он, Андрей, отказался с ней разделить.