6
Весы
Как дипломированный юрист Монтень очень чуток к двусмысленности текстов – не только законов, но и литературных, философских, богословских трудов. Все их нужно толковать и оспаривать, причем это вовсе не приближает нас к их смыслу, а, напротив, уводит от него всё дальше. Мы отгораживаем тексты от себя бесконечными комментариями, которые делают доступ к их истине всё менее вероятным. Монтень напоминает об этом в Апологии Раймунда Сабундского:
Наша речь, как и всё другое, имеет свои слабости и свои недостатки. Поводами к большинству смут на свете являлись споры грамматического характера. Наши судебные процессы возникают только из споров об истолковании законов; большинство войн происходит из-за неумения ясно формулировать мирные договоры и соглашения государей. А сколько препирательств – и притом каких ожесточенных – было вызвано сомнением в истолковании слога «hoc» (II. 12. 461).
Живший в эпоху Возрождения, Монтень иронизирует над средневековой традицией умножения толкований, которые Рабле сравнивал с экскрементами, faeces literarum. Он ратует за возвращение к авторам – к оригинальным сочинениям Платона, Плутарха или Сенеки.
Мало того, в его глазах все потрясения мира – тяжбы и войны, частные и публичные споры – связаны с неоднозначным пониманием слов. Это касается и конфликта, вызвавшего вражду между католиками и протестантами. Монтень сводит его к спору о значении латинского слога «hoc» в таинстве Евхаристии: «Hoc est enim corpus meum, Hoc est enim calix sanguinis mei», – говорил Христос, и священник за ним повторяет: «Сие есть Тело Мое, сие есть Кровь Моя». Согласно доктрине пресуществления, или реального присутствия, хлеб и вино превращаются в Тело Христово. Но кальвинисты считают достаточным признавать лишь духовное присутствие Христа в Святых Дарах. А что думает об этом Монтень, сводящий Реформацию к спору о словах? Нам это неведомо, так как свои внутренние убеждения он оставил при себе.
Возьмем формулу, которая со стороны логической представляется нам совершенно ясной. Если вы говорите «Стоит хорошая погода» и если при этом вы говорите правду, значит, погода действительно хорошая. Разве это не достоверное утверждение? И тем не менее оно способно нас обмануть, как это видно из следующего примера. Если вы говорите «Я лгу» и то, что вы при этом утверждаете, есть правда, значит, вы лжете. Логическое построение, основательность и сила этого умозаключения совершенно схожи с предыдущими, и тем не менее мы запутались (II. 12. 461).
Вслед за примером Евхаристии Монтень приводит в подтверждение своего скепсиса парадокс лжеца: «Некто говорит „Я лгу“. Если он говорит правду, значит, он лжет. Если же он лжет, значит, он говорит правду». Греческий философ Пиррон, образец для Монтеня, считал единственным логическим выходом из сомнения «воздержание от суждения». Но Монтень идет еще дальше и оспаривает даже формулировку «Я сомневаюсь»: ведь если я говорю, что в чем-то сомневаюсь, значит, я не сомневаюсь в своем сомнении: «Я убеждаюсь, что философы-пирронисты не в состоянии выразить свою основную мысль никакими средствами речи; им понадобился бы какой-то новый язык» (II. 12. 461).
Такой язык Монтень нашел, сформулировав свой девиз в форме вопроса, а не утверждения: «Этот образ мыслей более правильно передается вопросительной формой: „Что знаю я?“, как гласит девиз, начертанный у меня на коромысле весов» (II. 12. 462). Равновесие этих весов символизирует его растерянность – отказ или неспособность выбирать.
