5
Бала ждал во дворе.
Позади хлопнула дверь – это был Хаджинур. Я окликнул его:
– Домой?
– Да нет. – Он прикурил. На Хаджинуре была все та же кожаная куртка и брюки, раструбом спускавшиеся на мягкие сапоги. – Надо пройти по пристани, там вечерами предлагают краденое.
Кто-то позвал его: из дежурки выкатилось сразу несколько человек.
Я отошел.
Под деревьями было уже темно – несколько магнитофонов крутили один и тот же модный шлягер, который я слышал в машине Сувалдина: «На вернисаже как-то раз случайно встретила я вас…»
Луны не было, это показалось мне хорошим знаком. В безлунные ночи браконьеры охотнее проверяют свои пиратские сети на осетровых.
Мы с Балой сели в машину.
– Ну, что ж! – сказал я. – С богом!
Через несколько минут я притормозил «Ниву» рядом с Орезо-вым.
– Садитесь, прокатимся. – Я открыл дверцу.
– Далеко? – спросил Хаджинур.
– В сторону метеостанции. А то Бала совсем заскучал. – Мой помощник смущенно улыбнулся.
Хаджинур постоял. Он чувствовал, что выбор, который он сейчас сделает, может круто изменить всю его жизнь. Но колебался он не более секунды.
– Согласен. – Орезов мягко-бесшумно влез в машину.
На этот раз я вел «Ниву» сам. Рядом сидел Хаджинур, сзади, подпрыгивая на неровностях дороги, трясся Бала.
Ехали молча. Хаджинур, удобно устроившись, маленькой полоской наждака шлифовал свой охотничий нож. Даже на взгляд было видно, что финка – бритвенной остроты. Когда она достигла нужной ему кондиции, Хаджинур засучил рукав и аккурат но провел ножом вдоль волосатой руки.
– Будем держаться трассы или махнем берегом? – Я отвлек его от опасного развлечения.
– Можно трассой. – Он удовлетворенно хмыкнул и засунул финку в ножны.
Светофоры салютовали нам желтыми предупредительными огнями. Прохожих было немного. У магазина на проспекте Рыбаков пришлось резко затормозить. Бедолага-офицер, рискуя нарваться на патруль, тащил через дорогу две нагруженные с верхом сумки; впереди, сунув руки в карманы плаща, налегке топала его жена.
– Я бы в жизни такого не потерпел… – скрипнул зубами Хаджинур.
Мы с Балой промолчали.
За оградой завода минеральных удобрений высились, словно гигантские кастрюли, белые металлические баки. Дорогу нам перебежала желтая бродячая собака – я снова затормозил. Фары осветили голые темные бугры впереди.
Уже знакомая дорога вела в ночь, исчезая и вновь появляясь между барханов. Я хотел сократить расстояние, но раздумал.
В пустыне нет ориентиров. Она бесплодна, безгранична, однообразна, нельзя точно определить, не имея опыта, сколько ты проехал, сколько тебе осталось. Пустыня втягивает тебя как пропасть, делая ничтожной частью самой себя. Черная пасть вседозволенности. Как, наверное, страшно остаться в пустыне одному ночью.
Иллюзию обжитости составляли столбы электропередачи. Насколько глухо это место, можно было судить по тому, что за все время, пока мы ехали, нам никто не встретился, и только в одном месте я обогнал казаха с лошадью, явно единственного на трассе.
– Машины! – хрипло сказал вдруг Хаджинур. – Выключите свет…
Далеко, по другую сторону впадины, шли встречные машины. Еще дальше начиналась темнота, простиравшаяся, казалось, до самой отмели преступного рыбинспектора Зубкова, о котором мне поведал Сувалдин.
Я затормозил. Мы вышли из «Нивы».
Огни встречных машин были еще далеко, снопы огня то вздымались, то снижались вместе с дорогой.
– Как мы узнаем, едут ли они с рыбой? – спросил Бала обеспокоенно. Выросший в семье юристов, он заботился о том, чтобы не нарушить прокурорскую этику.
– Этого я пока не знаю, Бала, – ответил я. – Там увидим. Встречный транспорт был уже недалеко.
Я услышал музыку. Это была все та же мелодия – «…А вы вдвоем, но не со мною…»
Мы вернулись в машину, я снова включил зажигание. Приближавшиеся снопы света весело ползли между барханами.
Я подвел «Ниву» к осевой и затормозил.
– Будете останавливать здесь, – объявил я Хаджинуру и Бале. – Сам я останусь за рулем. Если они попробуют развернуться, мы их быстро догоним,
– Это Вахидов, – сказал Хаджинур через минуту. – Сажевый комбинат. Нас заметили.
Впереди шла уже знакомая, бежевого цвета, «Волга», она шла прямо на нас. Нашей прокурорской карете предстояло первое боевое крещение.
Другие машины начали сворачивать – мы ничего не могли с ними поделать.
«Волга» Вахидова затормозила, подъехав почти вплотную к высланным мною дозорным, из нее вышел грузный, начальственного вида человек. Он что-то сказал Хаджинуру и Бале, и все трое направились ко мне. Вид у моих посланцев был явно смущенный.
Не заглушив мотор, продолжая наблюдать за «Волгой» на дороге, я вышел, остановился у кабины.
– Здоров… – начальственно-дружелюбно пробасил прибывший. – Парфенов, зампред Рыбакколхозсоюза. – Моя ладонь утонула в его мощной мясистой лапе. – Рад познакомиться. Вот… Предисполкома дал машину – проехать, посмотреть, какие условия у рыбачков… Куришь? – Он достал коробку с вензелями на крышке. – «Герцеговина Флор». Любимые папиросы были у Хозяина…
Я хмуро смотрел на его добродушно оплывшую будку, добротный, слегка расплывшийся по обрюзгшей фигуре пиджак с депутатским значком.
