Глава 2

Что именно защищает солдат

Я стараюсь жить по правилу: «Когда предлагаешь что-либо изменить, обязательно сначала узнай, почему оно сейчас устроено именно так».

Это правило известно как забор Честертона, по имени Гилберта Кита Честертона, британского писателя, который предложил его в своем эссе 1929 года. Представьте себе, что вы видите забор поперек дороги. Вы говорите себе: «С какой стати тут забор? Это совершенно ненужно и вообще глупо. Давайте его снесем». Но если вы не знаете, зачем тут поставили забор, говорит Честертон, у вас не может быть уверенности, что его можно снести.

Далее Честертон утверждал, что давние обычаи и институты подобны таким заборам. Наивные реформаторы смотрят на них и заявляют: «Я не понимаю, зачем это нужно; давайте это упраздним». Но более вдумчивые реформаторы отвечают: «Если вы не понимаете, зачем это нужно, я никоим образом не разрешу вам это уничтожить. Идите и подумайте. Когда поймете, зачем оно, вернитесь и скажите мне, и тогда, возможно, я позволю вам его убрать».

В этой книге я предлагаю своего рода реформу. Я утверждаю, что во многих, если не во всех, случаях нам пойдет на пользу переход с установленного в нас по умолчанию мышления солдата на мышление разведчика. Но я хочу быть вдумчивым реформатором, а не наивным. Каким бы полезным ни казался нам взгляд разведчика, любые аргументы в его пользу будут неполными, пока мы не узнаем, откуда вообще взялся взгляд солдата. Что, если мотивированное рассуждение приносит нам какую-то пользу? Что мы потеряем, отказавшись от него?

Специалисты разных направлений — психологии, эволюционной психологии, поведенческой экономики, философии — исследовали мотивированное рассуждение в разных аспектах. Существует масса литературы на эту тему, причем ее список постоянно растет. Она пытается ответить на вопрос: «Какие функции выполняет мотивированное рассуждение?» Я сгруппировала эти функции в шесть частично перекрывающихся категорий: психологический комфорт, самооценка, моральный дух и мотивация, убедительность, поддержка имиджа, ощущение принадлежности к группе.

Психологический комфорт: избегаем неприятных эмоций

Я вспоминаю одну картинку, которая в 2016 году обошла весь интернет, — видимо, удачно совпала с тогдашними настроениями. На ней изображена собака в шляпе, которая сидит за столом, а перед ней стоит чашка чаю. Комната вокруг охвачена языками пламени. Собака вымученно улыбается и произносит: «This is fine».

Мышление солдата помогает нам избегать негативных эмоций, таких как страх, тревога и сожаление. Иногда мы для этого прибегаем к отрицанию очевидного, как та собака с ее «все хорошо». Иногда придумываем утешительные сказочки, объясняющие мироустройство, и стараемся не приглядываться к ним слишком внимательно. «Все, что ни делается, — к лучшему», «Каждый получает то, чего заслуживает», «Самая темная ночь — перед рассветом».

В басне про лису и виноград лиса видит гроздь сочного винограда высоко на ветке — не достать — и говорит, что вовсе его и не хочет, ведь он зеленый и кислый. Мы используем подобный же ход рас­суждений — «зелен виноград», когда не получаем желаемого. Если первое свидание с кем-то прошло замечательно, но потом этот человек не отвечает на ваши сообщения, вы можете утешить себя тем, что такой страшный зануда вам вовсе и не нужен. Если мы претендуем на какую-нибудь должность и не получаем ее, то можем сказать: «Вот и хорошо. Это ж не работа, а каторга».

Близкий родственник зеленого винограда — сладкий лимон: если устранить проблему не удается, мы пытаемся убедить себя, что она на самом деле подарок судьбы и что мы не стали бы ничего менять, даже если бы могли. Еще совсем недавно неотъемлемой час­тью родов была мучительная боль. Поскольку человечество ничего не могло с этим поделать, многие врачи и священники утверждали, что родовые муки благотворны: они способствуют духовному росту и закаляют характер. Бог так устроил, чтобы женщина рожала в муках, «а мы не можем сомневаться в Его непостижимой мудрости», как уверял один акушер в 1856 году.

