Дэнни Хиллис
Время перемен. Интеграция человека
В том, что в мире происходит нечто из ряда вон выходящее, можно убедиться на современных графиках. Раньше мы изображали процесс линейного роста в виде прямой, высота которой менялась пропорционально оси прогресса. Однако в настоящий исторический момент рост настолько стремителен, что мы перешли на логарифмическую шкалу.
Мы уже привыкли к тому, что в области вычислительных технологий каждые пару лет показатели удваиваются – скорость процессоров, пропускная способность каналов передачи, количество веб-сайтов в Интернете. Поэтому мы рисуем графики в масштабе, при котором каждый шаг соответствует увеличению на порядок. Отмечая на такой шкале 1, 10, 100, 1000, мы изображаем прогресс в виде прямой, плавно восходящей по времени линии и радуемся этой иллюзии предсказуемости.
Разумеется, стоит нам перейти на линейную шкалу, как те же линии примут гораздо менее безобидный вид. Они бесконтрольно зашкалят за рамки любой страницы, и сразу станет ясно, что все, происходившее до этого момента, было лишь незначительной прелюдией к тому, что нас ждет. В линейном масштабе экспоненциальные кривые выглядят непредсказуемо. Они приближаются к вертикальной оси, грозя сойтись с ней в точке сингулярности, где перестают действовать привычные правила и начинается нечто неизведанное.
Таковы способы представления прогресса, которые отражают два разных отношения к вызванным технологиями переменам. Оба имеют право на существование. Как инженер, я больше склонен к экстраполяции. Я не только верю в прогресс, но и активно в нем участвую. Как инженеру, мне нравится полулогарифмическая шкала. При этом, как отец, гражданин, педагог и ученик, я являюсь не только участником, но и объектом перемен. И, как объект и наблюдатель, я прекрасно понимаю, что происходит нечто феноменальное. Экспоненциальный взрыв означает, что мы живем в особенное и решающее время. Мы меняемся.
Этот век, на пятьдесят лет назад и пятьдесят лет вперед, – редчайший исторический момент, когда человечество переходит от одного общественного строя к другому. Пользуясь физической аналогией, мы находимся в середине переходной фазы, между двумя стабильными состояниями. Катализатором трансформации служат технологии. Это такой самоускоряющийся двигатель перемен, когда каждое новое улучшение создает новые возможности для улучшений. Более совершенные машины позволяют создавать еще более совершенные машины. Более быстрые компьютеры влекут за собой разработку еще более быстрых компьютеров, причем более быстрыми темпами.
Переменам далеко не всегда присуще это свойство. На протяжении большей части истории люди могли не сомневаться, что жизнь их внуков будет мало отличаться от их собственной. Родители по большей части представляли себе, чему учить детей. Строить планы на будущее было гораздо проще. Архитекторы проектировали храмы, которые затем строились веками. Фермеры высаживали желуди, чтобы их потомки могли отдохнуть под тенью дубов. Сегодня приниматься за проект, на который потребуется пара столетий, по меньшей мере странно. Планы на год вперед сегодня считаются «долгосрочными».
Чем объяснить такую близорукость? Ведь мы так же печемся о наших потомках, как и наши предки. Проблема в том, что мы больше не в состоянии представить себе их будущее. При таком бешеном темпе технологического прогресса мы просто не успеваем понять, что за мир оставляем своим детям. Кому из нас сейчас придет в голову посадить желудь и рассчитывать на то, что под ним станут отдыхать наши дети? Или что они вообще этого захотят? Мир слишком быстро меняется. Люди переезжают, меняются их потребности. Многие наши современники занимаются работой, которую их родители и представить себе не могли. Целые отрасли – да что говорить, целые страны – исчезают в одночасье.
Вся эта неразбериха – состояние вполне понятное, даже нормальное, если принять во внимание, что мы находимся в центре трансформации из одного типа общества в другое. Мы и не должны представлять себе, чем будут заниматься наши дети, равно как охотники-собиратели не могли представить будни фермера или доиндустриальный фермер – жизнь заводского рабочего. Единственное, на что мы можем надеяться, – это понять, насколько хорошо то, что мы оставляем в наследство.
