«Если бы где-то была гора высотою в тысячу миль и каждую тысячу лет над ней пролетала бы птица, задевая вершину крылом, то через невообразимое число эпох гора обратилась бы в пыль. Но все это время в сравнении с вечностью короче секунды».

Не знаю, как звали философа, сочинившего эти строки, но запомнил метафору, услышав ее во время последней встречи с Аврором де Неантом, бывшим профессором психологии тулейнского университета. Когда в 1924 году я выбрал курс психопатологии де Неанта, то сделал это лишь по одной причине: я искал, чем бы заполнить окно в расписании занятий во вторник и четверг, приходившееся на одиннадцать часов дня.

Меня звали Джек Андерс, мне было всего двадцать два и этим все сказано. Во всяком случае, я уверен, что милая темноволосая Ивонна де Неант не имела к моему выбору совершенно никакого отношения. Ей тогда только исполнилось шестнадцать.

Старику де Неанту я понравился. Бог его знает, за что: как студент я ничем не выделялся. Возможно, все дело в том, что я никогда, насколько ему было известно, не подшучивал над его именем. Аврор де Неант можно перевести как «Заря Небытия». Можете представить, как студенты изгалялись над ним! «Восходящий Нуль» и «Пустое Утро» – две наименее безобидные клички.

Это было в двадцать четвертом. А через пять лет я торговал ценными бумагами в Нью-Йорке, а профессор де Неант к тому времени вышел на пенсию. Я только узнал об этом, и тут он мне как раз и позвонил. К тому времени я утратил большую часть своих студенческих связей.

Профессор оказался бережлив. Он скопил кругленькую сумму, и теперь переехал в Нью-Йорк. Так что когда я вновь увидел Ивонну, она превратилась в настоящую смуглую красавицу – словно статуэтка тангары. Дела мои шли как нельзя лучше, и я уже начал копить деньги для того дня, когда я с Ивонной…

По крайней мере такова была ситуация в августе 1929 года. А в октябре того же года я оказался гол как обглоданная кость, в отличие от старика де Неанта, у которого оставался еще жирок. Я был молод и лишь посмеивался над превратностями судьбы. Он был стар и впал в отчаяние. В самом деле, мне с Ивонной было не до смеха, когда мы задумывались о нашем будущем, но в отличие от профессора мы не вешали носа.

Я отлично помню тот вечер, когда он впервые завел разговор о «нулевом кольце». На улице завывал ветер и шел дождь. Когда профессор заговорил, мне показалось, что его борода колышется словно клочья серого тумана. В этот вечер я с Ивонной засиделся допоздна. Развлечения стоили денег, и я чувствовал, что она высоко ценит то, что я с удовольствием беседую с ее отцом… Кроме того, он рано ложился спать.

Ивонна сидела на диване-кровати рядом с отцом, когда тот неожиданно ткнул в мою сторону шишковатым пальцем и проворчал:

– Счастья без денег не бывает!

Я вздрогнул от неожиданности.

– Пожалуй, вы правы, – согласился я.

Его выцветшие синие глаза сверкнули.

– Нам надо вернуть утраченное! – объявил профессор.

– Как?

– Я знаю как. Да, знаю. – Он едва заметно усмехнулся. – Они думают: я сумасшедший. Ты считаешь меня сумасшедшим. Даже Ивонна так считает.

В ответ девушка с нежным упреком воскликнула:

– Отец!..

– Но я не сумасшедший, – продолжал старик. – Ты, Ивонна, и те дураки, что протирают штаны в университете… это вы безумны! Но только не я.

– Все наладится, пусть не так быстро, как хотелось бы, – пробормотал я.

Я решил, что у старика просто случился заскок.

– Все изменится к лучшему! – тихо произнес он, покачав головой. – Деньги! Нам нужно что-то придумать, чтобы заработать, верно, Андерс?

– Только без обмана.

– Да! Без обмана! Возьмем, к примеру, время. Ведь это настоящий обман – то, что время отбирает у человека все и обращает в пыль. – Он внимательно посмотрел на меня, видимо, выглядел я удивленным. – Попробую объяснить, как мы сможем обмануть время.

– Обмануть?

– Конечно. Послушай, парень. А бывало так, что, находясь в каком-нибудь совершенно незнакомом месте, у тебя вдруг возникало ощущение, что ты здесь когда-то уже был? Или, совершая ошибку, ты ловил себя на мысли, что где-то когда-то уже делал ее… хотя знаешь, что ничего такого раньше не совершал?

– Конечно. Такое с каждым бывает. Бергсон называет это явление «память о настоящем».

– Бергсон кретин! Голая философия без капли науки! Слушайте меня внимательно. – Он наклонился вперед: – Ты что-нибудь слышал о теории вероятностей?

Я рассмеялся:

– Мой бизнес – ценные бумаги и долговые обязательства. Я обязан ее знать.

– Ага, – протянул де Неант. – Но, боюсь, знаешь, о ней слишком мало. Предположим, у меня есть бочонок с миллионом триллионов белых песчинок и одной черной. Ты достаешь песчинки – одну за другой, смотришь на них и бросаешь обратно в бочонок. Какова вероятность того, что тебе попадется черная песчинка?

– Один к миллиону триллионов.

– А если ты достанешь сразу половину миллиона триллионов песчинок?

– Тогда шансы равны.

