Глава тридцать третья

В ту ночь пошел дождь, разразившийся внезапно, как тропический ливень. Он начался, когда Вера бежала к дому от машины, и к тому моменту, как она попала внутрь, она уже промокла до нитки. Она зашла в дом и отряхивалась, как собака, виня про себя Эшворта, который задержал ее на парковке в «Уиллоуз», заставляя снова и снова прослушивать сообщение от Конни. Может, она и звучала натянуто, но Вера тоже волновалась, когда ей нужно было оставить сообщение на автоответчике. Ей казалось, что сержант слишком бурно реагирует и беспокоится на ровном месте. Он настоял на том, чтобы поехать в коттедж в Барнард-Бридж, они даже заглянули внутрь, но там, конечно, никого не было. Конни объяснила в сообщении, что какое-то время ее не будет дома. Если бы не вся эта суета, Вера бы вернулась домой, не вымокнув под дождем.

По дороге к дому, на север, она думала о том, не заглянуть ли к соседям-хиппи на часок, чтобы расслабиться. Они всегда были рады ее видеть. Наверняка у них нашелся бы горячий суп и домашнее пиво, расслаблявшее ее лучше, чем что-либо прописанное врачом. Теперь же она и подумать не могла о том, чтобы напяливать на себя дождевик и куда-то топать по грязи. Вместо этого она приняла ванну, слушая какую-то мрачную пьесу по радио, потом переоделась в полинялый спортивный костюм, который зимой надевала вместо пижамы.

Мысль о супе прочно застряла у нее в голове, и она отправилась по дому на поиски еды. В глубине кладовки она обнаружила банку, хранившуюся там, наверное, еще со времен Гектора. Суп из бычьих хвостов. Его любимый. Она поставила его разогреваться в ковшике, и запах воскресил воспоминания о нем. Гектор, большой и задиристый, своими уколами лишавший ее уверенности в себе. Винивший ее, как ей теперь казалось, в том, что она жила, а ее мать – нет. Какой бы матерью была Вера, если бы у нее когда-то появилась возможность завести ребенка? Дерьмовой. Тоже дерьмовой. Намного хуже, чем Конни, Дженни Листер или даже Вероника Элиот.

В дальнем конце дома была небольшая комната, использовавшаяся в качестве кабинета. Груды бумаги, через которые Вере приходилось перешагивать, чтобы пройти, компьютер – почти что музейный экспонат. Она запустила его и пошла сделать себе чай, пока машина оживала. Когда она вернулась с чашкой и мешком шоколадного печенья, компьютер все еще загружался. Она вдруг подумала о юной докторше, которая отправила ее в фитнес-клуб, чтобы привести в форму, представила себе ее неодобрение и отмахнулась. Печенье было из муки грубого помола – это ведь полезно?

Пока на экране загружалось окошко с ее электронной почтой, она успела съесть три печенья. Она открыла письмо от криминалиста, который просматривал обрывки бумаги, найденной в костре в саду Шоу. Вера спросила Карен про костер во время первого разговора в доме соседей.

– Вы или Дерек зажигали костер перед уходом на работу?

Вере это уже тогда показалось странным. Костры жгут на выходных, когда можно за ними присмотреть. Карен взглянула на нее как на сумасшедшую. Она явно не понимала, о чем речь. Ни она, ни Дерек его не разжигали.

Вера настаивала:

– Значит, Дэнни? Он помогал вам иногда в саду?

На это Карен грустно покачала головой.

– Дэнни в принципе не особенно помогал. Ни в саду, ни где-либо еще.

Значит, костер разжег убийца. Так Вера подумала. Это ошибка. Лучше было забрать все бумаги и избавиться от них с осторожностью. Так зачем он развел костер в саду? Что случилось? К чему такая спешка?

От бумаг остались одни клочки, исписанные от руки. Почерк Дженни Листер – криминалист была в этом уверена. В письме говорилось: «С удовольствием приду в суд… Бьюсь об заклад на свою репутацию…» Бла, бла, бла. Много драмы. Но Вера была довольна.

Похоже, они восстановили три разные страницы с текстом. Все страницы обугленные, одна настолько сильно, что им просто повезло, что удалось разобрать хоть что-то. Первая страница сохранилась лучше всего, но на ней, похоже, был заключительный абзац. Текст заканчивался посреди страницы. Согласно экспертам, один угол сгорел, так что окончания некоторых предложений отсутствовали, и они восстановили слова настолько точно, насколько было видно на экране. Разобрать смысл оказалось не так уж сложно.