Так во что же превращается человек? Определенно в нечто более взаимосвязанное, более взаимозависимое. Очень мало кто способен сегодня выжить, не являясь частью сообщества. Никакой город не может долго продержаться без постоянной подпитки извне от линий электропередачи, каналов водоснабжения, поставок продовольствия и источников информации. Крайне мало стран в состоянии обеспечивать достойный уровень жизни населения без внешней торговли. Технологическая паутина сплетает нас вместе, одновременно толкая во все большую зависимость друг от друга.
По мере того как люди теснее связываются между собой, они все больше привязываются к своим творениям. Каждый раз при взгляде на рабочего у станка, скрипача со скрипкой, ребенка за компьютером я невольно поражаюсь тому, насколько неотделимы мы от технологий. Контактные линзы и кардиостимуляторы стали для нас такой же органичной частью, как волосы и зубы. А скоро рекомбинантная биотехнология окончательно сотрет всякие границы между нами и устройствами.
В 1851 году Натаниель Готорн писал: «Правда ли – или мне привиделось, – что электричество связало физический мир в гигантский нерв, пульсирующий на сотни километров в одно мгновение? Земной шар теперь как голова, мозг, чувствующий разум!». Сейчас, более века спустя мы можем воочию лицезреть это явление. Мировой коллективный разум, биологический и электронный, принимает множество экономических решений. Цены на товары и темпы роста мировых рынков уже определяются совместно людьми и машинами, объединенными в сеть, понять которую не под силу ни одному отдельному человеку. Телефонные системы и Интернет сократили расстояния, буквально «пульсируя на сотни километров в одно мгновение».
Существуют и другие, менее явные признаки того, что мы становимся частью некоего единого симбиоза. Очевидно, что на работе мы становимся все более узкими специалистами, однако и в повседневной жизни наша деятельность становится узконаправленной.
Мы дробим наш день на определенные занятия. Мы поочередно работаем или играем, занимаемся спортом или отдыхаем, учим или учимся. Мы четко разграничили искусство, науки, политику и религию. В прошлом человек смешивал эти понятия, одновременно работая, играя, обучая и обучаясь. Этот тип человека постепенно отходит в прошлое. Интеграция требует однозначности. Подобно тому, как любая отдельная клетка в нашем организме имеет свою конкретную функцию и время действия, так и мы все больше зацикливаемся на наших ролях. На ранних стадиях клетка способна непрерывно чувствовать, двигаться, переваривать и размножаться, однако такой самодостаточной клетке не место в большом и сложном организме.
У меня очень противоречивые чувства по поводу нашего существования как части непонятного мне симбиозного организма. Ничего удивительного, ведь я – продукт общества, прославляющего индивидуализм. Мой инстинкт выживания, вся моя сущность восстают против любой метаморфозы. Так же как охотникам-собирателям едва ли понравилась бы моя современная городская жизнь, так и я не желаю меняться. Это естественно. Гусеницы, скорее всего, тоже с недоверием относятся к бабочкам.
Как бы я ни был напуган перспективой перемен, она будоражит мое воображение. Меня вполне устраивает то, какие мы сейчас, и все же я не могу отказаться от мысли, что мы способны перерасти в нечто лучшее. Пусть людям свойствена жадность, глупость, близорукость и даже жестокость. Я могу отнести эти слабости к пережиткам (почти) искорененного животного прошлого и представить себе наши лучшие проявления – доброту, творческое начало, способность любить – как зачатки нас в будущем. Мечтать не вредно.
Я понимаю, что сам отношусь к пережиткам прошлого. Этакий досимбиозный вид, рожденный в переходное время. И все же мне повезло хотя бы одним глазком заглянуть в многообещающее завтра. При мысли о нем меня переполняют эмоции… Ностальгия по тому, кем мы были, и трепет от пугающей красоты того, кем мы можем стать.