– Вот именно! – воскликнул профессор. – Другими словами, если ты будешь доставать из бочонка песчинки достаточно долго, даже если при этом будешь бросать их обратно в бочонок, то в один прекрасный день вытащишь черную… это только вопрос времени.

– Да, – согласился я.

– Теперь предположим, что в твоем распоряжении вечность.

– То есть?

– Неужели непонятно, Джек? Если в твоем распоряжении вечность, то теория вероятностей работает безотказно. Если в твоем распоряжении вечность, рано или поздно случаются все возможные комбинации. Должно случиться, если существует такая комбинация. Я утверждаю, что в вечности случается все, что может случиться! – Его синие глаза сверкали бледным пламенем.

Я был ошарашен.

– Думаю, вы правы, – пробормотал я.

– Прав? Разумеется, прав! Математика не лжет! Ты понимаешь, что из этого следует?

– Ну… что рано или поздно все должно случиться.

– Ба! Будущее имеет бесконечное число вариантов. Мы и представить себе такое не можем. Но Фламмарион незадолго до смерти указал, что прошлое также бесконечно. И поскольку в вечности обязательно случается все, что может случиться, из сказанного следует, что все это уже должно было когда-нибудь случиться!

Я рот раскрыл от удивления.

– Постойте минутку! Я не вижу…

– Элементарно! – прошипел профессор. – Остается лишь вслед за Эйнштейном предположить, что искривлено не только пространство, но и время. После бесчисленного множества эпох все повторяется, потому что должно повториться! Об этом говорит теория вероятностей. Прошлое и будущее – одно и то же по сути, потому что все, что должно случиться, однажды уже случилось. Успеваешь за моими логическими рассуждениями?

– Почему… Да. Но что это нам даст?

– Деньги! Деньги!

– Что?

– Слушай. Не перебивай. Если учесть, что в прошлом, должны были произойти все возможные комбинации атомов и обстоятельств… – он выдержал эффектную паузу, затем внезапно ткнул в меня костлявым пальцем, – ты, Джек Андерс, представляешь собой одну из возможных комбинаций атомов и обстоятельств. Возможную, потому что ты существуешь в данный момент!

– Вы хотите сказать… что когда-то я уже существовал?

Профессор только фыркнул.

– А ты хорошо соображаешь! Да, когда-то ты уже существовал и будешь существовать еще не раз.

– Переселение душ! – сглотнул я. – Это ненаучно.

– В самом деле? – Он нахмурился, словно собираясь с мыслями: – Поэта Роберта Бернса похоронили под яблоней. Когда через годы его останки решили перезахоронить среди великих людей, покоящихся в Вестминстерском аббатстве, ты знаешь, что нашли на месте захоронения? Знаешь? – профессор почти кричал.

– Мне жаль, но я не знаю.

– Они нашли корень! Корень с шишкой вместо головы, с отростками вместо рук и ног и с маленькими корешками вместо пальцев. Яблоня съела Бобби Бернса, а кто съел яблоки?

– Кто… что?

– Вот-вот! Кто и что? Субстанция, бывшая некогда Бернсом, оказалась внутри шотландцев – детей и крестьян, внутри гусениц, пожравших листья дерева и ставших затем бабочками, которых съели птицы, наконец, частью самого дерева. Куда же подевался Бобби Бернс? И если это не переселение душ, то что же?

– Да… Но я-то тут при чем? Возможно, его тело продолжает жить, но тысячью различных способов.

– Ага! И в один прекрасный день, через целую вечность, согласно теории вероятностей образуется новая туманность, а из нее при охлаждении образуется новая звезда и новая планета. Разве не существует шанса, что все эти распыленные атомы однажды вновь не воссоединятся и появится другой Бобби Бернс?

– Да, но какой шанс! Триллион триллионов к одному!

– Вечность, Джек! На протяжении вечности даже один-единственный шанс из всех этих триллионов должен когда-нибудь реализоваться – должен!

Я оказался в тупике. Уставился на милые бледные черты Ивонны, затем поднял взгляд на горящие глаза Аврора де Неанта.

– Вы выиграли, – объявил я с глубоким вздохом. – Но что толку? У нас по-прежнему двадцать девятый год и нет денег.

– Денег! – простонал он. – Разве ты не видишь! Мы начали с воспоминаний – ощущений того, что когда-то ты уже делал нечто подобное. Это и есть воспоминание из бесконечно далекого прошлого или, что, впрочем, то же самое, бесконечно далекого будущего. Если бы только… если бы только они стали достаточно отчетливыми. Но я знаю один способ. – Он вдруг повысил голос до пронзительного крика: – Да, знаю способ!

Взгляд профессора стал безумным.

– Способ восстановить в памяти наши прежние воплощения? – переспросил я, и не думая шутить над старым профессором. – Вспомнить будущее?

– Да! Перевоплощение! – он дико захрипел. – Re-incarnatione, что в переводе с латинского – «тварь цвета гвоздики». Только это был не телесный цвет, а яблоня. Гвоздика на латинском – Danthus carophyllus, и это доказывает, что готтентоты на могилах своих предков сажали именно гвоздики, откуда и пошло выражение «пресечь в корне». А если бы гвоздики росли на яблонях…

– Отец! – резко оборвала профессора Ивонна. – Ты устал. – Голос ее смягчился: – Пойдем. Тебе пора ложиться.

– Да, – проворчал он. – На ложе гвоздик.