– Такие дела, мужики… – Он помолчал, словно обдумывая общую нашу беду – пустые полки магазинов, казнокрадство, экономическую катастрофу.
Я знал все, что сейчас будет: доверительный перекур, несколько конфиденциальных новостей с самого верху, пара одобрительных слов по адресу нашей благородной профессии… И совращение. Вместе с крепким мужским рукопожатием.
Мы уже курили. Все так и было.
– Обстановка в области сложная. – Парфенов энергично зачадил «Герцеговиной». Мощные струи потянулись по его новой, со склада, штормовке. – Мэр мандражирует… Его можно понять: правительственную комиссию возглавит кто-то из зампредов…
Предполагалось, что я, прокуроришка маленькой пятистепенной прокуратуры со штатом в три человека, изойду слюной от чести, оказанной мне одним из сильных мира сего.
В бежевой «Волге» было тихо, там тоже не выключили зажигание.
Парфенов не спешил. Выдержке его стоило позавидовать. Он задал несколько незначительных вопросов, лишь потом взял быка за рога:
– Квартиру тебе не дали? А чего не приходишь? – Он разыграл удивление. – Вы же водная прокуратура! Можешь претендовать на площадь в ведомственном жилом фонде… Постой! На днях уезжает предрыбколхоза Куманьков… Знаешь его? Хоромы у него, правда, не бог весть какие… Три комнаты. Окна на одну сторону. Ты зайди…
Я был благодарен судьбе, что жена моя не слышит нашего разговора.
– Тогда помощник твой, – он взглянул на Балу, – переехал бы в комнату, которую ты сейчас занимаешь…
Транспорт, который двигался позади бежевой «Волги», успел благополучно нас объехать и теперь снова выбирался на трассу далеко за нашими спинами.
– Ну ладно, – сказал я. – Мы здесь не за тем собрались. Скажите водителю – пусть откроет багажник…
– А это еще зачем? – Парфенов разыграл искреннее недоумение. – Ты можешь мне объяснить?
– Могу. – Я уже закусил удила, и все было мне нипочем. – Там, может статься, есть красная рыба.
– Там нет никакой рыбы.
– Я предпочел бы убедиться.
Он с сожалением посмотрел на меня.
– Что же, по-твоему, коммунист, даже если он прокурор, не может доверять другому коммунисту? Ведь если мы с тобой друг другу сегодня не поверили, как же нам люди будут верить?
– Дело не в партийной принадлежности…
– Вот, значит, как… – Он присвистнул. – Круто берешь! Но ладно. Будем считать, что ты погорячился… Я поехал! – Он подал руку Хаджинуру, Бале, сочувственно взглянул на меня, тяжело повернул к машине. – И смотри, не откладывай с квартирой. А то перехватят…
В «Волге» включили мотор, водитель аккуратно подал ее вперед, к Парфенову. Под шипами заскрипел песок. Машина была уже рядом.
Я нагнулся к дверце водителя. Через окно – он не успел мне помешать – выдернул ключ зажигания.
– Выходите.
– Что такое?
Уже знакомый мне снабженец сажевого комбината – лысый, с выбритым подбородком и усами подковой – показался из машины.
– Откройте багажник, – я положил ключи на капот.
Снабженец посмотрел на Парфенова. Начальственный зампред Рыбакколхозсоюза ничего не сказал, сделал несколько шагов в сторону.
– Я человек маленький, как скажете… – Вахидов открыл багажник, крышка поднялась до упора, энергично и плавно качнулась.
Багажник оказался заполнен тушами свежей рыбы. Это были осетры – не особо крупные, шесть – десять килограммов каждый.
Я закрыл багажник.
– Прошу в машину Бала. – Я обернулся к своему помощнику, он был тише воды и ниже травы. – Перейдете в «Волгу». За руль. Доставите обоих в прокуратуру. Хаджинур сядет на заднее сиденье между ними…
– Я понял.
– Возьмите от обоих объяснения. Чья рыба, как к ним попала? Куда везут, занимались ли раньше скупкой осетровых у браконьеров и у кого именно? И ждите меня. Я еще проскочу вдоль берега. Все.
– Не все! – Парфенов злобно взглянул в мою сторону. – И здесь смотри тоже! – Он дернул дверцу. – И меня обыщи! Чего уж там! – Он стал выворачивать пустые карманы. – Поиздевайся вдоволь! Сегодня Парфенов у тебя в руках! Но завтра ты мне ответишь за провокацию! – Он бешено закрутил перед моим носом огромным кулаком. – За то, что вы мне подсунули в багажник! Вместе с этим… – Он ткнул пальцем в Вахидова. – Все ответите! Сволочи!
Он тяжело плюхнулся в машину, но не сзади, с Хаджинуром, как я предлагал, а на первое сиденье, рядом с Балой.
– Я требую срочно доставить меня к дежурному по облисполкому. Я – депутат и пользуюсь депутатской неприкосновенностью…
«Черт с тобой, – подумал я. – Надеюсь, ты не выхватишь руль и не сбросишь машину в кювет».
Орезов молча сел на второе сиденье.
– Одну минутку, товарищ прокурор!..
Вахидов отозвал меня.
– Одну минутку… – В машине нас не могли слышать. – Я человек не богатый, есть люди богаче меня… Но все же! Я позвоню, мне принесут. Сколько? Тридцать тысяч?
– В машину! – приказал я.
– Пятьдесят? Сто тысяч?
– Бала, – я нагнулся к кабине, – сразу вызывайте следователя. Пусть возбуждают уголовное дело, посылает людей на обыск. И сразу арест на имущество…
Минут тридцать я буквально крался с «Нивой» по трассе, до одури вглядываясь в черноту. Время от времени останавливался, выходил на дорогу. Стояла абсолютная тишина. Ветер был с моря.
