Эпилог

Меня зовут Энн Мак-Кари, и я медсестра.

Но зеркало теперь возвращает мне новое лицо. Или это мои глаза видят его по-новому, лишенным красоты, но вместе с ней — и безысходности. Это мое лицо, созданное для меня, так же как и моя жизнь; лицо, сработанное из материалов моей реальности. Я ощущаю эту перемену, эту внутреннюю трансформацию, как будто моя кожа облеклась светом, и последствия мне приятны. Ни одна истинная перемена не противоречит нашим желаниям: полностью перемениться — значит стать счастливой. А перемены к худшему — это всего лишь иные формы прежней жизни.

— Меня зовут Энн Мак-Кари, я медсестра, — говорю я.

Я говорю это, только чтобы дать знать о себе, однако слова мои сказаны не без вызова. Медсестра Портсмутской королевской больницы — это передвижной кремовый торт. Их униформа — это такая прелесть, о какой любая медсестра может только мечтать. Мы обмениваемся понимающими улыбками, и вот я иду по прекрасным залам, по женскому царству с ароматом свежих цветов, по коридорам, магически преображенным далеким запахом эфира, по блестящим полам, среди сверкающей мебели — все это грим, которым мы привыкли маскировать боль. Я улыбаюсь каждому встречному пациенту (кажется, это профессиональная деформация), но некоторые из них, непривычные к тому, что посетители бывают воспитаны не хуже персонала, не отвечают мне улыбкой на улыбку и, по-моему, даже обижаются.

— Меня зовут Энн Мак-Кари, я медсестра.

Это всего-навсего информация для двух полисменов, охраняющих дверь. Они расходятся в стороны, как шторы, и я проникаю в светлый рай. Действительно, комната прямо-таки сияет от обилия света.

И там, в центре — священная реликвия дворца.

Ее беззащитная тонкость не затмевает яркого блеска посреди кровати; футляр слишком просторен для крошечной драгоценности. Глаза его открыты (один рубин и один аквамарин), но я-то знаю, что он спит. Я научилась различать знаки в морщинках его лба цвета слоновой кости — эту иероглифическую тайнопись, говорящую только со мной. Сейчас эти волны почти не колышутся; это означает, что он потерялся в бесконечных коридорах, в одном из покоев дворца, предназначенного для отдыха и счастья.

— Сэр, пришла мисс Мак-Кари, — жаворонком выпевает медсестра.

— Не нужно, — говорю я. — Он спит.

— У него открыты глаза.

— Он спит.

Я придвигаю стул и сажусь в изголовье. Фарфоровая кукла в царстве белизны лежит неподвижно.

— Большое спасибо, я побуду здесь.

Медсестра-тортик отвечает на мою улыбку и оставляет нас наедине. Убранство комнаты соответствует вкусам ее обитателя. Ничего на стенах, ничего на полу. Окно, белый столик, два стула в стороне от кровати. Вот отчего он такой счастливый, догадываюсь я: кто живет в небытии, небытия не страшится.

Однако на столике появилось нечто новое. Маленькая книжка.

Книга на столике смотрится так странно, как будто я обнаружила ее на морском дне. Не в силах побороть любопытство, я беру ее в руки.

Это книга того самого автора. Фамилию которого мне никак не удавалось вспомнить.

И в этот момент я ощущаю перемену.

Глаза его все так же открыты, он не пошевельнулся, но я знаю: он уже вернулся из своего дворца и вглядывается в реальность с балкона, который в точности повторяет форму его улыбки.

— Мисс Мак-Кари, вы сегодня рано.

— Добрый день, мистер Икс. Вчера я наконец-то поговорила с врачами.

— И?

Слова не идут.

— Мне сказали, что вы поправитесь… К счастью, ни один жизненно важный орган не задет.

— Ну да, в этом я не сомневаюсь. А вы? — добавляет он. — Вы поправитесь?

На этот вопрос ответить сложнее.

Я вытащила нож после первого удара, за ним тянулась кровавая гирлянда.

Я медсестра, и я знаю самые уязвимые места.