Через несколько вечеров Аврор де Неант вернулся к этой теме. Он прекрасно помнил, на чем остановился.

– Итак, в тысячелетиях мертвого прошлого остался год тысяча девятьсот двадцать девятый, – неожиданно начал он. – В то время жили-были два дурака, и звали их Андерс и де Неант, которые вложили свои деньги в то, что в насмешку называли ценными бумагами. Но тут случилась биржевая паника, и их денежки испарились. – Профессор покосился на меня. – И было бы очень неплохо, если б им удалось вспомнить, что случилось за период времени, скажем, с декабря тысяча девятьсот двадцать девятого года по июнь следующего, тысяча девятьсот тридцатого. – В голосе профессора вдруг послышались жалостливые нотки: – Тогда они смогли бы вернуть свои деньги!

Я только усмехнулся.

– Если бы они смогли вспомнить.

– Они смогут! – взорвался он. – Смогут!

– Как?

Профессор понизил голос до шепота.

– Гипнотизм! Джек, ты, помнится, проходил у меня курс патологической психологии? Да… я помню.

– При чем здесь гипнотизм! – возразил я. – Все психиатры используют гипноз, но пока что никто не вспоминал о своих прежних воплощениях или о чем-нибудь в том же духе.

– Ага. Они – дураки, эти доктора и психиатры. Послушай… ты помнишь три стадии гипнотического состояния? Ты их изучал.

– Да. Сомнамбулизм, летаргия и каталепсия.

– Правильно. В первом случае подопытный может разговаривать и отвечать на вопросы. Во втором – погружен в глубокий сон. В третьем, при каталепсии, он коченеет, становится несгибаемым, и тогда его, как дерево, можно класть между двух стульев, сесть на него и вытворять прочую чепуху.

– Я помню. И что из того?

Он мрачно усмехнулся:

– На первой стадии субъект может вспомнить все, что с ним произошло на протяжении всей жизни. Над сознанием доминирует подсознание, а оно никогда ничего не забывает. Правильно?

– Так нас учили!

Он наклонился вперед:

– На второй стадии, при летаргии, согласно моей теории, он может вспомнить все, что случилось с ним во время других воплощений. Он вспоминает будущее!

– Да? Тогда почему этим никто не занимается?

– Подопытный все помнит, пока спит, но, просыпаясь, забывает – вот почему. Но я убежден, что после соответствующей тренировки можно научиться помнить сны.

– И вы собираетесь попробовать?

– Не я. Я слишком слабо разбираюсь в финансах. Я не знаю, как интерпретировать свои воспоминания.

– Кто тогда?

– Ты! – Он ткнул в меня длинным указательным пальцем.

Я задумался.

– Я? Ну, нет! Никаких шансов!

– Джек, – ворчливо продолжал он, – ты же изучал гипноз на моем курсе? Неужели ты не понимаешь, что это совершенно безопасно? Ты-то должен знать, что идея о подчинении одного разума другому – сущая чепуха. Ты ведь знаешь, что решающую роль здесь играет самогипноз, и невозможно загипнотизировать человека против его воли. Чего ты боишься?

– Я… – Я не знал, что ответить. – Я не боюсь, – нахмурившись, пробормотал я. – Просто мне это все не нравится.

– Ты боишься!

– Нет!

– Боишься! – возбужденно пробормотал старик.

В этот момент в коридоре послышались шаги Ивонны. Глаза профессора сверкали, в их выражении промелькнула тень коварства.

– Не люблю трусов, – прошептал он, а потом заговорил много громче: – Ивонна!

Девушка вошла и мигом оценила состояние отца.

– Ох! – нахмурилась она. – Разве можно принимать так близко к сердцу все эти теории?

– Теории? – завизжал профессор. – Да! У меня есть теория, что когда идешь по тротуару, то на самом деле стоишь на месте, а тротуар движется в обратном направлении. Нет… Но если так, то тротуар разорвется, если два человека пойдут навстречу друг другу… или, может быть, он эластичный. Ну, конечно, эластичный! Вот почему последняя миля всегда самая длинная! Она растянута!

Ивонна увела профессора в постель.

В итоге, он меня уговорил. Не знаю, что тут сыграло решающую роль: моя доверчивость или темные печальные глаза Ивонны. Я наполовину поверил профессору, когда на следующий день он привел другой аргумент, стал угрожать, что запретит Ивонне встречаться со мной. Она не посмела бы ослушаться, даже если бы это разбило ее сердце. Ивонна родилась в Новом Орлеане, и в ее жилах текла кровь креолов.

Не стану рассказывать о трудности тренировочного курса. Необходимо было овладеть самогипнозом, и, как при любом обучении, знания и умения приобретались довольно медленно. В отличие от существующего мнения, у слабоумных и людей с низким интеллектом развить их невозможно. Самогипноз требовал глубокой сосредоточенности. Главное тут умение сконцентрироваться. Я имею в виду не гипнотизера.

Речь идет о субъекте воздействия. Роль гипнотизера тут легче легкого. Он лишь должен дать необходимую установку, прошептав: «Спать… спать… спать…». И даже это необязательно, если как следует разобраться в методике этого фокуса.

Я пытался освоить эту науку почти каждый вечер, тренируясь в течение получаса и более. Это было весьма утомительное занятие. Раз десять, дойдя до полного отупения, я клялся не участвовать больше в этом фарсе. Но всякий раз, полчаса промучившись с де Неантом, я возвращался к Ивонне и раздражение исчезало. Подозреваю, старик нарочно оставлял нас после занятий наедине, вознаграждая меня таким образом за тяжкий труд, и могу поспорить, что мы проводили время много интереснее, чем он.