«Настоящая браконьерская ночь… Даже если заглохнет мотор, лодку все равно не вынесет на середину, а прибьет к берегу…»
Побережье было пусто. В одном месте я увидел несколько «козлятников», но и в них тоже было темно и пусто. Я плохо представлял себе, где может находиться браконьерская лодка, выгрузившая добычу. Зарыться в песок? Вернуться в море? Я слышал об обоих этих вариантах. Тягач тоже мог уволочь тяжелую лодку. Но чтобы погрузить ее на машину, требовалось достаточное число людей.
Под ногу мне попало что-то твердое. Я нагнулся. Это был обломанный кусок весла, тут же валялась изуродованная уключина от «кулаза». Железо было натыкано всюду.
Я решил не ехать дальше, укрыл «Ниву» позади «козлятников»: если бы лодку повезли по трассе, они не смогли бы проскользнуть незаметно.
Показалась луна, она была похожа на огромную приплюснутую чашу. Вдали виднелось несколько домов – в них никто не жил: пустые глазницы окон, выщербленные стены. Берег, покрытый серым мелким ракушечником, чуть слышно поскрипывал, звук напоминал скрип качалок, без устали ночью и днем качавших нефть.
В море, впереди, что-то темнело. Это были уже виденные мною остатки разрушенных скал. Я находился метрах в трехстах от метеостанции, у опустелого города.
«Все следы ведут сюда…»
В ту же секунду я увидел фары отъехавшей от берега машины.
Пока я был здесь, она находилась по другую сторону метеостанции. Это был, должно быть, приспособленный для езды по ракушечнику с песком мощный «газон» с двумя ведущими осями и высокой посадкой. Водитель шел на скорости по грунтовой, сильно петлявшей дороге в сторону шоссе. По-видимому, он решил пройти ее быстро, в один прием, чтобы не засесть.
Это ему удалось. На трассе машина остановилась. Водитель, как и я, выключил фары, вышел из кабины – мне было хорошо слышно, как щелкнула дверца. Он несколько секунд постоял. Потом дверца щелкнула вторично.
Я дал ему отъехать, осторожно повел «Ниву» к шоссе.
План мой был прост – не приближаться к едущему впереди, пока мы не окажемся перед самым городом.
Гонка началась.
Он знал дорогу и сразу же легко ушел вперед. Я мчался в полном одиночестве.
Шуршал асфальт. Я держал скорость под восемьдесят с лишним, но впереди было по-прежнему темно, пусто.
«Бала и Хаджинур завезли сиятельного зампреда Рыбакколхозсоюза в облисполком и занялись Вахидовым и рыбой… – подумал я. – Бала, должно быть, берет объяснение, а Хаджинур созванивается с торгашами…» Ресторан на пристани еще работал.
«Ниву» сильно заносило – я мчался, словно по наледи.
Скоро должны были появиться окрестности Восточнокаспийска – железнодорожный переезд, замкнутый перемычкой кусок залива для сброса использованных вод и дальше старый, полуразрушенный пост ГАИ…
Внезапно далеко впереди я увидел ощупывающие дорогу полоски света, они показались мне удивительно короткими, словно отрубленными. Там шла машина. Вот ее фары выхватили из черноты информационный щит ГАИ, поднятый под углом полосатый шлагбаум. Я резко прибавил скорость.
В город мы въехали почти одновременно. Незнание топографии города не позволяло мне двигаться параллельными улицами: я принужден был держаться «на длинном хвосте».
Не удалось мне и разглядеть номер машины. Я понял только – передо мной был никакой не «газон», а обычный «Москвич». В полумраке было трудно определить его цвет, что-то подсказывало мне, что машина изрядно потрепана и управляет ею никакой не ас, а любитель. И возможно, нетрезвый.
Так мы тянулись еще некоторое время один за другим, пока неизвестный водитель неожиданно не свернул к Нахалстрою. Мы проскочили центр неряшливой площади с «Парикмахерской Гарегина», с основополагающими жизненными вехами – роддомом и приютом для престарелых. «Москвич» сделал еще два-три поворота, и тут я его потерял.
Было темно. Я мгновенно прекратил преследование, главным было сейчас – точно установить свои координаты, тогда утром можно продолжить розыск.
Я выскочил из машины. Прошел вдоль улочки. Глиняные невысокие дувалы. Тусклый свет. Приземистые домики с прилепившимися к ним террасками. Сарайчики. Гаражи.
«Если я точно свернул за ним, машина должна стоять где-то здесь…»
«Второй тупик Чапаева» – значилось на табличке.
Я почти бегом вернулся в машину, включил зажигание.
Пятиэтажный жилой дом – с водной милицией и прокуратурой в угловом подъезде – не спал. Идя по двору, я слышал доносившиеся сверху отголоски детского плача, приглушенный смех.
Окна водной милиции были ярко освещены, словно там отмечалось торжество. Балюстрада водной прокуратуры выглядела тускло. В кабинете у Балы неярко горела настольная лампа.
– Прокурор области вас разыскивает, Игорь Николаевич… – объявил дежурный Баранов. – Он просил сразу ему позвонить.
– Что-нибудь произошло? – сросил я.
– Да нет. Все нормально. Повезли осетрину сдавать – пока не вернулись.
– Следователь приехал?
– Сказал, уложит детей и приедет…
Я поднялся к Бале.
В кабинете было тихо. Мой помощник что-то быстро записывал. Напротив, обняв ладонями виски, беззвучно раскачивался на стуле Вахидов. Я понял, что он молится. Или плачет.
Я включил верхний свет. Вахидов поднял голову. Передо мной сидел человек, увидевший за моей спиной собственную смерть.
Я поманил Балу на балкон.
– Что случилось?