Теперь, когда человечество изобрело эпидуральную анестезию, мы больше не настаиваем на особой сладости этого конкретного лимона. Однако мы все еще говорим похожие вещи о старении и смерти — утверждаем, что они прекрасны и придают смысл жизни. «Возможно, смертность — не чистое зло. Возможно, она даже благо», — заявил Леон Касс, председатель совета по биоэтике при президенте Джордже Буше. Возможно, предполагает Касс, наша способность любить основана на осознании конечности жизни.

Чтобы немного усложнить ситуацию, добавлю, что успокаивающие мысли не всегда оптимистичны. Иногда бывает наоборот: надежды нет, так что можно и не дергаться. Если вы едва-едва успеваете по трудному предмету, велик соблазн сказать: «Это бесполезно, мне никогда не удастся исправить оценку». В момент капитуляции вас охватывает сладкое чувство облегчения. Возможно, вы решите, что нет смысла готовиться к предстоящей возможной природной катастрофе, такой как землетрясение или цунами, а значит, можно об этом не думать. «Большинство людей воздевает руки и говорит: „Это судьба, тут ничего не поделать“», — утверждает Эрик Кляйненберг, профессор социологии в Университете Нью-Йорка, изучающий психологию подготовки к катастрофам.

Самооценка: поддерживаем свой имидж в собственных глазах

Трейси Флик, главная героиня фильма «Выскочка», целеустремленна и амбициозна, но друзей у нее нет. «Это ничего, — говорит она сама себе. — Я уже поняла и смирилась с тем, что очень мало кто из людей по-настоящему особенный, и мы — одиночки… Кому суждено быть великим, тому суждено быть одиноким». Подобно Трейси, мы часто используем взгляд солдата, чтобы защитить свое эго, и подыскиваем лестный для нас сюжет, чтобы уложить в него нелестные факты. «Я не богатый, зато честный». «У меня мало друзей, потому что я совершенство и середнячкам рядом со мной не по себе».

Для защиты своего эго люди готовы верить во что угодно, лишь бы эти идеи имели какое-то отношение к их сильным или слабым сторонам. Например, если ваш рабочий стол постоянно завален горами бумаг и книг, вам придется по душе афоризм: «Отсутствие склон­ности к порядку — признак творческого человека». Если у вас есть время и деньги на путешествия, возможно, вы возьмете на вооружение лозунг: «Кто не путешествует, не может быть по-настоящему всесторонне развит». Если вы плохо сдали экзамен, то, возможно, особенно охотно прислушаетесь к аргументам типа: «Стандартизованные тесты не способны измерить ум человека. Они измеряют только умение сдавать тесты».

Мировоззрение человека со временем меняется в зависимости от его жизненных успехов. В ходе одного исследования в конце девяностых годов отслеживалась судьба студентов на протяжении четырех лет учебы в университете: исследователи фиксировали средний балл, на который студент надеялся, средний балл, который он на самом деле получил, и убежденность этого студента в важнос­ти оценок. Те, кто постоянно не дотягивал до собственных ожиданий, с большей вероятностью в конце концов приходили к убеждению, что «оценки вообще-то не так важны».

Наше представление о самих себе влияет даже на самые глубинные представления о мироустройстве. Те, кто победнее, с большей вероятностью считают, что удача играет в жизни большую роль, а те, кто побогаче, объясняют свой успех исключительно упорным трудом и талантом. Когда экономист Роберт Фрэнк написал в New York Times статью об удаче как важном (хотя и не единственном) факторе успеха, Стюарт Варни, комментатор канала Fox News, чуть не откусил ему голову. «Вы знаете, как я оскор­бился, прочитав эти слова? — вопросил он Фрэнка. — Тридцать пять лет назад я приехал в Америку с пустыми руками. Я чего-то достиг исключительно благодаря упорному труду, таланту и готовности рисковать, а вы собираетесь написать в New York Times, что это все удача».