Но постепенно шаг за шагом я учился. По прошествии трех недель утомительных упражнений настал момент, когда я смог погрузиться в состояние легкого сомнамбулизма. Я помню, как блеск дешевого камня в кольце профессора де Неанта вдруг стал усиливаться, пока не залил весь мир вокруг ослепительным светом. Я помню его голос, невнятный, словно всплески речных волн в тихую погоду. Я помню все, что он говорил в эти минуты. Он постоянно спрашивал меня:

– Ты спишь?

– Да, – автоматически отвечал я.

К концу ноября мы овладели второй стадией летаргией, а потом… не знаю почему, но меня неожиданно охватил безумный энтузиазм. Я забросил дела. Мне стало невыносимо скучно видеть унылые лица клиентов, акции которых, купленные до кризиса, сейчас обесценились наполовину и более… и объяснять, почему это случилось. Спустя некоторое время я стал заглядывать к профессору днем, и мы, как пара сумасшедших, снова и снова повторяли безумные эксперименты.

Ивонна лишь отчасти была посвящена в наши планы. Во время опытов ее никогда не было в комнате, она знала лишь то, что мы проводим какие-то опыты, которые могут помочь нам вернуть потерянные деньги. Не уверен, что она в них верила, но поддерживала отца.

В первых числах декабря у меня появились первые воспоминания. Тусклые и бесформенные – смутные ощущения, которые я никак не смог бы описать словами. Я попытался описать их де Неанту, но безуспешно.

– Общие ощущения, – начал я. – Нет… не совсем так… скорее, ощущение спиральности… Нет, не так… Замкнутый круг… Не могу описать… Не могу вспомнить. Воспоминания ускользают.

Профессор торжествовал.

– Дело стронулось с мертвой точки! – прошептал он – его седая борода стояла торчком, а глаза сверкали. – Ты начал вспоминать!

– Но что толку от таких воспоминаний?

– Терпение! Со временем воспоминания станут четче. Конечно, не все из того, что ты вспомнишь, нам пригодится. Хотя во всех многочисленных вечностях этого круга между прошлым и будущим ты не всегда будешь Джеком Андерсом – торговцем ценными бумагами. Могут всплыть фрагментарные воспоминания – память из тех времен, когда ты как личность существовал лишь частично, то есть, когда по теории вероятностей появлялось существо, состоящее не только из Джека Андерса. Так непременно случится среди бесконечных миров, которые возникают, развиваются и умирают в водовороте вечности. Но при этом где-то когда-то из тех же атомов при тех же обстоятельствах должен появиться ты. Ты – это та самая черная песчинка среди триллионов белых, а так как время бесконечно, тебя уже вытягивали… и много-много раз.

– Вы полагаете, что человек на Земле живет дважды? – прервал я его. – Реинкарнация, как в буддизме?

Профессор презрительно рассмеялся:

– Возраст Земли что-то между одним или тремя миллиардами лет. Что это значит по сравнению с вечностью?

– Ничего… Пшик. Ноль.

– Именно! И тот же ноль представляет собой вероятность повторного появления из тех же атомов того же человека за один планетарный цикл развития. Но я уже говорил, что триллионы или триллионы триллионов лет назад уже была другая Земля, другой Джек Андерс и, – в его голосе послышались жалобные нотки, – другой кризис, разоривший Джека Андерса и старого де Неанта. Именно этот фрагмент ты и обязан вспомнить находясь в летаргическом сне.

– Каталепсия! – фыркнул я. – Что можно вспомнить, будучи в таком состоянии?

– А Бог его знает.

– Но это же безумие! – неожиданно выпалил я. – Мы – два спятивших идиота!

Но я ошибся.

– Сумасшедший? Спятивший? – завизжал профессор. – Старик Пустое Утро – спятил! Ты не веришь, что время движется по замкнутому кругу? А ты хоть знаешь, что представляет собой круг? Так вот я тебе объясню! Круг – математический символ нуля! Время – это нуль, и время – это круг! Я разработал теорию, по которой стрелки часов на самом деле вовсе не стрелки, а носы, потому что они находятся на лице часов и принюхиваются ко времени; а поскольку время – это круг, они все время крутят носом… крутят… крутят и крутят.

В комнату неслышно проскользнула Ивонна. Подойдя к отцу, она несколько раз мягко провела по морщинистому лбу профессора. Похоже, она все слышала.

– Смотрите… – обратился я к де Неанту в один из вечеров после нашей ссоры. – Если прошлое и будущее – одно и то же, то выходит, что будущее точно так же невозможно изменить, как и прошлое. Тогда где гарантия, что его можно изменить и вернуть наши деньги?

– Изменить? – фыркнул он. – С чего ты взял, что мы собираемся что-то изменить? А вдруг Джек Андерс и де Неант – те, что по другую сторону вечности, – уже сделали это? Скорее всего, так и есть.

Я сдался, и мы вновь занялись нашими сверхъестественными опытами… Мои воспоминания, – если это действительно были воспоминания, – с каждым разом становились все отчетливее. Чаще и чаще в памяти я видел вещи, которые никак не укладывались в двадцать семь лет моего собственного прошлого; правда, де Нант утверждал, что это картины прошлого другого «я» с противоположного отрезка вечности.