– Парфенов в машине повел себя резко. Сказал, что Вахидова надо расстрелять, как Умара Кулиева, потому что это экономическая диверсия – спекулировать осетриной, когда простой народ голодает…
– Ну и подонок!
– Вахидов понял, что начальство от него открестилось. Сделает козлом отпущения… Сейчас он все рассказывает…
– Все?
– Или почти все. Как выручал начальство. А заодно набивал карманы себе и им… – Бала выражался в не свойственной ему решительной манере. – По указанию областных властей он на протяжении ряда лет закупает у браконьеров икру и красную рыбу… Причем в большом количестве. В последнее время он приобрел двести пятнадцать килограммов приготовленной кустарным способом паюсной икры…
– И куда икра пошла дальше?
– На стол к узкому кругу лиц. На подарки. В Москву.
– А что руководство комбината?
– Оно – в курсе. Все оформляется через орс…
– А указания?
– Только устные. Ни письменных распоряжений – ничего! Собственно, мы как следует и не поговорили… Очень много звонков. Я не беру трубку, тогда звонят дежурному. Областной прокурор, директор сажевого комбината – все уже знают – Парфенов будто бы обвинил нас в провокации… Смешно!
Смешного было мало.
Бала не представлял себе людей, против которых мы выступили, и последствий нашего противостояния. За нечто совсем невинное по сравнению с этим я в один момент оказался по другую сторону Хазарского моря.
– На обыск к Вахидову уехали?
– Да. Хаджинур и обэхээсник. Сразу же, как мы вернулись.
– Бураков не приезжал?
– Его не нашли. Полковник Агаев в командировке.
– Сделаем так, Бала… Сейчас ты отсюда уедешь. – Он удивленно посмотрел на меня. – Тут нам не дадут работать. Перевезем Вахидова на пристань… – Несколько дней назад полковник Эдик Агаев уступил нам часть причала, где мы могли поставить свой катер. Там же у нас было небольшое помещение со столом и несколькими стульями. – Магнитофон у тебя на месте? – Я знал, что он держит в столе портативный магнитофон и кассеты.
– Тут.
– Возьми с собой. Обязательно запишешь его показания… – Я спешил, нервозность моя передалась Бале. – Будешь продолжать без меня. Я приеду, как только освобожусь…
Вахидов, не слушая наш разговор, тягуче-безмолвно раскачивался на стуле.
– Пойдемте с нами, – сказал я. Он покорно поднялся.
Мы пошли к дверям. Бала хотел выключить свет, но я предупредил:
– Не надо. Только дверь запри!
В приемной я нашел ключ от черной лестницы, незамеченные, мы спустились вниз.
– Сюда? – Бала показал на бежевую «Волгу» Вахидова.
– Пусть стоит. Я отвезу вас сам.
Едва я вернулся, как в коридоре раздались шаги. Последним движением я выгреб из сейфа кучу бумаг, бросил на стол. И тут же кто-то без стука властно распахнул дверь.
– Могу?
На пороге стоял круглощекий, спелый, как наливное яблоко, зампредисполкома Шалаев, который еще на днях интересовался, не задерживали ли мы браконьеров с икрой. За ним выступал собственной персоной прокурор области Довиденко – длинный, под потолок, колосс на бог весть уж каких там ногах.
На Довиденко была «генеральская» – государственного советника юстиции – форма. Непонятно, почему он оказался в ней в столь поздний час. Может, надел специально? Чтобы покрепче надавить?
Кто-то третий – невидимый мне – подергал дверь кабинета Балы, но, решив, что она заперта изнутри, отошел.
– Вот он, возмутитель спокойствия!.. – вполне дружески, даже радостно приветствовал меня Шалаев. Небольшого роста, в отличие от Довиденко, он производил впечатление человека сильного и крупного, с крутыми, как у зубра, плечами и короткой шеей. – Навел, понимаешь, страху на всех, а сам сидит тут со своей макулатурой… – Он показал на сваленные в беспорядке бумаги.
– Дежурный передал тебе, чтоб позвонил? – сухо спросил Довиденко. – Может, забыл? С ним станется…
Я успокоил его:
– Передал.
– А чего не звонил?
Он хотел, чтобы я четко определил позицию. «Не дозвонился», «У тебя было занято», «Извини»… Мне простилась бы любая ложь, потому что за ней стояло отступление, нежелание портить отношения с местной властью, покорность, капитуляция.
– Не позвонил – и все! – сказал я.
– Как это? «Не позвонил – и все»? – попер Довиденко.
– Ну так. Как ты слышал…
Я с ходу сломал его представления о каких-то отношениях, которые будто бы связывают нас крепче, чем наши обязанности перед законом, перед совестью. Перед элементарной порядочностью.
– Да я!.. Да ты знаешь!.. – От моей наглости Довиденко даже потерял дар речи.
– Пошел ты! Знаешь, куда…
– Бросьте вы, мужики… – Шалаев просунулся между нами. С его круглого смешливого лица не сходила терпеливая, ласковая улыбка. – И ты тоже хорош! – Он обернулся ко мне. – Мы к тебе в гости в первый раз… А ты? Разве гостей так встречают?
В ту же минуту, словно по волшебству, в дверь постучали. Баранов внес на подносе заварочный чайник, ложки, чашки, тарелочку с миндалем и изюмом. Откуда-то появилась бутылка «Кер-оглы». Дежурный проворно разлил по чашкам коньяк, сунул в каждый чайную ложечку, как в чай, пожелал нам приятного аппетита и неслышно удалился.
Я узнал школу Эдика Агаева.
– За встречу, – Шалаев поднял чашку, предварительно убрав из нее ложку. – За успехи. И служебные, и личные.
Шалаев не опустился до разговоров о квартире для прокурора, как это сделал до него незадачливый зампред Рыбакколхоз-союза, и даже не упомянул о Парфенове.