Но здесь опять все не так просто, как кажется. Использовать мотивированное рассуждение для поддержки самооценки не обязательно означает верить, что ты гений, талант и все тебя любят. Психологи проводят различия между самоподдержкой, когда человек укрепляет свой имидж в собственных глазах позитивными убеждениями, и самозащитой, когда он старается избежать ударов по самооценке. В целях самозащиты человек иногда уклоняется в другую сторону, веря самому плохому о себе. В популярном ролике на YouTube видеоблогер Натали Винн называет это мазохистической эпистемологией: «Если утверждение причиняет мне боль, значит, оно верно!» Этот термин вызвал отклик в душе у очень многих слушателей. Как прокомментировала одна из них, «кажется безопаснее предполагать, что я непривлекательна для окружающих, чем понадеяться, что я кому-то нравлюсь, когда на самом деле это не так».

Моральный дух: мотивируем себя делать неприятное и трудное

Я писала эту книгу, когда жила в Сан-Франциско — городе, где каждый житель, вплоть до водителей Uber, лелеет идею следующего технологического стартапа с капитализацией в миллиард долларов. Здесь распространено мнение, что иррациональный оптимизм — это хорошо: именно он мотивирует замахиваться на большее, игнорировать скептиков и не сдаваться, когда трудно. Поэтому неудивительно, что в одном опросе предпринимателей почти каждый из них оценил вероятность успеха своей компании как минимум в семь из десяти, а треть опрошенных предсказала себе успех с поражающей воображение вероятностью десять из десяти, несмотря на то что на самом деле средний уровень успеха в стартапах ближе к одному из десяти.

Одна из стратегий, используемых нами для оправдания такой самоуверенности, — преуменьшение важности изначальных условий. Мы говорим себе, что успех зависит только от старания. Как выразился один мотивационный блогер, «[у тебя] стопроцентный шанс на успех в любимом деле, если только ты потратишь на это достаточно труда, оторвешь задницу от стула и будешь заниматься делом каждый день».

Другой ментальный прием — сосредоточиться только на тех деталях ситуации, которые внушают оптимизм, и игнорировать те, которые его не внушают. Когда я основала собственную организацию, то знала, что большинство организаций терпит крах, но успокаивала себя мыслью: «Мы в лучшем положении, чем другие, потому что у нас уже есть сеть сторонников». Это было правдой и давало повод для оптимизма. Но с тем же успехом я могла бы заметить: «Мы в худшем положении, чем другие, потому что большинство из нас молоды и неопытны». И это тоже была бы правда.

Чтобы принимать трудные решения и упорно воплощать их в жизнь, нужно присутствие духа. Поэтому те, кто принимают решения, зачастую намеренно не рассматривают альтернативные планы или недостатки действующего плана. Социолог Нильс Брунссон в семидесятых годах внедрился в шведскую компанию и провел там некоторое время. По его наблюдениям, на совещаниях, где предстояло выбрать проект для реализации, очень мало времени уделялось собственно сравнению проектов. Вместо этого участники совещания быстро выбирали одну из возможностей и все остальное отведенное время тратили на описание ее плюсов. «Это помогало им набраться энтузиазма для реализации проекта — такой энтузиазм они считали необходимым для преодоления трудностей», — заключил Брунссон.

Психологический комфорт, поддержание самооценки и морального духа — это выигрыш в эмоциональной сфере; иными словами, в этом случае мишень обмана — мы сами. Следующие три плюса мышления солдата немного другие. Убедительность, поддержка имиджа и ощущение принадлежности — это плюсы в социальной сфере: в этом случае мы обманываем других, но сначала должны обмануть себя.