Я видел и другие вещи: события, которые никогда раньше со мной не происходили, хотя, с другой стороны, я не был в этом абсолютно уверен. Видите ли, я мог и забыть о них, так как в моей жизни они серьезного значения не имели. Сразу после пробуждения я добросовестно пересказывал все старику, хотя иногда это было довольно трудно – словно, с трудом подбирая слова, описывать полузабытый сон.

Кроме того, были и другие воспоминания – причудливые странные грезы, которые имели мало общего с историей человечества. Они были всегда неопределенными, а некоторые просто ужасны, и только легкая дымка, полупрозрачным покрывалом наброшенная на картинку, спасала мои нервы от полного расстройства, хотя я сильно пугался.

Однажды я рассеянно смотрел через маленькое кристаллическое окошко в красный туман, где проплывали невероятные лица – не человеческие, не похожие на все, что я видел ранее. В другой раз, одетый в звериную шкуру, я брел по холодной серой пустыне, и рядом со мной шла женщина, лишь отдаленно напоминавшая Ивонну.

Я звал ее Пиронива, и помнится, это имя означало «Снежный огонь». Тут и там в воздухе плавало множество маленьких раздутых тварей, напоминающих грибы. Они кружились, словно картофелины в кипящем котле. А потом мы стояли неподвижно, скрытые огромным валуном, пока какая-то угрожающего вида тварь, весьма мало напоминавшая безобидный грибок, прошла мимо, направляясь к неведомой цели.

В другой раз я, очарованный, затаив дыхание, всматривался в тихую заводь, где вместо воды медленно кружилась серебристая ртуть, наблюдая за отражениями двух резвящихся крылатых существ. В них не было ничего человеческого, но они были удивительно прекрасными, яркими и переливчатыми.

Меня охватило странное чувство родства с этими существами, словно это мы с Ивонной связаны с этими существами узами какого-то родства. Но я не мог вспомнить ни как точно выглядели эти создания, ни времени, в котором они жили, ни как выглядела комната, посреди которой был бассейн с ртутью, в котором я видел отражения.

Старик Аврор де Неант внимательно слушал меня, пока я пытался рассказать ему, что видел.

– Замечательно! – прошептал он. – Мимолетные видения из невероятного далекого будущего, увиденные из далекого прошлого. То, что ты видел, явно происходит не на Земле, а это означает, что рано или поздно люди вырвутся в космос и посетят иные миры. В один прекрасный день…

– Если только эти видения нечто большее, чем просто ночные кошмары.

– Это вовсе не ночные кошмары! – фыркнул профессор. – Однако они могут ими стать, если учесть, сколько они нам стоят. – Я видел, как он пытается побороть волнение. – Мы все еще не вернули наши деньги. Нам нужно пытаться, пытаться, работать годы, столетия, до тех пор, пока не вытянем черную песчинку, потому что черный песок – вернейший признак золотоносной руды… – Он помолчал: – О чем это я? – спросил он через несколько секунд, немного расслабившись.

И мы пытались. Вместе с дикими, но смутными видениями приходили другие, почти на грани реальности. Наши занятия походили на увлекательную игру. Я забросил все дела, хотя потеря казалась невелика, и гонялся за снами с профессором Аврором де Неантом. Вначале только вечерами, потом днем, и, наконец, по утрам – или лежал в летаргическом сне, или пересказывал старику фантастические картины, которые видел… или как говорил профессор… вспоминал во сне. Реальность стала для меня тусклой… Я пребывал в иллюзорном мире фантазий, и лишь пристальный взгляд темных печальных глаз Ивонны временами возвращал меня к действительности, вытаскивал назад на дневной свет из мира безумия.

Я уже упоминал о том, что некоторые видения были почти реалистичны. Так, однажды я видел город, и какой! Весь устремленный в небо, белый и прекрасный. И люди, жившие в нем, были отмечены мудростью богов. Бледные и красивые, но печальные, задумчивые и тоскующие. Там царила аура великолепия и безнравственности, такая же, как над всеми большими городами. Впервые, как я подозреваю, она появилась в Вавилоне, и будет существовать, пока существуют такие города.

Однако там имелось что-то еще, что-то неумолимое. Не знаю точно, как и сказать, возможно, более точно передаст это ощущение слово «разложение». Я стоял у основания огромного сооружения. Откуда-то доносился слабый шум работающих машин, но, несмотря ни на что, я знал, что город умирает.

Возможно, оттого, что стены зданий, смотрящие на север, обросли зеленым мхом. Тут и там сквозь щели мраморного тротуара тянулась вверх молодая трава. А возможно, дело было в грустных и печальных бледных горожанах. Что-то подсказывало мне, что город проклят и передо мной вымирающая раса.

Странная вещь случилась, когда я попытался пересказать воспоминание старому де Неанту. Как всегда, я спотыкался на деталях. Было на удивление трудно загонять эти видения из бездонных глубин вечности в жесткие рамки слов. Видения постоянно расплывались и все время норовили ускользнуть из памяти. Вот и на этот раз я забыл название города.

– Он назывался… – я замялся, подыскивая нужное слово. – Термис или Термоли, или…

– Термополис! – равнодушно прошипел де Неант. – Последний город.

Я уставился на профессора, пораженный.

– Точно! Но вы-то откуда знаете?

Я был уверен, что во время летаргического сна ничего не говорил.