– Непорядков много. Не все идет, как хотелось бы…
Он оказался хитрее и дипломатичнее прокурора – он понял меня сразу и теперь пытался переориентировать дубоватого, прямолинейного Довиденко.
– Но надо друг другу помогать. Интересы-то у нас одни.
Так? Надо всем вместе. Тогда, может, что-то и получится… – Он допил чашку. Мы с Довиденко только пригубили. – Что нам делить?
Мы немного еще поговорили. Шалаев взглянул на наши чашки с коньяком, на часы, поднялся.
– Ну, вы тут сами, мужики. Если что надо, мы всегда поддержим, только чтобы для дела хорошо…
Я проводил Шалаева вниз. Когда я вернулся, Довиденко ждал меня в приемной, глядя на закрытую дверь в кабинет Балы.
Из-под двери моего зама тянулась узкая светлая полоска. Я включил свет в приемной, и она исчезла.
Мы вернулись ко мне в кабинет.
Несмотря на то что Довиденко приехал специально, чтобы со мной поговорить, начало разговора у него не было готово. Слишком долго действовал он и жил только либо как начальник, либо как подчиненный. Обе эти позиции сейчас не годились.
– Какие у тебя силы, чтобы раскрутить это дело с рыбой? – Довиденко, наконец, решился.
– Не густо, – признал я. – Нас всего трое.
– Следователь у тебя один?
– Один.
– Еще у Агаева один, – задумчиво сказал Довиденко. – Да еще двое оперативников.
– Трое. Один в ОБХСС.
– Да-а…
Он вынул расческу, несколько раз тронул макушку, где уже намечался заметный отлив волос, продул зубцы и, не глядя, сунул ее назад, в карман. Несмотря на генеральские отличия, он был похож на начальника станции, принарядившегося к встрече поезда с делегатами.
– А дело большое, серьезное… Тут для целой бригады работы на несколько лет. Согласен? Изымать документацию в отделе снабжения… Экспертизы… Судебно-бухгалтерскую, судебно-экономическую… Эти обязательно! Осетровую оформляли, видимо, как частиковую, полученную в рыбколхозах… Значит, судебно-ихтиологическую…
Довиденко, скорее всего, был выдвинут в прокуроры из следователей, в нем чувствовался конкретно-деловой профессионализм.
– …Поднять накладные, путевые листы – доказать, что в те дни, когда оформлялись накладные, в рыбколхозы машины не направляли. Допросы шоферов, экспедиторов… А тут еще – холодильные установки! Мастера должны были видеть, чем загружены холодильники. Большо-о-е дело!
Все, о чем он говорил, было абсолютно верно.
– …Конечно, взять в производство такое дело лестно и почетно… Но маленькой прокуратуре с этим не справиться. Нет ни сил, ни средств, так? – Я молчал. – Значит, все равно придется просить помощь со стороны…
– Есть еще бассейновая прокуратура… – возразил я.
– Дело это только начинается в море, – гнул свое Довиденко. – А ниточки-то все равно тянут сюда, на сушу. В глубь города, в районы. К нам. А кроме того, водникам не пробить противодействие, которое наверняка начнется. Вы не знаете расстановки здешних сил…
Он не обманывал меня. И сам, почувствовав это, успокоился – таково волшебное свойство правды.
Замолчав, он слил остатки «Кер-оглы» в чашку Шалаева и плеснул себе чая.
– Я уже говорил с прокурором бассейна… – Он отпил чай.
– Не остыл? – спросил я.
– Пить можно… Твой шеф согласен со мной. Кроме того, я связался с транспортной прокуратурой Союза. Ну, и партийные органы, конечно, нас поддержали… Так что вопрос о подследственности уже решен.
Я повторил процедуру с переливанием коньяка, налил себе чая. Заварка была индийская – давно забытая в наших краях. К агаевскому угощению мы не притронулись.
«Этого следовало ожидать, – подумал я. – Бассейновая прокуратура – организация новая, межрегиональная. За ней никто не стоит, кроме московского начальства, а оно далеко!»
Я сидел, постукивая костяшками пальцев по столу. Довиденко не торопил меня – пил чай, потом обнаружил на тумбочке газету «Водный транспорт» – в областной прокуратуре ее не получали, – прошуршал страницей.
«Областная прокуратура, конечно, потянула бы это дело, оно ей под силу… Но Довиденко нужен мой материал не для того, чтобы его расследовать! А чтобы его похоронить! Спасти репутацию коррумпированных местных властей…»
У меня не было выбора.
«Дело они все равно отберут…»
– Прокурор бассейна сказал, что у тебя все еще висит убийство Пухова… – Довиденко только делал вид, что читает. – С ним много работы.
– Вы его так и не раскрыли? – спросил я.
– Нет. Касумов молчит. Оружие мог подложить любой…
– Между прочим, из-за того, что меня не допускают к Касумову, я не могу расследовать убийство Пухова! – зло сказал я.
– Он тебе действительно нужен? Я распоряжусь, чтобы завтра Касумова перечислили за тобой. А впрочем… – Довиденко решил ковать железо, пока горячо. – Я прямо сейчас позвоню начальнику следственного отдела. Он все подготовит…
Довиденко подвинул к себе телефонный аппарат.
– Пышматов! Завтра перечислишь Касумова за водной прокуратурой… Что? Ну, хорошо… – Он положил трубку. – Послезавтра. Как всегда – в последнюю минуту что-то или упущено, или забыто. Сам знаешь… Кстати, как ты думаешь поступить с Вахидовым? – спросил он вдруг.
– А как ты посоветуешь?
Довиденко сделал вид, что пока не решил.
– Он хоть и негодяй, но целая куча детей. К тому же коммунист. Характеризовался положительно. Фотография – на городской Доске почета…
– Отпустить?
