Глава тридцать восьмая

По дороге от бизнес-парка к Барнард-Бридж Вера молчала, лишь один раз ответив на звонок. Джо Эшворт подумал, что звонил парень из соцслужбы, потому что Вера назвала его Крейг, но он не понимал, к чему все это. Крейг говорил, Вера слушала, и так всю недолгую дорогу. Они по-прежнему, вопреки всем правилам, ездили на «Лендровере» Веры, – тому было лет сто, и он мог сломаться в любой момент. Вера же говорила, что, если дорогу затопит, они хотя бы смогут проехать. Окна толком не закрывались, двигатель работал так громко, что Джо казалось, будто они в танке. Воняло дизелем.

Они заехали на гравийную дорожку перед белым домом, и она наконец заговорила:

– Здесь будешь молчать, хорошо? И записывай. В подробностях. Нам это понадобится в суде.

Вероника открыла им дверь, как только они постучали. Она выглядела бледной и напряженной, напомнив Эшворту фотографию, которую им показывал в офисе Кристофер Элиот. От жесткости не осталось и следа. Она снова была уязвимой молодой женщиной, одетой в длинное непромокаемое пальто и резиновые сапоги.

– Извините, инспектор, я как раз ухожу.

– Нам нужно поговорить.

Вера прошла мимо нее в дом, на кухню, как будто хозяйка здесь она, а не Вероника. Эшворт проследовал за ней. Вероника попыталась сопротивляться, но Вера рявкнула:

– Быстро! Я тороплюсь.

Они сидели за кухонным столом: Вера и хозяйка – друг напротив друга, Эшворт на другом конце, положив блокнот на колени. Вероника сняла пальто, но все еще была в сапогах.

– Где вы спрятали Конни Мастерс?

– Я не понимаю, о чем вы.

– Не бесите меня, дамочка. Ее машину нашли на парковке у офиса вашего мужа. Мне нужно знать, где они. Ее девочка наверняка напугана до смерти.

Вероника молчала. Она смотрела в сад, горделивая и бесстрастная.

– Я знаю, это вы оставили «Ниссан», и при необходимости я это докажу. Я обзвоню все службы такси в долине Тайна и найду того, кто забрал вас отсюда и привез обратно. Ведь вы не могли попросить мужа вас подбросить, не так ли? Вы не могли рисковать, чтобы он задавал вопросы.

Вероника молчала. Но Эшворт видел, как дрожит ее бледная рука, лежавшая на столе. «Скоро она расколется», – подумал он.

Вера наклонилась вперед и заговорила совсем другим голосом. Так тихо, что Эшворт на другом конце стола едва мог разобрать слова:

– Расскажите мне о вашем ребенке, Вероника. Вашем первом ребенке. Расскажите мне о Матильде.

Вероника сидела совершенно неподвижно, но глаза ее наполнились слезами. Она моргнула, и слезы потекли по щекам. Эшворт заметил, что на ней не было макияжа. Может, поэтому она выглядела иначе.

– Сколько лет вам тогда было, Вероника? Это есть в записях. В записях соцслужбы. Я могу проверить.

«О, она уже проверила, – подумал Эшворт. – Вот к чему был тот звонок».

– Пятнадцать, – сказала Вероника. – Мне было пятнадцать.

– Подростковая беременность тогда воспринималась иначе, не так ли? Стигма. Особенно для такой семьи, как ваша. Расскажите мне об этом.

– Отец ребенка был старше меня, – произнесла она. – Механик. Он водил большой мотоцикл и одевался в кожу, и он казался мне самым модным мужчиной в мире. Я сказала ему, что мне семнадцать, и он пришел в ужас, когда узнал, какая я маленькая. – Она нервно усмехнулась, и Эшворту захотелось расплакаться. – Он предложил мне жениться, как только я достигну нужного возраста. Но, конечно, моя семья никогда бы на это не пошла. Такой позор.

– Достаточно того, что они потеряли все деньги, – пробормотала Вера. – Не могли же они теперь потерять и свое доброе имя.

– В любом случае, – сказала она, – это бы долго не продлилось. Они были правы.