В бледных глазах старика вспыхнул хитрый огонек.

– Знаю, – пробормотал он. – Знаю.

И больше ничего не сказал.

Однако мне кажется, я еще раз видел этот город. Это случилось, когда я бродил по бурой безлесной равнине. Она ничем не напоминала ту холодную серую пустыню, где мы бродили вдвоем с какой-то женщиной, но определенно это был один из самых засушливых и бесплодных районов Земли. Над горизонтом на западе висел огромный холодный красный диск Солнца, и я помнил, что оно всегда находилось на этом месте. Оно, не двигаясь, висело в небе. Где-то в глубине сознания я понимал, что гигантские приливы вызвали постепенное замедление вращения Земли, пока она не остановилась. А теперь день и ночь прекратили бесконечную погоню друг за другом вокруг планеты.

Воздух был ледяным. Я и полдюжины моих товарищей двигались вперед, сбившись в тесную группу, словно делясь друг с другом теплом своих полуобнаженных тел. Все мы были тонконогими, тощими существами, с впалой грудью и необычными светящимися глазами. Рядом со мной держалась женщина, чем-то напоминающая Ивонну, но только очень отдаленно. Я тоже был не совсем Джеком Андерсом. Однако какая-то часть меня находилась в мозгу этого варвара.

За холмами раскинулось маслянистое море. Поднимаясь по спирали на вершину горы, я в какой-то момент неожиданно понял, что когда-то этот холм был городом. Несколько блоков под стать Гаргантюа валялись повсюду, и отдельные фрагменты разрушенных стен поднимались на высоту в четыре-пять раз выше роста человека. Наш предводитель указал на какие-то обломки и заговорил мрачным голосом… Слова были не английские, но я их понимал.

– Боги… Боги, что возложили камни на камни, мертвы, – сказал он. – И обойдет нас беда стороной, пока мы в месте, где они обитали.

Я отлично понимал, что это значит. Это была магическая формула, ритуал, чтобы духи, обитавшие в руинах, защитили нас. Мне показалось, что это руины города, построенного нашими предками тысячи поколений назад.

Когда мы проходили мимо стены, я на мгновение обернулся и успел заметить, как за угол метнулось нечто черное, отдаленно напоминающее резиновый коврик у входной двери. Я придвинулся ближе к женщине, идущей рядом, и вслед за остальными мы спустились к морю за водой… Да, за водой, потому что с тех пор, как Земля остановила свое вращение, на ее поверхность не пролилось ни капли дождя, и все живое теперь обитало у кромки бессмертного моря, научившись пить горькую воду. Я больше не оглядывался на холм, под которым был погребен Термополис – город на Краю Времени. Но я уже знал, что какая-то частица Джека Андерса уже была или будет, – впрочем, какая разница, если время движется по кругу? – свидетелем гибели человеческой расы.

Лишь в начале декабря я, наконец, увидел «сон», который мог продвинуть нас на пути к успеху. Воспоминание было простое и очень приятное: я и Ивонна находились в саду одного из старых домов Нью-Орлеана, выстроенных в континентальном стиле с обязательным двориком перед фасадом.

Мы сидели на каменной скамейке под олеандром. Я нежно обнял ее рукой за талию и пробормотал:

– Ивонна, ты счастлива?

Она посмотрела на меня своими печальными глазами и, улыбнувшись, ответила:

– Так же, как всегда.

И я поцеловал ее.

Вот и все, но это оказало важно. Очень важно, потому что это воспоминание было не из моего ближайшего прошлого. Видите ли, я никогда прежде не сидел рядом с Ивонной в цветущем саду района «старого города» в Новом Орлеане и никогда не целовал ее до нашей встречи здесь, в Нью-Йорке.

Когда я закончил пересказывать свое видение, Аврор де Неант встрепенулся.

– Видишь! – позлорадствовал он. – Это ясно! Только что ты вспоминал будущее! Не свое будущее, разумеется, а другого призрачного Джека Андерса, который умер триллионы и квадриллионы лет назад.

– Но как это может нам помочь? – поинтересовался я.

– Лучше посмотри внимательнее. Подожди. Скоро мы увидим, что хотим.

И менее через неделю так и случилось. Это воспоминание оказалось удивительно ярким, отчетливым и знакомым до мельчайших деталей. Я очень хорошо запомнил тот день. Было восьмое декабря 1929 года. Все утро я провел, бессмысленно занимаясь делами. Из головы никак не выходили картины последнего воспоминания. Наконец, махнув на все рукой и наскоро перекусив, я помчался к де Неанту. Как обычно, Ивонна оставила нас наедине, и мы начали свои опыты.

Я уже говорил, что это было резко очерченным воспоминанием – или сном. Я сидел за своим столом в конторе компании, где так редко бывал в последнее время. Другой бизнесмен – его звали Саммерс – склонился над моим плечом. Мы занимались самым обычным делом – просматривали рыночные сводки в вечерних газетах в поисках биржевых новостей. Отпечатанное стояло у меня перед глазами. С удивлением я взглянул на дату – четверг, 27 апреля 1930 года, почти через пять месяцев от сегодняшнего дня!

Но, я ничуть не удивился, во сне мне казалось, что все происходит на самом деле. Я просто скользнул взглядом по перечню заключенных накануне торговых сделок. Все фигуранты были мне знакомы. Телефонная компания – 210 3–8, С.Ш.Стил – 161, Парамаунт – 68 1/2.