– Пусть идет. Мы сами ему изберем меру пресечения… – Довиденко отпил чай.
Я подвел итог.
– Хорошо. Поскольку я уже послал на обыск, дело все-таки возбудим мы. А Вахидова отпустим.
– Слово?
– Дикси, как говорили римляне. «Я сказал».
Я проводил Довиденко к лестнице, вернулся, вышел на балкон. Со света в первую секунду внизу нельзя было ничего разобрать. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что Довиденко, стоя у машины, разговаривает с двумя молодыми людьми в длинных черных пальто или плащах.
На том берегу молодые следователи прокуратуры давно уже пристрастились к дорогим черным кожаным пальто с погончиками. Теперь эта мода, видимо, шагнула через Каспий.
«Это – следователи, – безошибочно определил я. – Они оставлены, чтобы задержать Вахидова, как только он покинет прокуратуру».
Я подождал. Вокруг была тишина густонаселенного общежития, изредка нарушаемая чьим-то вырвавшимся громче других стоном, скрипом матраса или звяканьем кружки о ведро.
Еще через минуту огоньки красных стоп-сигналов плавно закачались над рытвинами нашего неухоженного жилого двора.
Собрался и я. Моей лампе, как и светильнику в кабинете Балы, предстояло гореть до рассвета.
Я подождал, пока оба следователя прокуратуры войдут в дежурку, прошел к «Ниве» и, стараясь не особенно шуметь, выехал со двора.
– …Часть рыбы шла в шашлычные и рестораны, – рассказывал Вахидов. – Разница покрывала накладные расходы. Остальную рыбу отправляли в разные города. В Москву, в Тольятти. В Среднюю Азию. Мне давали адреса, я отправлял.
– Письменные распоряжения были? – спросил я.
– Все устно. «Надо послать в Москву, в Главснаб… Утверждают лимиты…» Я отсылаю.
– А квитанции?
– На комбинате. В сейфе… Часть рыбы закупали через орс как частиковую… – Довиденко как в воду глядел.
Вахидову и в голову не приходило, что он совершает тяжкие преступления:
– Все знали! Благодаря икре да осетрине мы выбили для области импортной мебели, дополнительно к лимиту – машин, запчастей…
Отчасти было жаль его. Он мотался по побережью в ночь-заполночь, договаривался с браконьерами, рисковал, организовывал. Большие люди пользовались его услугами, не скупились на благодарности, смотрели сквозь пальцы на то, что он не забывает и себя, и никогда не оставляли улик.
«Довиденко легко отрубит концы, как оговоры уважаемых в городе лиц…»
Мне оставался круг вопросов, связанных непосредственно с браконьерским промыслом, и я не собирался и его тоже отдавать «территории».
– У кого вы брали рыбу? У разных рыбаков или у одного?
– У меня был свой постоянный шеф лодок…
– Как его зовут?
– Я называл его просто Шеф.
– Опознаете, если показать фотографию?
– Конечно! Небольшого роста. С усиками…
– Работает где-нибудь?
– Вряд ли! Обычно он на берегу. С ездоками… Лодки ведь могут прийти в любое время!
– Ездоков его знаете?
– Сейчас все больше новые. Часто меняются… Прежних я знал – по многу лет ходили.
– Сейчас совсем не ходят?
– Ветлугин Сашка погиб. Умара Кулиева приговорили к расстрелу… Еще был Мазут. Его, говорят, посадили…
– Ветлугин, Умар Кулиев, Мазут… Не ошибаетесь?
– Что вы! Столько рыбы закуплено было!
– А не боялись, что задержат? Ведь есть рыбнадзор, милиция…
– Милиция самабрала рыбу. Участковые, дежурные…
– А этот дежурный, который сегодня…
– И он тоже. Шеф ежемесячно платил и милиции, и рыбнадзору…
Я завез Балу на квартиру.
– Отоспись. Придешь после обеда.
– Не могу. У меня вызваны люди.
– Я сам с ними поговорю. Спи. Магнитофон я оставлю с собой.
От Балы я ехал вдвоем с Вахидовым.
Город просыпался.
Окрестные скалы четко вырисовывались по обеим сторонам бухты. Какая-то женщина снимала замок с двери аэрокасс – пудовый, им можно было запирать ангар с боевыми самолетами. С базара на автостанцию несли сумки с овощами, цветы.
Вахидов жил рядом с парком, в доме, где обитали многие уважаемые в городе люди. Рядом находился хлебный магазин, в котором хлеб всегда был свежим; «Гастроном», где хоть что-то можно было купить, кроме рыбных консервов, верблюжьего мяса и супных концентратои. Здесь же поблизости располагалась срочная химчистка, прачечная и спецполиклиника.
– Кто будет вести мое дело? – спросил Вахидов. – Вы?
– Нет. Областная прокуратура.
– Эти будут вести дело так, будто я действовал в одиночку и никто ничего не знал!
Я промолчал.
– Все всё знали! Из той же прокуратуры постоянно звонили: «Две-три рыбы, пожалуйста… Или с килограмм икры! У нас гость из прокуратуры Союза!» А то записки присылали. Надо бы сохранять! – Вахидов совсем раскис. – Жену ждет удар, не знаю, как ей и сказать…
У парка он попросил остановить:
– Не надо к дому.
Он тяжело дышал. Как писал царь Соломон: «Есть время собирать камни и время их разбрасывать. Время жить и время умирать…»
Под деревьями я увидел двоих в кожаных пальто, это были те же следователи, что ждали Вахидова во дворе прокуратуры. Не дождавшись, они поняли, что их обманули, и переместились сюда.
– Хотите, я отвезу вас куда-нибудь, где вы сможете выспаться? – поколебавшись, спросил я. – Это единственное, что я могу еще для вас сделать.