Убедительность: уговариваем себя, чтобы уговорить других

Когда Линдон Джонсон, впоследствии президент США, был сенатором, он использовал ритуал, который его друзья и ассистенты называли накачкой. Если Джонсону предстояло убедить в чем-нибудь других людей, он тренировался страстно отстаивать эту позицию снова и снова, заставляя себя самого в нее поверить. В конце концов он получал способность убедить в нужном других людей потому, что и сам уже абсолютно уверился в новой мысли, каковы бы ни были его убеждения изначально. «Это было не лицедейство, — сказал Джордж Риди, пресс-секретарь Джонсона. — Он обладал потрясающей способностью убедить себя, что „истина“, удобная ему в данный момент, и есть настоящая истина, а все, что с ней не согласуется, — происки врагов».

Способность к намеренному самообману, как у Джонсона, встреча­ется редко. Однако в какой-то степени ему подражают все, просто не так осознанно. Когда нам нужно в чем-нибудь убедить других, у нас появляется мотивация поверить в это самим, и мы выискиваем доводы и факты в защиту своей позиции.

Когда студенты-юристы готовятся отстаивать точку зрения истца или ответчика в учебном судебном процессе, они в конце концов начинают верить, что на их стороне как моральное, так и юриди­ческое право, даже когда кого-то из них назначают защищать интересы той или иной стороны случайным образом. Если вы как предприниматель сможете убежденно и с энтузиазмом рассказывать о колоссальном успехе своей компании, другие люди тоже смогут в него поверить. Лоббисты, агенты по продажам и собиратели пожертвований на благотворительность иногда подчеркивают сильные стороны своего товара или благотворительного фонда и одновременно затушевывают его слабые стороны — так легче «продать слона».

Исследовательница может убедить себя вопреки фактам, что ее теория чрезвычайно оригинальна, и утверждать это в своих выступлениях и статьях. Даже если горстка ученых — специалистов в той же области поймет тщетность ее притязаний, возможно, ей все равно удастся убедить широкую публику. Но для этого исследовательнице зачастую приходится «случайно» неправильно понимать чужие мнения и не замечать, что заведомо абсурдный тезис, который она так горячо опровергает, на самом деле никто и не отстаивает.

Даже те из нас, в чьи профессиональные обязанности не входит умение убеждать, стараются что-то внушить друзьям, родным и сослуживцам: «Я хороший человек. Я заслуживаю вашего сочувствия. Я стараюсь изо всех сил. Я ценный сотрудник. Я как раз начинаю расти по службе». Чем искреннее мы сами во что-то верим, чем больше аргументов и фактов можем собрать в поддержку своей уверенности, тем легче нам будет убедить в этом других людей (во всяком случае, таков ход наших рассуждений).

Как говорил Джонсон, «убеждает убежденность».

Имидж: выбираем убеждения, чтобы казаться лучше в глазах окружающих

Когда мы выбираем, что надеть, и решаем: деловой костюм или джинсы, кожа или хемп, туфли на шпильках или кроссовки, — мы подсознательно задаем себе вопрос: «Кто он — человек, который носит эту вещь? Утонченный? Вольный дух? Свободный от условностей? Практичный? Хочу ли я, чтобы окружающие видели во мне именно такого человека?»

Свои взгляды мы выбираем примерно так же. Психологи называют это управлением впечатлениями, а эволюционные психологи — сигнализацией. Рассматривая какое-нибудь утверждение, мы подсознательно спрашиваем себя: «Кто он — человек, который поверит этому утверждению? Хочу ли я, чтобы окружающие видели во мне именно такого человека?»