Я смотрела, как мистер Икс падает, повторяя траекторию выдернутого ножа. Чашка чая в его руке и сам мистер Икс упали вместе, в одну и ту же лужу, как будто оба одновременно разбились. Вот когда я испытала наслаждение! Я смотрела на его маленькие подогнутые ножки, на обхваченную руками головку. Сейчас он выглядел как зародыш, обернутый в пеленку. Созревший плод, жертва недавнего аборта, уже с перерезанной пуповиной крови, соединявшей его с жизнью.

Я наклонилась, чтобы не ошибиться со следующим ударом, который должен был стать последним.

Мое наслаждение не знало границ. Это было море: открытое любым горизонтам, начало бессчетных дорог. Оно было больше, чем мое тело, но жило внутри моего тела.

Спина — это неправильное место. Я должна была перерезать сонную артерию. Но я настолько обессилела, что сделать это оказалось непросто. Мне оставалось лишь приподнять его подбородок и открыть на шее колыбель его пульсации. Я увидела эту последнюю голубую ленточку и занесла руку с кухонным ножом, чтобы помешать ему родиться на свет.

И тогда я увидела, как шевелятся его губы.

— Мисс… Мак-Кари… Энн.

Он говорил со мной.

Это было непостижимо. Нож распорол ему живот. Рассеченные внутренности теперь искали выхода наружу. А вместе с ними рано или поздно из этого тела выйдет и жизнь. Боль, пронзившая его, была ужасна, уж это я знала наверняка, ведь она влекла и меня… Допускаю, что в тот момент я этого не понимала, но я же медсестра. Я знала, что такую боль, по счастью, доводится испытать не каждому человеку и почти никому не приходится ощутить ее дважды.

И все-таки он говорил:

— Энн…

Я до сих пор держала в руке — в той же позиции, на той же высоте — его окровавленный смертный приговор.

— Энн, они с вами провели… его… Это не вы…

Мои губы искривились. Вероятно, если смотреть на них из правильного — перевернутого — положения, они сложились в улыбку. А под другим углом это была гримаса скорби. Все зависело от взгляда наблюдателя, то же происходит и с красотой.

— Энн…

Каждый раз, произнося мое имя, он выпускал красные пузыри. Мое имя — это его кровь. Называя меня по имени, он становился чуть более мертвым, но все равно продолжал меня звать. Упрямец.

— Энн… Энн… Вы… сильнее, чем…

Мой нож застыл на весу. Не в нерешительности, а в неподвижности. Не колеблясь, а выжидая. В твердой руке.

— Они устроили… театр. Но вы сильнее, чем… Вы хотите бороться…

Пульсация на его шее посылала мне сигналы все медленнее, все слабее. Под его маленьким телом разливалось озеро красной боли. В моих зрачках эта лужа отражалась дважды. Две красные круглые лужи.

— Вы хотите бороться… Вас зовут Энн… Моя… прекрасная и от… отважная Энн…

Именно тогда я обратила внимание на какой-то предмет рядом со мной. Свет из окна не позволял мне разглядеть его целиком. Оказалось, что это окровавленный нож. Сначала мне показалось, что он парит в воздухе, однако его держала рука, одетая в форму медсестры Кларендон-Хауса. Я в изумлении рассматривала эту странную конечность, а голос на полу одно за другим выдыхал гибельные слова.

Поразительное дело: продолжением этой руки являлось мое плечо — искривленное и застывшее, наполненное болью. Вот мое плечо, вот мое тело, вот наверху моя голова, а внутри головы — я, рвущаяся наружу.

— …Не позволяйте больше никому… вас обманывать…

Я начала дрожать. Так я пробивала себе дорогу. Я хотела сломаться, порваться, прогнить — только чтобы высунуться наружу.

А внизу истекала кровью маленькая фигурка.

Меня звали Энн Мак-Кари, и я была медсестрой.

