Эпилог
«Во что я верю» — это процесс, а не законченное действие.
Эмма Голдман
В художественной литературе, сколько себя помню, меня всегда больше всего интересовала развязка. Будь то научно-фантастическая Ender’s Game («Игра Эндера») или книга-загадка The Westing Game («Игра Вестинга»), неожиданный поворот в финале был не просто самым ярким событием. Он преображал всю историю и заставлял переосмысливать прочитанное.
Что касается идей, заключения кажутся мне лишними. Неужели нельзя закончить последней главой? Это книга, а не школьное сочинение. Если бы мне было что сказать, я бы изложил это в предыдущих главах. ||
Эту нелепость лучше всех проиллюстрировал юморист Ричард Бротиган: «Про потребности: я всегда хотел написать книгу и закончить ее словом “майонез”». Эту строку он вставил в предпоследнюю главу и действительно закончил книгу этим словом, но специально написанным неправильно, чтобы оставить у читателя ощущение неудовлетворенной потребности.
В заключениях мне не нравится, что они преподносятся как конец. Если тема достаточно важна, чтобы посвятить ей целую книгу, она не должна заканчиваться. Пусть финал остается открытым.
Эту задачу я поставил себе в книге о переосмыслении. Я намерен не подводить итоги в заключении, а развивать мысль дальше. Как символ открытости, я хотел оставить в эпилоге чистые страницы. В прямом смысле.
Мое общество спорщиков единогласно забраковало эту идею. Двое лучших студентов разъяснили мне, что для меня, как писателя, это финал, а для читателя — только начало, отправная точка к новым мыслям и беседам. Мне предложили иначе поддержать концепцию книги: по примеру Рона Бергера продемонстрировать ход переосмысления разных вариантов заключения.
Идея мне понравилась. ||
Я уже думал сохранить правки во всей книге, но рассудил, что ее будет сложно воспринимать, а читатель предпочел бы потратить время на более интересные вещи, чем мои полусырые идеи и фальсифицированные гипотезы. Если вы фанат мюзикла Hamilton («Гамильтон»), вам вряд ли понравился бы его черновой вариант — продукт переосмысления гораздо интереснее процесса.
Идеальная метафора для книги о переосмыслении. Как книга про кофейные столики на кофейном столике в сериале «Сайнфелд». Или когда Райан Гослинг надел футболку с фотографией Маколея Калкина, и тот его переплюнул, надев футболку с фотографией Райана Гослинга в футболке со своим портретом.
Слишком замысловато. Первым читателям хотелось больше конкретики, и по словам некоторых, теперь они иначе разрешают разногласия. Встретив информацию, идущую вразрез с привычными концепциями, они ее не отрицают и не соглашаются из вежливости, а видят в ней возможность узнать что-то новое: «Похоже, пора кое-что переосмыслить!».
Заключение как нельзя лучше подходит для демонстрации поворотных моментов в переосмыслении, но я не мог решить, какие приводить здесь. Я снова обратился к обществу спорщиков, и они предложили очередной способ объединить ключевые темы и показать нынешний этап переосмысления.
Первое, что пришло мне в голову, — пример переосмысления учеными наличия перьев у тираннозавров. Если вы, как и я, вообразили пернатого тираннозавра рекса, то ошиблись: теперь считается, что чешуи у него все же было больше. Не расстраивайтесь, а найдите в алфавитном указателе «удовольствие ошибаться». Кстати, приятное известие: другой тираннозавр, ютираннус, по мнению ученых, носил наряд из перьев.
По мнению общества спорщиков, банально повторять в заключении «занимательный факт» из текста.
Позже я вернулся к размышлениям о том, как происходит переосмысление. Тысячелетиями оно было невидимым. До появления печатного станка знания передавались преимущественно устно. История человечества — сплошной испорченный телефон, поскольку каждый запоминает и рассказывает по-своему, и неизвестно, кто и где приврал. Перемещаясь с одного конца света на другой, идея могла полностью трансформироваться без ведома ее носителей. Когда информацию начали фиксировать в книгах и газетах, стало возможным отслеживать возникновение различных убеждений. Сейчас в «Википедии» видны все правки, но их авторы иногда ведут нешуточные сражения, отказываясь признавать свою неправоту. Кодирование информации помогает ее отслеживать, но никак не способствует непредвзятому мышлению.
Многие великие мыслители утверждали, что переосмысление — задача поколений, а не индивидуумов, даже в науке. Как сформулировал выдающийся физик Макс Планк: «Новая научная истина торжествует не потому, что оппоненты прозрели и согласились с ней, а потому, что они рано или поздно умирают». Если так рассуждать, получается, что поколения сменяются быстрее, чем люди меняют свое мнение.