Разные люди стремятся создавать с помощью одежды разные имиджи — и то же самое верно в отношении взглядов. Кого-то привлекает нигилизм, потому что этот человек желает казаться в курсе последних веяний. Другого привлекает оптимизм: этот человек считает, что оптимисты больше нравятся окружающим. Третий, возможно, дрейфует в сторону центристских позиций по спорным вопросам, желая выглядеть более зрелым. Заметьте, что никто из них не ставит себе целью перетянуть других на свою сторону, как в случае с убедительностью. Нигилист вовсе не пытается обратить в нигилизм окружающих. Он пытается убедить их, что он сам верит в нигилизм.

Существует мода на одежду, и точно так же существует мода на идеи. Когда какая-нибудь идея вроде «социализм лучше капитализма» или «искусственный интеллект изменит мир» начинает обретать популярность в вашем социальном кругу, возможно, вам захочется тоже взять ее на вооружение, чтобы не отставать от моды. За исключением случаев, когда часть вашего имиджа — намеренная непохожесть на остальных: тогда вам нужно сопротивляться модным идеям, а не проникаться ими.

Несмотря на все разнообразие идей и убеждений, некоторые принципы создания имиджа почти универсальны. Почти никто не желает ходить в грязной одежде с пятнами. Аналогично почти никто не хочет отстаивать мнение, носитель которого может показаться сумасшедшим или эгоистом. Поэтому для поддержания имиджа мы находим себе оправдание. Например: «Я против строительства нового дома в нашем микрорайоне потому, что это нанесет ущерб экологии, а вовсе не потому, что от этого подешевеет моя квар­тира».

Иногда полезна даже неспособность понимать что-то. Помню, в старших классах мы сидели и обсуждали кого-то из одноклассников, который, как мы знали, был озлоблен успехом своего друга. Одна девочка, Дана, удивилась: «Ну как можно злиться, если твоему другу хорошо?»

«Ах, Дана — такая чистая душа, она даже не понимает, что такое зависть», — с нежностью сказал кто-то.

«Честно, ребята, я правда не понимаю! — запротестовала Дана, перекрывая хор всеобщего умиления. — Ведь если твой друг счастлив, ты тоже должен быть счастлив?»

Ощущение принадлежности к группе: как сойти за своего

В некоторых религиозных общинах потерять веру означает также потерять жену или мужа, семью и всю систему социальной поддержки. Это крайний случай, но у всех социальных групп есть определенные убеждения и ценности, и от членов группы ожидается, что они будут их разделять, например: «глобальное потепление — серьезная проблема», «республиканцы лучше демократов», «мы боремся за правое дело» или «дети — это счастье». Если вы с чем-то не согласны, вас не обязательно физически изгонят из группы, но вы можете испортить отношения со всеми остальными ее членами.

Для ясности уточню, что подчинение консенсусу — не обязательно признак солдатского мышления. В онлайн-комиксе «xkcd» родитель задает ребенку вечный вопрос: «А если все твои друзья попрыгают с моста, ты тоже прыгнешь?» Ожидается, что ребенок поймет свою неправоту и неохотно уступит: «Конечно, нет». Но ребенок отвечает: «Возможно». В конце концов, что более вероятно: что все его друзья разом сойдут с ума или что на мосту пожар? В словах ребенка есть смысл. Пойти на поводу у всеобщего мнения — иногда оправданный эвристический прием, поскольку человек не может все проверить самостоятельно, а другие знают что-то, чего не знает он.

Мотивированным наше рассуждение становится, когда мы даже не хотим выяснять, было ли всеобщее убеждение верным. Моя подруга Катя выросла в маленьком городке, по ее определению, «хипповском», где все жители, в том числе она сама, ратовали за охрану окружающей среды. Однако, перейдя в старшие классы, Катя стала наталкиваться — в учебниках и в интернете — на доводы в пользу того, что некоторые законы, принятые якобы для защиты окружающей среды, на самом деле бесполезны, а рубка леса не всегда так вредна, как о ней думают.

Катя старательно искала изъяны в этой логике. Но иногда, к ее ужасу, рассуждения казались… корректными. В такие минуты у нее падало сердце. «Когда я получала „неправильный“ ответ, мне становилось физически плохо, — рассказывала Катя. — Например, когда я прочитала доводы в защиту рубки леса, на которые у меня не нашлось немедленных опровержений».

