Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
87. Итак, когда нервный флюид устремляется в мозг, он всегда проникает туда по каналам, предназначенным для задействования какого-либо из наших чувств, и вот почему он пробуждает там определенные ощущения или цепочки тех или иных мыслей, более предпочтительных, нежели другие. Таким образом, когда задет зрительный нерв, нам кажется, будто мы видим; когда задет слуховой – будто слышим и т. д. И отметим здесь одну по меньшей мере странную особенность: очень редко бывает, чтобы ощущение, которое мы испытываем во сне, относилось ко вкусу и к обонянию; когда нам снится сон о цветнике или о лугах, мы видим цветы, не чувствуя их запаха, а если во сне участвуем в трапезе, то видим блюда, не наслаждаясь их вкусом.
Это была бы работа, достойная самых сведущих ученых: раскрыть тайну, почему два наших чувства вовсе не производят впечатления на душу во время сна, тогда как четыре других пользуются почти всей своей силой. Я не знаю ни одного психолога, который занимался бы этим.
Заметим также, что чем глубже эмоции, которые мы испытываем во сне, тем большую силу они имеют. Так, даже самые чувственные наши мысли – сущий пустяк по сравнению со страхом, который мы испытываем, видя во сне, что теряем дорогого ребенка или что нас собираются повесить.
В таком случае можно проснуться, обливаясь потом или слезами.
88. Какими бы странными ни были мысли и представления, которые порой смущают нас во сне, все же, присмотревшись к ним внимательней, мы увидим, что это всего лишь воспоминания или сочетания воспоминаний. Я хочу сказать, что сны – всего лишь память чувств.
Стало быть, их странность состоит лишь в том, что необычно само соединение этих идей, потому что оно свободно от законов хронологии, условностей и времени; таким образом, если хорошенько разобраться, никто никогда не видел во сне того, что прежде было ему совсем неизвестно.
Нас не удивит странность наших сновидений, если мы поразмыслим над тем, что, когда человек бодрствует, четыре силы следят друг за другом и взаимно друг друга поправляют, а именно: зрение, слух, осязание и память; когда же он спит, каждое чувство пользуется исключительно своими собственными ресурсами.
Мне хочется сравнить оба эти состояния мозга с фортепьяно, за которым сидит пианист и забавы ради рассеянно пробегает пальцами по клавишам, словно припоминая какую-то смутную мелодию, хотя мог бы внести в свою игру полную гармонию, если бы задействовал все свои средства. Это сравнение можно было бы развить гораздо дальше, добавив, что размышление для идей – то же самое, что гармония для звуков, и что некоторые идеи содержат в себе другие, так же как главный звук содержит в себе другие звуки, вторичные по отношению к нему, и т. д. и т. д.
89. Мало-помалу увлекшись темой, отнюдь не лишенной привлекательности, я наконец подобрался к системе доктора Галля, который пропагандирует и защищает представление о многообразии органов мозга.
Стало быть, мне не следует ни двигаться дальше, ни заступать за границы, которые я сам себе определил; и все же из любви к науке, коей, как читатель мог заметить, я далеко не чужд, я не могу удержаться и приведу здесь два тщательно сделанных мною наблюдения, на которые можно положиться тем более, что среди читателей найдется немало людей, способных засвидетельствовать их правдивость.
Году в 1790-м жил в деревне Жеврен, неподалеку от Белле, один чрезвычайно хитрый делец по имени Ландо, сколотивший себе кругленькое состояние.
Но вот внезапно беднягу разбил паралич, да так, что его сочли мертвым. Однако на помощь ему пришла медицина, и он выкарабкался, правда не без потерь, потому как его оставили все умственные способности, а главное, память. Тем не менее, поскольку он еще худо-бедно влачил ноги и даже вернул себе аппетит, за ним сохранили управление собственным добром.