Я ткнул пальцем в слово «Стил:

– Я продавал эти акции за семьдесят два, – бросил я Саммерсу через плечо, а сегодня продал их все до единой вместе с другими. Думал, лучше выйти из игры, пока не грянул новый кризис.

– Везет тебе! – вздохнул он. – Покупаешь в разгар декабрьского спада, а продаешь сейчас. Чертовски жаль, что у меня самого нет капитала! – Он помолчал. – Чем думаешь заняться? Останешься в компании?

– Нет. На жизнь теперь хватит. Вложу деньги в акции и облигации, выпущенные страховыми обществами, и будем жить на проценты. Я достаточно наигрался.

– Вот повезло-то! – Он снова вздохнул. – Мне тоже от всего этого тошно. Останешься в Нью-Йорке?

– На какое-то время. Только пока не найду надежного помещения капитала. Мы с Ивонной думаем провести следующую зиму в Новом Орлеане. – Я сделал паузу. – Ей тоже здорово досталось в последнее время. А вообще я рад, что мы будем там.

– Кто бы сомневался, – сказал Саммерс и в который уже раз повторил: – Везет же людям!

Когда я рассказал увиденное де Неанту, тот очень разволновался:

– Вот оно! – воскликнул он. – Покупаем! Завтра же покупаем! Двадцать седьмого апреля все продадим и сразу же – в Новый Орлеан!

Разумеется, я тоже оказался переполнен энтузиазмом.

– Черт возьми! – воскликнул я. – Это рискованная операция, но мы сделаем это! – И внезапно я вспомнил о главном: – Купим? Как? На моем банковском счету не больше ста долларов. А у вас…

Старик даже застонал.

– У меня ни цента, – объявил профессор, сразу нахмурившись. – Только ежегодная рента, а под нее ссуду не выдают. – И снова луч надежды: – Банки. Мы обратимся к ним!

Я засмеялся, хотя это был горький смех.

– Какой банк даст нам ссуду под такую историю? Они и самому Рокфеллеру не дадут ни цента для биржевых спекуляций, если только под солидный залог. Мы проиграли, все кончено.

Я уставился в его бледные, полные беспокойства глаза.

– Проиграли, – мрачно повторил он, и вдруг снова в глазах его появился безумный блеск: – Нет, не проиграли! – завопил он. – Как такое может быть? Мы сделаем это! Ведь ты вспомнил то, что уже произошло! Ты вспомнил, что мы их продали. Значит, мы должны найти способ.

Я смотрел на старика, ничего не говоря. Внезапно мой мозг озарила невероятная, сумасшедшая мысль. Тот другой Джек Андерс – призрачная тень, затерянный где-то во времени за квадриллионы лет в прошлом – или будущем – он, быть может, сейчас тоже наблюдает за мной, или будет наблюдать за мной, Джеком Андерсом сквозь циклы вечности. Может, он видит, насколько я убог. Как и я, он, может быть, тоже сейчас ломает голову в поисках выхода из создавшегося положения. Мы разглядываем друг друга, и ни один не знает ответа. Слепец поводырем у слепца! Я засмеялся.

Но старый де Неант не смеялся. Его лицо приобрело странное выражение. Ничего похожего я раньше не видел.

– Мы нашли выход, потому что это уже произошло, что уже тобою сделано. По крайней мере, вы с Ивонной нашли выход.

– Ну, это все равно что все мы, – кисло заметил я.

– Да, да… Послушай, Джек. Я – старый Аврор де Неант, «Восходящий Нуль», «Пустое утро» – выживший из ума старик. Не тряси головой! – фыркнул он. – Я не сумасшедший! Я не сумасшедший. Просто меня не могут правильно понять. Никто из вас не может. У меня есть теория, что деревья, трава, люди вовсе не растут вверх. Они растут, отталкивая от себя землю. Вот почему ты то и дело слышишь, что с каждым днем мир становится все меньше. Но ты этого не понимаешь. И Ивонна не понимает…

Девушка, должно быть, все слышала. Не замеченная мной, она скользнула в комнату и мягко положила руку на плечо отцу, в то же время с любопытством глядя на меня.

И было еще одно видение. Оно не относилось к делу, однако, имело огромнее значение. Это случилось на следующий вечер. Ранний декабрьский снег бесшумно укутывал землю белым покрывалом. Мягко и беззвучно падали хлопья за окном. В квартире де Неанта из-за плохого обогрева было прохладно, из щелей дуло. Я заметил, как, дрожит от холода Ивонна. Она встретила меня в дверях. Потом, обняв дочь за плечи, старик проводил ее из комнаты, несколько раз зябко поежась. Когда де Неант вернулся, в его глазах читалась явная тревога.

– Она из Нового Орлеана, – тихо сказал он. – Ужасный арктический климат погубит ее. Мы срочно должны найти какой-то выход.

А видение было очень грустное. Я стоял на холодной влажной земле, засыпанной снегом – я, Ивонна и еще кто-то – мы втроем стояли у открытой могилы. За нами тянулись ряды крестов и белых надгробий. Но тот уголок кладбища, где мы находились, был голым, неухоженным. Священник говорил:

– …и ведает о сем один Господь.

Я двинулся и взял за руку Ивонну. Она подняла на меня темные, полные печали глаза и прошептала:

– Это случилось вчера, Джек. Еще вчера он говорил мне: «Следующую зиму, дочка, ты проведешь в Новом Орлеане». Только вчера!