Нож не был частью меня. Я его отбросила. Горячие слезы были изгнаны из моего тела. На смену им пришла боль, осознание того, что я едва не совершила. Исчезли и обрушились все наслаждения, мое зрение затуманилось жидким стеклом. У меня оставался только он, свернувшийся на полу, как новорожденный в ожидании объятия. К нему я и поспешила. В этой позе нас застали Сьюзи и Джейн, прибежавшие на мои вопли.

Точно так же я поступаю и теперь. Склоняюсь к нему, плачу и укладываю его руку поверх моих.

— Дорогая Энн, перестаньте себя винить, — говорит он с всегдашней мягкостью, но теперь в его речи прибавилось пауз: стакан его жизненной энергии заполнен еще только наполовину. — Это были не вы… Это был закрытый театр, в который вас отвели… вас отвел мистер Игрек… Так это было понято и в полиции, и в моей семье…

— Но как?.. После ухода Дойла я пошла налить вам чая… а… потом…

— Когда вы попрощались с Дойлом… что вы делали?

Я много раз пыталась это вспомнить. Память моя как будто одурманена наркотиками, но скелеты подробностей, костяки точных фактов постепенно обрастают плотью.

— Подождите. Так… Джимми сказал мне, что пришла почта. Одно письмо было для меня. Я решила, что это от брата…

Мистер Икс кивает:

— Но ведь письмо было не от брата?

— Нет.

— Что было в письме?

Я отвечаю не сразу: именно при этом воспоминании я до сих пор содрогаюсь — от наслаждения — от ужаса.

— Два больших черных круга, рисунок карандашом. Один рядом с другим.

Мой «медведь» с черными пуговицами, вот что это было.

— Они выбрали такую форму, чтобы активизировать внутри вас заранее полученные инструкции, — объясняет мистер Икс. — Увидев этот рисунок, вы уже перестали быть собой… Совершенно другое существо взяло на кухне нож, приготовило мне чай и поднялось в комнату… Вы превратились в инструмент, которым они хотели воспользоваться. Но вы доказали, что теперь уже никто не может вас использовать.

— Но я… я хотела вас убить, — шепчу я. Эта боль (наслаждение!) до сих пор не утихла во мне.

— Не вы, а они. Вас только использовали. Они прислали это письмо, когда узнали, что мистер Игрек устранен… Они пустили в ход свое последнее средство. Это было крайне жестоко — использовать вас, но клянусь вам, мисс Мак-Кари, они заплатят за это очень дорогой ценой… Ни один нож, будь он хоть алмазный, не обойдется им дороже, чем ваше невольное участие, даю вам слово.

Я ему верю. Но вместе с этим я совершаю еще одно открытие:

— Вы этого ждали… — Я вытираю слезы. — Вы ждали, что это случится. Вы знали это с тех пор, как мистер Игрек сводил меня в театр… И вы позволили мне пойти, не предупредили… — (Молчание мистера Икс подтверждает то, что для меня и так очевидно.) — Почему?

— Потому что это было вам необходимо.

— Что?

— Мисс Мак-Кари, вы помните, как фальшивый Дойл впервые заговорил о труппе «Коппелиус», он даже намекнул, что вы могли бы отправиться вместе с ним?

— Да.

— Почему он об этом заговорил? Вы не задумывались? Для чего было звать вас туда, где соберутся соучастники преступления? Он хотел, чтобы вы обратили внимание на ту дверь…

Мистер Икс замолкает, на лице его печаль.

— Да, теперь понятно.

— Они собирались использовать вас… если провалится весь план. И да, вы правы: я об этом знал и не вмешался… Вам было необходимо пережить этот последний опыт, чтобы наконец выйти… к свету. Сильной.

— Не уверена.

— В чем вы не уверены?

— В том, что вышла «сильной»… Я…

— Наслаждение, — подсказывает мистер Икс.

— Да, — шепчу я. — Оно было…

— Безмерным, — заканчивает он за меня. — Вот почему, мисс Мак-Кари, вы и сделались сильной. Мы обладаем властью над любым театром, над любой иллюзией, а вы просто нуждались в подтверждении. Теперь вы знаете: ничто не заставит нас верить тому, что противно нашей воле.