Увидев его в таком состоянии, все, кто вел с ним дела, решили, что пришло время отыграться, и, притворяясь, будто хотят проведать больного, зачастили к нему со всех сторон, предлагая ему сделки, покупки, продажи, обмены и прочее, что раньше было предметом его обычных спекуляций. Но осаждавших его ожидал большой сюрприз, и вскоре до них доходило, что придется убраться восвояси не солоно хлебавши.
Продувной старик ничего не утратил из своих прежних коммерческих способностей и, оставаясь тем же человеком, который порой не узнавал своих слуг и забывал все, включая собственное имя, все-таки умудрялся быть в курсе цен на любой товар и помнил вплоть до арпана стоимость любого виноградника или леса на три лье в округе.
В отношении этих вещей его суждение осталось нетронутым; а поскольку его уже меньше опасались, то большинство тех, кто прощупывал дельца-инвалида, попались в те самые ловушки, которые приготовили ему.
Жил в Белле некий г-н Широль, долго прослуживший в полку королевских телохранителей как при Людовике XV, так и при Людовике XVI.
Умственные способности старого солдата были как раз под стать службе, которую ему приходилось исполнять всю свою жизнь, но он в высшей степени обладал даром игрока, так что не только хорошо играл во все старые игры, такие как ломбер, пикет, вист, но и когда в моду входила новая, уже с третьей партии знал все ее тонкости.
Однако г-на Широля тоже разбил паралич, да так, что он впал в состояние почти полной нечувствительности. Тем не менее две вещи удар все-таки пощадил: пищеварение и дар к игре.
Он каждый день приходил в дом, где более двадцати лет имел обыкновение играть, устраивался в уголке и неподвижно сидел, клюя носом, не интересуясь ничем, что происходило вокруг.
Когда же наступал момент сыграть партию-другую, ему предлагали поучаствовать; он всегда соглашался и ковылял к столу; вот тогда можно было убедиться, что болезнь, парализовавшая бóльшую часть его способностей, не затронула ничего, касавшегося игры. А незадолго до своей кончины г-н Широль дал истинное доказательство полноты своего существования как игрока.
Заехал к нам в Белле некий парижский банкир, звали его, если мне не изменяет память, г-н Делен.
У него имелись с собой рекомендательные письма, а поскольку он был не только залетная птица, но еще и парижанин, то в нашем маленьком городке большего и не требовалось, чтобы люди наперебой старались ему угодить.
Г-н Делен был гурман и игрок. В отношении первого его каждый день по пять-шесть часов удерживали за столом, так что ему было чем занять себя; что же касается второго, то тут его развлечь было сложнее: он питал большую любовь к пикету и говорил, что играет по шести франков жетон, что намного превосходило ставку в нашей самой дорогой игре.
Чтобы преодолеть это препятствие, учредили товарищество, где каждый принял или не принял участие, в зависимости от своих предчувствий: одни говорили, что парижане знают об этом гораздо больше, чем провинциалы; другие, наоборот, утверждали, что во всех обитателях этого великого города всегда найдется несколько атомов ротозейства. Как бы то ни было, товарищество образовалось. И кому же оно доверило честь защищать общую кассу?.. Г-ну Широлю.
Когда перед парижским банкиром появилась эта длинная, линялая, бледноликая и ковыляющая боком фигура, которая уселась напротив него, он решил поначалу, что это шутка; но, увидев, как призрак берет карты и виртуозно тасует их, он начал верить, что некогда тот мог быть ему достойным соперником.
Не понадобилось много времени, чтобы убедиться: вожделенная способность все еще жива, поскольку не только в этой партии, но и в немалом количестве других, которые за ней воспоследовали, г-н Делен был побит, раздавлен и так ощипан, что перед отъездом ему пришлось отсчитать более шестисот франков, которые были аккуратно поделены между акционерами.
Прежде чем уехать, г-н Делен пришел поблагодарить нас за хороший прием, который мы ему оказали; тем не менее он громко сетовал на немощное состояние своего противника и уверял нас, что никогда не сможет утешиться из-за того, что так неудачно поборолся с мертвецом.
Войти с помощью соц. сетей: