66. В гастрономической империи литераторы соседствуют с врачами.
В царствование Людовика XIV литераторы были выпивохами; в этом они сообразовывались с тогдашней модой, и мемуары того времени необычайно поучительны на сей счет.
Теперь они гурманы, и в этом наблюдается улучшение.
Я весьма далек от того, чтобы придерживаться циничного мнения Жоффруа, утверждавшего, что если современные произведения слабоваты, то это потому, что их авторы пьют одну лишь подслащенную воду.
Наоборот, я полагаю, что он вдвойне ошибся – и насчет факта, и насчет последствия.
Нынешняя эпоха богата талантами; быть может, они вредят себе своим множеством; однако потомки будут судить о них с гораздо бóльшим хладнокровием и найдут немало поводов для восхищения – так и мы сами воздали по справедливости шедеврам Расина и Мольера, которые современниками были приняты холодно.
Еще никогда положение литераторов в обществе не было столь приятным. Они больше не обретаются в областях возвышенных, под самой крышей, чем их попрекали когда-то; владения литературы стали гораздо более плодоносными, а воды Иппокрены несут в себе и золотые блестки; сделавшись равными всем прочим, литераторы более не слышат покровительственного тона, и – верх благополучия – Гурманство жалует их своими самыми дорогими милостями.
Литераторов зазывают к себе из уважения к их таланту и потому, что в их речах обычно имеется некая пикантность, а еще потому, что с некоторых пор стало правилом, что любое застольное общество должно обзавестись собственным литератором.
Эти господа всегда немного запаздывают, из-за чего их принимают только лучше, потому что желают их присутствия; их приманивают вкусами и ароматами, чтобы они пришли снова; их потчуют и обхаживают, чтобы они блистали; а поскольку они находят это вполне естественным, то привыкают и в итоге становятся, пребывают и остаются гурманами.
Порой это заходило так далеко, что даже становилось немного скандальным.
Пронырливые щелкоперы утверждали, что кое-кто из сотрапезников позволил себя соблазнить, что некоторые своим возвышением обязаны паштетам и что храм Бессмертия открывают вилкой. Но во всем повинны злые языки; эти слухи рассеялись, как и многие другие, – что сделано, то сделано, и здесь я упоминаю об этом лишь для того, чтобы показать: я в курсе всего, что касается моего предмета.
67. Наконец-то среди наиболее стойких приверженцев Гурманства появилось много святош.
Под святошами мы понимаем то же, что понимали Людовик XIV и Мольер, то есть тех, кого в любой религии привлекают лишь ее внешние проявления, а люди, по-настоящему набожные и сострадательные, не имеют к этому ни малейшего отношения.
Рассмотрим же, каким образом к ним приходит это призвание. Среди тех, кто хочет обеспечить себе спасение, подавляющее большинство ищет наилегчайший путь; те же, кто бежит от людей, спит на жестком и носит власяницу, всегда были и всегда будут не чем иным, как исключением.
Однако есть нечто, заслуживающее недвусмысленного проклятия и чего никогда нельзя себе позволить: это балы, спектакли, игры и прочее подобное времяпрепровождение.
И вот пока они этим гнушаются, равно как и теми, кому это нравится, перед ними вдруг предстает Гурманство в совершенно богословском обличье и втирается к ним в доверие.
Ведь, согласно Божественному праву, человек – царь природы и все, что производит земля, было создано для него. Это для него жиреет перепелка, для него кофе мокко источает изысканный аромат, для его здоровья полезен сахар.
Так почему же не использовать, хотя бы с подобающей умеренностью, блага, которые дарует нам само Провидение, особенно если мы продолжаем взирать на них как на вещи тленные и особенно если они вызывают у нас признательность Творцу всего сущего!
Эти причины подкрепляются другими, не менее важными. Можно ли излишне хорошо принять тех, кто наставляет наши души на путь спасения и удерживает на нем? Не следует ли сделать приятными и через это более частыми собрания, цель которых столь прекрасна?
Порой дары Комуса приходят сами по себе, их даже не приходится искать: это что-нибудь на память о школярских временах, или дар старой дружбы, или какой-нибудь желающий загладить вину кающийся грешник, или напомнивший о себе дальний родственник, или благодарный протеже. Как отвергнуть подобные подношения? Как не соответствовать им? Это чистая необходимость.
Впрочем, так всегда и бывает.
Монастыри были настоящими лавками самых обожаемых лакомств – вот почему некоторые любители так горько о них сожалеют.
Некоторые монашеские ордена, особенно бернардинцы, весьма жаловали хорошую стряпню. Повара духовенства раздвинули границы этого искусства, и когда г-н де Прессиньи (умерший епископом Безансона) вернулся с заседания конклава, избравшего папой Пия VI, он говорил, что лучший обед в Риме был у генерала капуцинов.
68. Мы не сможем лучше завершить этот раздел, кроме как достойно упомянув две корпорации, которые нам посчастливилось видеть во всей их славе, но которые исчезли с приходом революции: кавалеров и аббатов.
Какими они были гурманами, эти дорогие друзья! Невозможно было обознаться при виде их раздувающихся ноздрей и широко раскрытых глаз, их лоснящихся, облизываемых губ; но при этом каждый из обоих разрядов обладал своей особенной манерой есть.
В ухватках и повадке кавалеров было что-то военное: они отправляли куски в рот с достоинством, спокойно прожевывали и, горизонтально поводя глазами от хозяина дома к хозяйке, бросали на них одобрительные взгляды.
Аббаты же, наоборот, как-то съеживались, чтобы придвинуться к своей тарелке поближе, их правая рука округлялась, как лапка кошки, достающей каштаны из очага; вся физиономия становилась воплощенным наслаждением, а во взгляде появлялась некая сосредоточенность, которую легче заметить, нежели описать.
Поскольку три четверти из тех, кто составляет нынешнее поколение, не видели ничего похожего на только что описанных нами кавалеров и аббатов, но которых тем не менее необходимо распознавать, чтобы лучше понимать многие книги, написанные в восемнадцатом веке, мы позаимствуем у автора «Исторического трактата о дуэли» несколько страниц, которые не оставят желать ничего более исчерпывающего по этой теме.