Маша

Она стояла перед обшарпанной дверью с домофоном и, прежде чем набрать номер квартиры, еще раз сверила адрес.

Вчера она прибежала домой и, не снимая обуви, бросилась в комнату. Вынула дрожащими от возбуждения пальцами отпечатанную на Петровке копию формата А3 «Турецких бань». Прикрепила скотчем прямо к стене — напротив оставшегося еще с детских лет высокого торшера на тонкой ножке.

Рядом поместила фотографии жертв: одна — более-менее крупный план. Другая — мелкая, с места преступления.

— Фотографии, — крутилось у нее в голове. Портретиста Энгра использовали в свое время как модного дорогого фотографа. А у нее были фотографии погибших девушек и копия всемирно известной картины, набившая оскомину любому студенту искусствоведческого факультета. Однако студенты, особенно мужского пола, сосредотачивались взглядом скорее на чувственных телах, чем на лицах. Никто не воспринимал лица наложниц как портрет.

Маша включила торшер, посмотрела на репродукцию — потом на фото. Лица, почти вписывающиеся в идеальный овал. Аккуратный нос, невысокий лоб, густые брови, широко поставленные глаза, такие раньше звали «волоокими»… Сомнений больше не осталось: девушки из Бирюлева и Митина и одалиски на картине Энгра казались родственницами, почти — сестрами.

Маша до рези в глазах всматривалась в третью фотографию, но лицо было слишком мелким и не могло ни подтвердить, ни опровергнуть ее версию.

В раздражении Маша бросилась в постель. Ей ужасно хотелось позвонить Андрею, но она понимала: не рассказать о своей догадке у нее не хватит выдержки, а если она расскажет, но не подтвердит ее фактами, то… Андрей, конечно, не подымет ее на смех — побоится, что она снова впадет в депрессию, но и не воспримет всерьез. А ей очень важно, чтобы он понял — случившееся этим летом — не случайность. И не везение новичка. Она, Маша, профессионал.

И сейчас она стояла перед подъездом, в котором жила мать второй жертвы, и жала на кнопки домофона. Дверь зажужжала: ее впустили без слов — Маша предупредила о своем визите.

Мать погибшей Тани Переверзиной, тоже Татьяна, женщина с испорченными перекисью водорода жидкими волосами, положила на стол, покрытый веселой клеенкой, стопку красиво оформленных альбомов. Есть люди, трепетно относящиеся к собственным изображениям и даже в наш век цифровых фотографий продолжающие с любовью составлять альбомы. У Маши не хватило духу при виде горестно опущенных уголков губ и припухших красных век остановить Татьяну-старшую, когда та начала демонстрацию с первого альбома: дочка в младенчестве.

— Вот, это Танечка, ей тут пара недель, мы только из роддома вернулись. Муж как раз фотоаппарат хороший купил, чтобы дочку снимать. У нас, знаете, в семье всех девочек по традиции Танечками называли, ну, муж был не против — говорил, чего уж, и к имени привык, и проще звать будет, и… Вторую жену у него тоже Таней зовут, представляете? Очень хорошая женщина, — вдруг всхлипнула она. — Господи, что ей дома-то не сиделось? Я ж ее и обстирывала, и гладила, и кормила — только учись, работай! Нет, подавай ей независимость! Отцу хотела показать, что взрослая! Ну, вот и показала… — Женщина отвернулась к окну, Маша виновато опустила глаза в альбом, где смеялась, каталась на детском велосипеде с боковыми колесиками, дула на пирог девочка, которую десятью годами позже обнаружат в дешевой снятой квартире с бесценным рисунком Энгра на груди.

— Простите, — сказала она тихо, — а у вас есть недавние Танины фото?

— Конечно, — выдохнула, пытаясь держать себя в руках, Татьяна-мать. — Вот.

И она раскрыла перед Машей уже совсем современный альбом с приторными котятами на обложке:

— Тут Танечка на пикнике у нас на даче. — Пальцы с остатками лака поглаживали глянцевую поверхность. — А тут — со своим молодым человеком на выпускном в колледже. Отличный был парень, зачем она его бросила? — Женщина всхлипнула, перевернула страницу, и из альбома вдруг выпала фотография. Маша быстро наклонилась, чтобы подобрать ее под столом, и — замерла.

Таня стояла в профиль в кругу переполненных радостным возбуждением подруг. Рядом на столе возвышался огромный торт с надписью «… кондитеры — пусть ваша жизнь будет…» Маша не сомневалась, что жизнь кондитеров должна быть сладкой. Профессия Тани тоже объясняла, почему на снимках, изображающих ее и подружек по колледжу, нет ни одной худышки.

— Это ведь Таня? — показала она на профиль.

Татьяна-мать взяла у нее из рук фотографию, вгляделась:

— Ой, а эту-то я не вклеила — тут лица почти не видно, неудачная получилась.

Она хотела вложить фото обратно в альбом, но Маша выхватила карточку:

— Вы позволите, я возьму ее с собой? Я вам потом верну.

— Конечно, можете любую взять… — Мать любовно перевернула еще одну страницу. — Вот, пожалуйста, тут она крупно…

— Если вы не против, — тихо сказала Маша, — я бы хотела взять именно эту.

Татьяна пожала плечами, отвернулась к окну.

— Да берите, — глухо сказала она. — Берите-берите.

— Спасибо. — Маша положила фото в сумку и, подняв глаза, увидела, что Татьяна беззвучно плачет, с силой прижав платок к губам.

— Вы знаете, — неожиданно для себя произнесла Маша, вставая и неловко положив руку на дрожащие плечи. — Мы его найдем. Я вам обещаю. Потерпите немного.

Татьяна обернулась, и в глазах ее была такая тоска, что Маша вспомнила себя, недавнюю.

— Да что мне с того? — сказала мать безнадежно. — Это вам, молодым, подавай справедливость. А мне… Мне моя Таня назад нужна. Сможете вы ее вернуть?

Маша опустила глаза. И промолчала — сказать было нечего.

— То-то, — горестно вздохнула Татьяна и решительно поднялась. — Ну, коли у вас ко мне больше вопросов нет, я вас провожу. И делами займусь. А то вам пора, наверное, вашего убийцу искать.

И она повела Машу по узкому коридору к крошечной прихожей. Маша скомканно попрощалась и, не желая, чтобы Татьяна ждала вместе с ней лифта, чтобы проводить незваную гостью и закрыть, наконец, за ней дверь, стала спускаться по лестнице.

Она держалась до последней из лестничных площадок, но там — не выдержала, села на подоконник, вынула альбом Энгра, что носила теперь постоянно с собой, и фотографию Тани-дочери. Линия профиля: мягкий переход от лба к чуть вогнутому носу, полуприкрытый глаз, плотно сжатые губы, маленький подбородок. Даже волосы — длинные, русые, чуть вьющиеся — все совпадало с девушкой, скрестившей руки на груди на картине.

«И вот еще, — подумала Маша, — Таня была совсем не хороша собой. Нос чуть уточкой и глаза навыкате — нет, никто, глядя на нее анфас, не догадался бы соотнести рисунок Энгра и девушку, снимающую убогую квартирку в новостройке. Но ее профиль оказался неожиданно действительно красив. И неизвестный убийца это смог разглядеть. Только вот где? В общественном транспорте — сидя рядом с ней в метро? Или стоя в очереди в супермаркете?

Где ж они могли пересечься: знаток классической живописи и выпускница технического колледжа, профессиональный кондитер?»