Я попытался ободряюще улыбнуться, но вместо этого только печально смотрел на ее несчастное лицо – смотрел, как по ее правой щеке медленно скатилась серебристая слезинка, на какое-то мгновение задержалась, но тут же на нее накатилась другая, и, оторвавшись от щеки, капелька упала в вырез черного траурного платья.

Вот и все. Но не мог же я рассказать об этом видении де Неанту! Я попробовал говорить уклончиво, но он настаивал.

– Поверьте, в этот раз я ничего не видел, – сказал я ему. В конце концов, я все рассказал.

Несколько минут он молчал.

– Джек, – наконец сказал он. – А знаешь, когда я сказал ей про Новый Орлеан? Этим утром, Джек, когда пошел снег.

Я не знал, что и делать. Внезапно идея профессора о возможности воспоминаний будущего показалась мне безумием, сумасшествием. Во всех моих воспоминаниях не нашлось бы и тени серьезного доказательства, ни малейшего намека на пророчество! В итоге я так ничего и не ответил, а просто молча смотрел, как старый Аврор де Неант вышел из комнаты. Потом через два часа, пока я и Ивонна тихо беседовали в гостиной, профессор, написав прощальное письмо, выстрелил себе в сердце. Какое доказательство еще необходимо?

Ивонна и я были единственными, кто на следующий день проводил старика со странным именем Восходящий Нуль в его последний путь в могилу самоубийцы. Я стоял рядом с Ивонной и, как мог, пытался утешить ее. Вдруг она заговорила, и ее голос вывел меня из грустной задумчивости:

– Это случилось вчера, Джек. Еще вчера он говорил мне: «Следующую зиму, дочка, ты проведешь в Новом Орлеане». Только вчера!

Я увидел, как по ее правой щеке медленно скатилась серебристая слезинка, на какое-то мгновение задержалась, но тут же на нее накатилась другая, и, оторвавшись от щеки, капелька упала в вырез черного траурного платья.

Однако позже, вечером того же дня, случилось еще одно ироническое открытие. Я чувствовал себя виноватым из-за того, что проявил слабость и позволил де Неанту втянуть меня в свои безумные эксперименты, что в итоге стало причиной его смерти. Словно читая мои мысли, Ивонна вдруг сказала:

– Не мучай себя, Джек. Он спятил. Я слышала все те странные вещи, что он нашептывал тебе.

– Что?

– Конечно, я подслушивала под дверью. Никогда не оставляла его одного. Я слышала, как он бормотал что-то совершенно невероятное: лица в красном тумане, слова о холодной серой пустыне, называл имя «Пировина», и еще говорил о «Термополисе». Он сидел с закрытыми глазами, склонившись над тобой, шептал и шептал, не останавливаясь ни на минуту.

Какая жестокая ирония! Оказывается, старый де Неант сам подсовывал мне эти воспоминания! Пока я спал, он подробно рассказывал мне все, что я видел во сне! Позже мы нашли его письмо, и вновь я оказался поражен до глубины души. Оказывается, старик застраховал себя на небольшую сумму. Всего неделю назад он изъял один из страховых полисов, чтобы выплатить по остальным очередной взнос. Но в письме… в письме он сообщал, что оставляет мне половину всей страховой суммы! Указания были следующие:

Аврор де Неант нашел-таки способ раздобыть деньги, но… не мог же я просадить последний доллар Ивонны ради прихоти безумного старика!

– Что будем делать? – спросил я ее. – Разумеется, все эти деньги твои. Я к ним даже не притронусь.

– Мои? – эхом повторила она. – Нет, нет. Мы должны сделать так, как он хотел. Неужели ты думаешь, что я не исполню его последнюю просьбу?

Мы так и сделали. Я взял те жалкие несколько тысяч долларов и поместил их в акции как раз во время декабрьского спада. Вы помните, как стремительно взлетели весной цены, словно стремясь вернуться назад в 1929 год, тогда как на самом деле депрессия лишь устроила короткую передышку, собираясь разразиться затем с новой силой. Я чувствовал себя как цирковой клоун. Я получил прибыль и снова вложил деньги, а 27 апреля мои вклады увеличились в пятьдесят раз. Я все продал и со стороны наблюдал за очередным спадом.

Совпадение? Возможно. В конце концов, большую часть времени Аврор де Неант находился в здравом уме. Многие экономисты говорили о весеннем подъеме деловой активности. Возможно, он тоже его предвидел. Возможно, он затеял все это с одной целью: вовлечь нас в биржевую игру, потому что сами мы на это не отважились бы. И поняв, что его планы могут рухнуть из-за отсутствия денег, он избрал единственно возможный способ их достать.

Возможно. Это рациональное объяснение данного феномена, и все-таки… меня постоянно преследует картина разрушенного Термополиса. Я снова вижу холодную серую пустыню и плавающие в воздухе грибы. Я часто размышляю о последствиях непреложной теории вероятностей и о призрачном Джеке Андерсе, живущем по ту сторону вечности.

Возможно он… он… существовал. С другой стороны, как объяснить мое последнее видение? И те слова Ивонны на краю могилы. Мог ли он услышать эти слова и прошептать их мне? Возможно. А как же быть с теми двумя слезинками, которые, сверкая, соскользнули с ее щеки?

Как быть с ними?