«Какая чушь», – подумала Вера. Если Дженни хотела написать научно-популярную книгу, чтобы рассказать публике о своей работе, такими текстами она бы ничего не добилась. Шла ли здесь речь о Мэтти? Наверное, да. В таком случае Вера ничего не узнала из этих заметок. Но предполагать всегда опасно. В тексте не было указаний на пол человека, и Дженни могла писать о ком-то другом. Кроме того, она работала с Мэтти с детства. Разве бы эта образцовая соцработница призналась в том, что ей «не удалось по-настоящему разобраться» с проблемами Мэтти за все эти годы общения с ней?

Вера отодвинулась от компьютера и потянулась. Она слышала, как в пристройке капает дождь. Плоская крыша там протекала, когда дул ветер с запада. А ветер чаще всего дул с запада. Она поставила под место протечки ведро и миску и вернулась в кабинет. На улице лило еще сильнее.

Вторая страница – точно про Мэтти, по крайней мере ее часть, потому что там упоминалось ее имя. Наверное, если бы книга была готова к публикации, Дженни изменила бы имена, но на этой начальной стадии это не нужно. На странице сохранилось одно целое предложение, потом шло множество пропусков. Похоже, что искры прожгли мелкие дырки в бумаге, но не испепелили лист целиком. По крайней мере, так он выглядел на скане из лаборатории.

Полное предложение звучало как фраза из доклада или учебника: Иногда не стоит винить чужого человека в нарушении семейного баланса, если в игру вступают другие факторы. Значит ли это, что Дженни оправдывала Майкла Моргана? Что Мэтти одна была виновата в убийстве сына? От остального текста сохранились лишь короткие фразы, беспорядочно разорванные огнем.

Вера уставилась в экран. Ей вдруг стало холодно, и она поняла, что таймер отключил отопление. Было поздно. Она надела пальто и сидела в нем. Ей хотелось виски, но совсем не хотелось снова вставать и идти за ним. За окном все еще шел дождь, барабаня по стеклам. Отрывки текста мучили ее. «Смерть от утопления» – конечно, это было про Элиаса. Но сын Вероники тоже утонул. Что за слово Дженни написала после «никогда» в первой фразе? Вера распечатала скан обугленной страницы, приложила линейку, чтобы посмотреть, какие слова были написаны на той же строчке, но все равно не могла ничего разобрать.

Раздосадованная, она перешла к третьей странице. Та была разрушена сильнее всего. Криминалистка писала, что ей показалось, что ее порвали пополам. Вера сразу поняла, даже по одному фрагменту, что тон здесь был другой, менее формальный. Это не строка из официального отчета, а скорее, запись в личном дневнике.

Снова это слово, «дружба». Вера уже слышала его сегодня от Моргана, когда он пытался отболтаться и оправдать ту яму, которую он им вырыл, умалчивая, что встречался с Дэнни Шоу. У Дженни, наверное, было мало настоящих друзей. Учительница, Энн, но это просто удобное знакомство. Две женщины одного возраста, которые составляли друг другу приятную компанию. Их отношения удовлетворяли потребность Энн восхищаться и потребность Дженни в том, чтобы ею восхищались. Дружба, конечно, подразумевала нечто более сильное. Дружба – это то, что было у Веры с Джо Эшвортом, но пока не с соседями-хиппи. Были ли Майкл Морган и Дэнни Шоу настоящими друзьями? Маловероятно. Они подкармливали эго друг друга, вот и все. Так откуда эта сентиментальность появилась в Дэнни во время его последнего разговора с Морганом?

Вера посмотрела на часы. Начало первого. Эти вопросы были слишком сложными для такого позднего часа, а завтра будет важный день. Она чувствовала, что пробирается к какому-то решению. Эшворт был прав: нужно найти Конни. Она выключила компьютер и какое-то время слушала, как он ворчит и пыхтит. Когда это дело закончится, она порадует себя новым. Может, Джо сходит с ней и поможет выбрать.

Она легла в кровать и заснула, как ребенок, на серых от постоянных стирок простынях, которыми она пользовалась, наверное, тоже с детства. В голове проплывали образы и мысли, трепыхаясь, как обуглившаяся бумага на костре. На улице по-прежнему шел дождь.