Мгновение они сидели в тишине, и Эшворт слышал, как бурная река бьется под мостом, ворочая камни.

Вероника продолжала, уже совершенно спокойно:

– К тому времени, как я поняла, что происходит, и набралась смелости сказать родителям, для аборта уже было слишком поздно, оставалось только рожать. Все вели себя очень дружелюбно. Родители винили того мужчину и подали бы на него в суд, только тогда об этом все бы узнали, и они не могли на это пойти. Они обращались со мной как с инвалидом, как будто я была так больна, что не могла принимать решения самостоятельно.

– Значит, вас отправили к друзьям в Скоттиш-Бордерс.

Она посмотрела на Веру.

– Вам об этом известно?

– Кристофер сказал, что вы там какое-то время работали няней.

Она была в ужасе.

– Кристофер ничего не знает!

– Может, стоило ему об этом рассказать, – отрезала Вера. – Может, он не увидел бы ничего страшного.

Вероника покачала головой.

– Короче, – сказала Вера, – ребенка должны были отдать на удочерение. Так?

– Все мне говорили, что так будет лучше.

– Но вам так не казалось.

– Я не дала забрать ее сразу после рождения. – Вероника улыбнулась. – Уже тогда я была упертой. Я оставила ее и кормила ее. И неплохо справлялась.

– Но родители вас все же уболтали?

– Они сказали, так будет лучше для малышки. Что вокруг множество пар, которые хотели бы иметь ребенка. Родители, которые смогут хорошо о ней позаботиться. А я – вернуться к своей жизни.

– Но ее так и не удочерили, верно? Ее забрали органы опеки, но так и не удочерили. Почему?

– Существует порядок, – сказала Вероника. – Это делается через суд. Чтобы защищать интересы ребенка, судом назначается опекун-представитель. Формальность. Обычно.

– Но не в вашем случае?

– Опекун пришла в дом моих родителей. Матильде тогда было почти полтора года. Из-за того что я не захотела сразу отдать ребенка, все усложнялось, и процесс занял больше времени. Все запуталось. Матильду отдали на попечение во временную семью. Они спросили, могут ли удочерить ее. Она оказалась не такой, как я ожидала, – опекунша. Я думала, она будет старой и строгой. Слово «опекун» для меня отдавало тюрьмой. Но она была молодая. По возрасту ближе ко мне, чем к моим родителям. Носила такую же одежду, как я. Она была первой, с кем я могла по-настоящему поговорить о ребенке.

Эшворт заметил, что Вера исподтишка посматривает на кухонные часы. Она думала о Конни Мастерс и ее ребенке, о том, что время уходит. Но тон разговора заставлял поверить, что времени у нее полно.

– И эта опекунша убедила вас, что вы сможете сами заботиться о ребенке?

– Не совсем. Она спросила, готова ли я подписать форму согласия на удочерение. Я колебалась, и она проговорила возможные варианты. Она сказала, что если Матильду не удочерят, а отдадут на временную опеку, у меня будет возможность с ней видеться, поддерживать контакт. И, возможно, однажды я смогу ее забрать.

– И вы отказались подписать форму. Могу поспорить, родителям это не понравилось.

– Они были в ужасе. Сказали, что это самое эгоистичное, что я могла сделать. – Вероника посмотрела прямо на Веру. – И, конечно, они были правы. Семья, которая заботилась о Мэтти, не смогла справиться с неизвестностью – будут ли они способны ее удочерить или нет. Ее отдали в другую. Когда ей было три с половиной года, я подписала это согласие, но было уже слишком поздно. Ее так и не удочерили. Все ее детство прошло кое-как. И это полностью моя вина.

– Скорее уж вина этой чертовой слюнтяйки-соцработницы, которая отговорила вас от подписания бумаги!

Эшворт подумал, что начальница опять начнет костерить соцслужбы, но она сдержалась.

– Матильда приезжала в гости, – сказала Вера. – Пока вы принимали решение. Она помнит об этом.

– Правда? – спросила Вероника, и Эшворт не понял, ужаснуло ее это или обрадовало. – Она была такой маленькой, я не думала, что она запомнит. Я, конечно, помню каждую деталь. Во что она была одета, что говорила. Она была такая маленькая. Очень красивая. И хорошая. Послушная маленькая девочка.