Чтобы вписаться в группу, недостаточно подчиняться всеобщему мнению. Нужно еще демонстрировать свою лояльность группе, отвергая любые факты, которые угрожают ее коллективной чести. Например, люди, у которых сильна идентификация с сообществом геймеров (к примеру, согласные с утверждением: «Когда кто-то критикует геймеров, я воспринимаю это как личное оскорбление»), с большей вероятностью отнесутся скептически к результатам исследований, доказывающим, что видеоигры с элементами насилия приносят вред. А те, у кого сильна идентификация с католиками (например, люди, согласные с утверждением: «Я ощущаю солидарность с католиками всего мира»), проявляют больше скептицизма, когда католического священника обвиняют в развратных дейст­виях.

А в некоторые группы можно вписаться, только подчинившись определенным ограничениям. Они могут относиться к тому, что членам группы позволено хотеть, или к тому, что им позволено о себе думать. Такие установки называются синдромом высокого колоса: если колос заметно выше других, его сбивают палкой. Точно так же любого члена группы, демонстрирующего слишком высокое мнение о себе или слишком большие амбиции, ставят на мес­то. Тот, кто хочет вписаться в такую группу, должен приобрести привычку умалять свои достижения и скрывать стремления даже в мыслях.

Обдумав все возможные цели, для которых люди применяют моти­вированное мышление, вы поймете, почему предлагаемые методы борьбы с ним часто бесполезны. Эти предложения, как правило, содержат слова «научить» и «воспитать». Например:

Нужно учить школьников распознавать когнитивные искажения.

Нужно давать людям навыки критического мышления.

Нужно воспитывать в людях умение рационально и логично мыслить.

Ни один из этих подходов не оказался сколько-нибудь плодотворным для изменения образа мыслей в долговременной перс­пективе или вне учебной аудитории. И это не должно нас удивлять. Мы используем мотивированные рассуждения не потому, что чего-то не знаем, а потому, что пытаемся защитить жизненно важные для себя вещи — уважение к себе, удовлетворенность своей жизнью, мотивацию для начинания сложных дел и упорство в преодолении трудностей, хорошее мнение других людей о нас, нашу способность убеждать окружающих и принятие в общественной группе, которую мы хотим называть своей.

Однако то, что мышление солдата — стратегия, применяемая нами по умолчанию, еще не значит, что это хорошая стратегия. Во-первых, у нее могут оказаться нежелательные последствия. Рассматривая умение убеждать, мы увидели: студенты-юристы, случайным образом назначенные защищать интересы одной из сторон в суде, ознакомившись с материалами дела, проникались убеждением, что их сторона абсолютно права как морально, так и юридически. Но эта уверенность отнюдь не помогала убедить судью. Наоборот: чем больше студенты-юристы уверены в правоте своей стороны, тем меньше их шансы выиграть дело — возможно, потому что они не рассматривают возможные возражения на свои доводы и не готовятся их опровергать.

Даже если мышление солдата не имеет побочных эффектов, все равно не очевидно, что это наилучшая стратегия. Вместо того чтобы поддерживать самооценку, отрицая свои недостатки, ее можно поддержать, выявив и устранив их. Вместо того чтобы добиваться принятия, замазывая свои разногласия с сообществом, можно покинуть сообщество и найти другое, в которое вы вписываетесь лучше­.

Эта глава началась вопросом, сформулированным по принципу забора Честертона: какой цели служит мышление солдата и можем ли мы быть уверены, что отказ от него ничему не повредит? Мы уже ответили на первую половину этого вопроса. Чтобы ответить на вторую, нам нужно решить: можем ли мы получить нужное так же эффективно или даже эффективнее, не прибегая к солдатскому мышлению. Этому посвящена следующая глава.

Отправить