— Но я могла вас убить…

— Я знал, что этого не случится. Вы — прекрасная и отважная Энн. И вы это доказали. Навсегда. Мисс Мак-Кари, вы хотите работать вместе со мной? Разобраться во всем этом до конца? Опасность может быть очень велика, в этом вы уже убедились…

— Я готова, — отвечаю я без колебаний. — С вами — готова. — Чтобы не расчувствоваться перед мистером Иксом, я указываю на книгу, лежащую рядом. — «Алиса в Стране чудес»… Я ее читала. Льюис Кэрролл — это ваш оксфордский друг? Вот почему вы выбрали тот самый пансион в Оксфорде, где жили перед Портсмутом?

— У этой книги и ее автора очень необычная история, — говорит он, не отвечая на мой вопрос. — Я вам расскажу в другой раз. И действительно, я должен как можно скорее попасть в Оксфорд. Дело срочное. — (Я отмечаю характерное беспокойство в его голосе, ему не терпится вступить в новый поединок.) — Но давайте посвятим наш краткий досуг хорошей литературе. Вы почитаете мне из этой книги? Мне хотелось бы освежить в памяти некоторые детали этой истории, прежде чем мы отправимся в путь…

Я задумчиво смотрю на книгу:

— Мистер Икс, у меня нет желания читать вслух. Но… вот что я подумала… Почему бы вам не почитать мне? Я говорю серьезно… меня бы это очень порадовало, для разнообразия.

Я протягиваю ему книжку. Но мистер Икс не берет. Его улыбка ширится и наполняется светом.

— Моя дорогая мисс Мак-Кари, как же вы неумело врете… Доктора вам вчера рассказали, не так ли?

Он смотрел на меня. Моя нижняя губа дрожала.

— Теперь мне незачем скрывать это от вас, — говорит мистер Икс. — Вначале я хотел, чтобы вы научились мне доверять, поверили, что на мир можно смотреть и иначе, иначе видеть себя и других. Теперь меня не тревожит, что вы узнали и эту маленькую тайну… Понсонби и доктор Марвел, естественно, знали и не уставали поражаться. Надеюсь, это знание и для вас ничего не изменит…

Пока он говорит, я провожу рукой у него перед глазами. Цвета у них разные, но реакция на мой жест — одинаковая. То есть никакой.

Мне действительно рассказали об этом врачи, но самое невероятное в том, что я не слишком и удивлена. Ну, может быть, чуть-чуть.

В моей памяти всплывают подробности: вечный полумрак в комнате, неуклюжесть во время наших пляжных прогулок, смысл фразы «Я никогда не видел моих родителей», просьба передвигать за него шахматные фигуры и вести запись ходов — чтобы отец Филпоттс называл свои ходы вслух, — Джимми Пиггот, всегда читающий ему газеты и пишущий под диктовку все письма, его оплошность, когда он не узнал, что я так и не вышла из комнаты… Подробности.

Каким бы странным это ни казалось фальшивому Дойлу после первого осмотра — быть может, он ошибочно посчитал, что мистер Икс не представляет для него угрозы. Каким бы странным и невероятным это ни казалось Понсонби — который требовал, чтобы Дойл передал ему результаты отчета лично в руки, чтобы не нарушить требование своего пансионера о неразглашении «тайны». Каким бы невероятным это ни выглядело для всех, кто знает его по-настоящему и понимает, на что он способен…

Я чуть было не рассмеялась. Единственный мужчина, назвавший меня «прекрасной»!

Но он не солгал. Он меня видел.

Потому что можно видеть без глаз, убивать без убийц, играть концерты на воображаемых инструментах.

— Я вам немножко почитаю, — соглашаюсь я, а слезы омывают мое новое лицо. Лицо прекрасной и отважной Энн.

— Спасибо. Но сначала я отправлюсь во дворец, чтобы сохранить все, что вы мне прочтете…

Он протягивает руки. Я вручаю ему скрипку.

Мистер Икс играет, его музыка прекрасна.