Он вопросительно взглянул на меня.
– Видите, те, в черном. Это за вами.
– Спасибо, – он покачал головой. – Я пойду. Голова у меня, слава богу, работает. Я еще не такое расскажу! Сейчас надо кричать во весь голос. Если свиньям этим ничего не напоминать, они и вовсе от меня откажутся…
Я проехал мимо областной больницы. Напротив находилась станция «Скорой помощи». Несколько «рафиков» стояло прямо на улице.
«Где оставить кассеты с показаниями Вахидова?»
Только после этого можно было ехать домой или в прокуратуру. В который раз проезжая мимо железнодорожного вокзала, я вспомнил, что с вечера ничего не ел, оставил «Ниву» на стоянке, вышел на площадь.
Утро выдалось пасмурным, но дорога была оживлена. Шли в школу дети. На перекрестке молодая мама в туркменском национальном макси смотрела, как два ее малыша с портфелями перебегают дорогу. Видимо, дальше она их уже не провожала.
Я вошел в вокзал. Буфетов внутри не оказалось. В высоком, как собор, пустом зале под потолком свирестела цикада. Я вернулся на площадь. Ни один поезд в этот час не прибывал, не убывал. Сбоку, рядом со входом, продавали пирожки. Я купил и, отойдя в сторону, начал есть.
Ничего толкового не приходило на ум. Я вернулся в машину, положил магнитофон на колени, включил запись.
Чужой голос, совсем не мой, только напоминавший его, задавал вопросы, Вахидов на них отвечал.
«– И сколько одна лодка доставляла в сутки?
– До ста осетровых каждый раз.
– А по весу?
– Примерно по пятьсот – семьсот килограммов в день круглый год. Иной раз привозили и до тонны…»
Я вырубил магнитофон.
«Размер нанесенного ущерба – миллионы рублей с одной лодки!»
Внезапно я вспомнил человека, которому смело мог оставить на сохранение кассеты.
Я снова сел в «Ниву», проехал с километр в сторону набережной, вышел и направился к молу.
Темная, тяжелая бирюза тянулась за горизонт, сквозь облака пробивалась узкая щелочка света. Я подошел ближе, «Александр Пушкин» чуть покачивался на зыбкой воде. Сквозь стекло рубки я увидел черную курточку капитана Миши Русакова. Миша словно отбивал поклоны – фуражка его то появлялась в стекле, то вновь исчезала. Он драил необычного вида лодку, пришвартованную к борту «Пушкина».
– Миша, – позвал я.
Он не слышал.
– Миша Русаков! Капитан!
«Капитан» он сразу услышал – это было уже от профессии.
– Прошу вас, Игорь Николаевич! – смешные, как у моржа, усы затопорщились.
– Что это за агрегат у тебя там? – Я показал на лодку.
– Бесхозная. Хозяин так и не нашелся… Хотите, покажу ее в действии?
Русаков отвязал цепь, движения его были быстры и четки.
Один за другим он завел спущенные за корму лодочные моторы. Взревев и почти вертикально задрав нос, лодка выскочила в залив, оставляя за собой перистый след. Вдоль бортов лодки тянулись длинные серебристые «сигары». Сделав круг, Русаков выключил двигатели – опустив нос, лодка вернулась на место.
– Игрушка, – сказал Миша Русаков. – Ни один милицейский катер не догонит. А это дополнительные баки с горючим, – он ткнул в «сигары». – Используются в военной авиации.
Я показал Мише на причал – Русаков накрыл лодку маскировочной сеткой, поднялся ко мне.
– На судне полный порядок, – он полушутливо бросил руку к фуражке.
Мы подошли к «Ниве». Я достал завернутые в «Водный транспорт» пленки.
– Это кассеты, Миша, – сказал я. – Очень важные для нас. Положи их подальше. И помни: о них никто не должен знать. Вернешь их только мне…
Миша улыбнулся:
– Хорошо, Игорь Николаевич!
Пленки, жегшие мне руки всю вторую половину ночи и утро, были теперь в надежном месте, я мог не бояться, что у меня их выкрадут из кабинета, из дома, из машины.
Облака начинали рассеиваться. С моря приближалось небольшое судно, похожее по классу на «Александра Пушкина». Белые буруны сопровождали его с обеих сторон. Оно передвигалось словно в кипящей воде…
– Это «Спутник» рыбнадзора. – Миша подал мне руку. Он все хорошо понял. – Не беспокойтесь. Все будет в полной сохранности… Вы домой?
– Нет, надо проехать еще в одно место…
При свете дня Второй тупик Чапаева выглядел грязным рядовым мостком в клоаке гигантского, безбрежно раскинувшегося вокруг Нахалстроя. Грубо окрашенные заборы. Мусор вокруг единственного контейнера. Узкий цементированный тротуарчик с навечно оставленными при его создании вмятинами чьих-то сапог. Гнилостный запах напоминал, что Каспий, как ни говори, находится все-таки во впадине, где все разлагается быстрее, чем наверху.
Дважды прошел я из конца в конец, пытаясь решить, попала ли машина, которую я преследовал накануне, сюда, в тупик. Или в тупик попал я сам, а машина свернула на другую улицу.
Обе версии имели одинаковые права. Водитель мог и свернуть, и поставить машину во двор, тем более что сначала я проехал мимо Второго Чапаевского и лишь потом, не обнаружив ее впереди, вернулся.
– Помощь не требуется?
Я увидел мужчину в теплом рыбацком ватнике. Он стоял рядом с дощатым туалетом, напротив забора, – я не сразу заметил его.
Должно быть, он довольно долго наблюдал за моими передвижениями.
– Чапаевских – два тупика? – поинтересовался я.
– Целых четыре. – Он подошел ближе, лицо его показалось мне знакомым. – Смотрю и думаю, что водному прокурору понадобилось в нашем тупике?