Эшворт подумал: «Такая послушная, что продолжала делать все, что ей говорят мужчины».

– Она рассказала Дженни Листер о визитах к вам, – продолжала Вера. – Но у Дженни в любом случае был доступ к записям. Наверняка она знала, что вы – биологическая мать Мэтти.

– Эта мысль была мне отвратительна, – произнесла Вероника. – Я все ждала, что Дженни что-нибудь об этом скажет. Думала, она может проболтаться Саймону. Он ведь не знал, что у него была сестра.

– Зачем ей об этом говорить? Она ценила конфиденциальность. – Вера замолчала, глядя на Веронику, которая, похоже, придала этому вопросу больше значения, чем нужно. – Она говорила вам, что собирается написать книгу?

Молчание.

– Саймон как-то раз упомянул, – ответила наконец Вероника. – Ханна рассказала ему об этой мечте своей матери поведать истории своих клиентов. Как будто в этом было что-то благородное.

– Конечно, она бы изменила имена, если бы написала книгу, но люди из близкого вам круга могли догадаться. – Вера посмотрела ей в глаза. – Поэтому вы были так против отношений Ханны и Саймона? Думали, Дженни раскроет ваш секрет, если слишком с ним сблизится?

– Элиас Джонс был моим внуком, – ответила Вероника. – Эти женщины позволили ему умереть.

– А вы позволили умереть Патрику, – тихо и обыденно произнесла Вера.

Наступило потрясенное молчание. Слышно было лишь звуки разлившейся реки. Эшворт представил себе, как река смывает маленького ребенка, тащит его течением, пока лицо не погружается под воду, и несет до самого моря.

– Это был несчастный случай! – крикнула наконец Вероника. – Это совсем другое.

– Одного ребенка отдали, – говорила Вера, будто не слыша Веронику, – и один потерян. А оставшийся ребенок влюбился в дочь вашего врага. Вы так это видели?

– Саймон мог найти себе кого-нибудь получше, – ответила Вероника. Но ответ прозвучал механически и ничего не значил.

– Куда вы отвезли Конни Мастерс? – требовательно спросила Вера.

Вероника проигнорировала ее вопрос. Они как будто не слышали друг друга: каждая думала о своем, каждая говорила монологом, периодически прерывая друг друга. Это напомнило Эшворту одну из тех странных современных пьес, на которые иногда водила его жена. Два персонажа несут чушь, никак не коммуницируя друг с другом.

– Матильда правда помнит те приезды? – Вопрос Вероники прозвучал из ниоткуда.

На этот раз Вера ответила:

– Да, она говорила о них. С Дженни и Майклом Морганом. Я ездила к нему сегодня утром, чтобы убедиться в том, что я права. Они очень много для нее значили.

– Что она помнит?

– Как соцработница привозила ее на машине. Она говорила о доме, стоявшем на воде. Это ведь лодочный сарай у озера? То место с картины в вашем холле? В Гриноу?

– Я всегда встречалась с ней там, – сказала Вероника. – Мои родители не пускали ее в дом. Это по-прежнему был постыдный секрет.

Тут она посмотрела на нее и задала самый важный вопрос:

– Матильда запомнила меня?

Но Вера уже поднялась на ноги, чуть не споткнувшись от спешки.

– Туда вы и отвезли Конни с дочерью. Боже, какая я дура! Но зачем? Не могли видеть, как они счастливы вместе?

Тут она вдруг замерла, развернувшись к Веронике, как огромная гранитная скульптура, и тихо проговорила себе под нос:

– Нет, конечно. Дело было совсем не в этом.

Эшворт тоже стоял. Он не понимал, что Вере от него нужно. Следовать за ней? Арестовать Веронику Элиот? После ее последних слов инспектор действовала на удивление быстро. Она уже была в холле у входной двери, держа в руке ключи от «Лендровера».

– Я бы ни за что им не навредила, – крикнула ей Вероника. – Я бы ни за что не тронула ребенка.

Но ее голос звучал слабо и неубедительно.

Эшворт вышел, оставив ее на кухне.