Я узнал его.
«Баларгимов!.. Напарник Ветлугина по последней его охоте на качкалдаков…»
– Материал о самовольной застройке… – Я сам удивился собственной находчивости. – А вы? Ваш дом тут?
Он открыл калитку.
– Заходите, посмотрите, как мы живем.
Я взглянул вдоль улочки, показавшейся мне вымершей, – вокруг не было ни единой души, не доносился ни один звук.
– Ну что ж. – Я не заставил просить себя дважды.
Маленький двор под стать был каркасно-засыпному ящику, типовому жилищу самстроя. Никакой машины нигде я не обнаружил. Во дворе я увидел песок, несколько крафтпакетов с цементом – хозяин что-то строил. Еще дальше виднелся сарай.
– Сюда. – Дверь открывалась прямо в комнату, прихожей не было.
Вдоль узкого пенала стояли подряд буфет, газовая плита, две узкие, с металлическими спинками, кровати.
На полу с самодельными половиками играли два ясельного возраста малыша. В конце пенала висела занавеска, там была вторая комната.
– Знакомься, – сказал Баларгимов женщине, показавшейся из-за занавески. – Это новый водный прокурор.
– Добро пожаловать. – Жена Баларгимова была русская – с открытым, приятным лицом, пышной грудью, с русым тугим пучком на затылке. На голом предплечье я увидел синюю татуировку – «Нина». – Как вам наши хоромы?
– Уютно, хотя и тесновато, – признал я. – А зимой? Не холодно?
– Газ обогревает… Жара, хоть двери настежь! А выключишь – тепло сразу выдувает.
– Другое жилье не обещают?
– Кому мы нужны? Если сами не позаботимся, о нас кто подумает?
Она взяла с буфета маленькие, послевоенные еще часы «Звездочка», подкрутила, положила на место.
Буфет был старый – с семейными фотографиями между стекол. Фотоснимки чередовались со старыми поздравительными телеграммами. Была тут и завоевавшая мир неизвестная японская девушка, интимно мигающая с фотографии.
Разговор не получался – сзади себя я постоянно ощущал присутствие настороженно-притихшего Баларгимова.
– Что же вы пешком от самой прокуратуры? – подал он голос. – Или на автобусе ехали?
– Служебной машиной.
– Вроде я не видел ее…
– Она у парикмахерской Гарегина. Я спрашивал, где Чапаевские тупики. – На всякий случай я дал понять, что меня будут искать здесь.
– Да вы садитесь, – предложила хозяйка. – Какая правда в ногах…
– Надо ехать: дела… – сказал я.
– У всех дела. – Малыши потянулись к ней. – Да вы не
спешите! Может, чайку?
– Прокурор так не придет, чтоб чай тут с тобой пить, – подал голос Баларгимов. – Наверное, соседи что-нибудь наговорили… – Он все стоял у порога. – Богатства наши кому-то спать не дают…
Женщина подняла с пола наперсток и положила на буфет рядом с фарфоровыми рыбками и пачкой молочной смеси. Японская девушка интимно мигнула мне, не меняя выражения лица.
Рядом я увидел фотографию молодой пары – парень в белой сорочке, при галстуке, в шапке рассыпавшихся волос, прижимал к себе улыбающуюся счастливую невесту в белой фате.
– Сын? – Я кивнул на снимок.
– Нет. – Она отстранила малышей. – Это племянник мужа…
Баларгимов за моей спиной нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Я простился. Хозяйка пригласила:
– Заходите, если окажетесь в наших краях…
– А я уж решил, что вы стрижетесь в Доме быта… – Согомоныч повторил свой тезис: – У каждого человека парикмахер должен быть, как домашний врач, – свой! И я хочу сделать вам предложение. Вы будете каждый день бриться у меня, и я буду следить за вашей прической…
Я не ответил, и Гарегин, видимо, воспринял мою заминку как раздумье о совместимости моего высокого должностного статуса с возможностью пользоваться услугами наемника капитала. Он быстро сказал:
– Впредь я это буду делать бесплатно.
Я поинтересовался:
– А из чего же вы будете извлекать свою капиталистическую прибыль?
– Такой клиент, как вы, создает репутацию заведению. Всякое капиталистическое производство тратит значительную часть средств на рекламу. Вы будете моей рекламой…
– Боюсь, что меня обвинят во взяточничестве. Или, в лучшем случае, в злоупотреблении служебным положением…
Он замахал руками:
– О чем вы говорите! Вы же на суше! Не в акватории. А кроме того, у нас священная традиция оказывать уважение людям, это называется «хэрмет» – подарок бескорыстия…
– Если вы хотите, чтобы я поддерживал вашу рекламу, давайте оставим разговоры про хэрмет.
– Будет лучше, если вас станут подвозить ко мне на персональной машине…
Под ровное вибрирование воздуха у моего уха я вернулся к открытию, сделанному мною во Втором Чапаевском тупике.
«Свадебная фотография!»
Жениха – смуглого, с длинными волосами и выдававшимися вперед скулами, в белой, с галстуком, сорочке – я видел впервые… А вот невесту я узнал. Я ее видел вместе с рыбинспектором Пуховым вечером, накануне его гибели.
«Вера – жена Умара Кулиева! Выходит: Умар Кулиев – племянник Баларгимова!»
Наемник капитала снял с меня пеньюар, провел щеточкой по затылку, отошел, любуясь своей работой.
– Мое призвание – стричь! А вы, спасибо вам, первый человек, который называет меня правильно. Все остальные дикари зовут меня Георгин Самогоныч… Именно поэтому я предлагаю вам бриться и стричься у меня бесплатно.
Из автомата на углу я позвонил Орезову:
– Достань фотографию Баларгимова и любым способом предъяви ее Вахидову. Только срочно…