Я думаю, так быть не должно. У каждого есть способности к переосмыслению, просто мы недостаточно часто ими пользуемся, потому что редко рассуждаем как ученые.
Научные методы существуют не одну тысячу лет: по крайней мере, в Древней Греции при Аристотеле они уже были. Что удивительно, слово «ученый» (scientist) появилось сравнительно недавно, первое упоминание датируется 1833 годом. Много столетий у людей, которые получают новые знания, разрабатывая гипотезы, проводя эксперименты и собирая данные, не было названия. Надеюсь, мы не станем так долго ждать и признаем, что научное мышление применимо во всех сферах жизни и работы.
Даже когда эта книга уйдет в печать, я продолжу переосмысление. Насколько важным я ни считал бы научное мышление, меня беспокоит, не слишком ли мало внимания я посвятил случаям, когда продуктивнее проповедовать, обвинять и пиариться. Для переосмысления своей точки зрения при наличии достаточного объема данных больше подойдет мышление ученого. ||
Без ответа остается важный вопрос: когда заканчивать переосмысление? В какой момент пора подвести черту? Полагаю, каждый найдет свой ответ в зависимости от ситуации, но подозреваю, что большинство перегибают палку. В третьей главе рассказывается, что суперпрогнозисты обновляют прогноз по одному вопросу в среднем четыре раза вместо двух. Это подсказывает, что переосмысление дает мгновенную выгоду и имеет минимум недостатков. Переосмыслить не всегда означает передумать. Когда студенты многократно возвращаются к ответам на вопросы теста, но в итоге не меняют их, они все равно могут быть уверены, что обдумали все как следует.
Но когда нужно расширить чужие горизонты, не всегда сразу ясно, какой режим мышления выбрать. Я старался передать тонкости всех подходов: рассказал об эффективности проповедников в дебатах, когда оппонент открыт собеседнику или не слишком заинтересован в теме; объяснил, как прокурор может достучаться до аудитории, не стремящейся контролировать ситуацию; и что искренность пробирает даже политиков. Но и после этого мне казалось, что аргументы слабоваты.
Потом грянула пандемия коронавируса, и я заинтересовался поведением лидеров в период кризиса. Как они дают людям ощущение надежности в настоящем и надежду на будущее? Проповедуя достоинства своих планов и обвиняя альтернативные предложения в несостоятельности, можно создать иллюзию определенности. Политическая подоплека может сплотить людей вокруг общих целей.
На мой взгляд, лучший пример для подражания показал мэр Нью-Йорка. В одной из первых речей ранней весной, когда штат и вся страна столкнулись с беспрецедентным кризисом, он объявил: «Разумно пробовать разные методы, и если они себя не оправдывают, честно это признавать и отказываться от них. Но главное — что-то пробовать».
The New York Times не замедлила раскритиковать выступление мэра, отметив, что «нечто неопределенное не лучше, чем ничего». Слова прочих лидеров были «точными, конкретными, позитивными», а тот выражался «неопределенно, абстрактно и нерешительно». Речь разгромила не только пресса: один из личных советников мэра назвал ее проявлением политической глупости.
Понятно, что привлекательнее выглядит лидер с четким видением, точным планом и определенным прогнозом на будущее. Но во времена не только кризиса, но и благоденствия мы нуждаемся в лидерах, приемлющих неопределенность, способных признавать свои ошибки, учиться на примере других и переоценивать планы. Это и предлагал нам мэр Нью-Йорка, но критики недооценили перспективность его подхода.
Дело было до коронавирусной пандемии, и Эндрю Куомо еще не был мэром. Я рассказал о случае, когда в Америке в последний раз был высокий уровень безработицы — во времена Великой депрессии. Шел 1932 год, администрацию Нью-Йорка возглавлял Франклин Делано Рузвельт. Он предлагал «что-то пробовать», когда страна еще не оправилась от Великой депрессии, на выпускной церемонии небольшого университета в Джорджии. Самыми запоминающимися стали слова о том, что «страна нуждается в смелых, упорных экспериментах». Этот принцип и стал краеугольным камнем его метода управления. Экономисты до сих пор спорят, какая из реформ в итоге помогла стране, но метод проб и ошибок Рузвельта стал настолько популярен, что американцы избирали его президентом четыре раза.
В речи на выпускной церемонии Рузвельт не проповедовал, не обвинял и не политиканствовал. Он говорил с уверенной скромностью, свойственной ученым. Пока мы мало знаем о том, как произвести впечатление уверенной скромности. Когда людям недостает знаний по сложной теме, например как остановить пандемию или возродить экономику, они тянутся к лидерам, признающим, что не знают, что происходит сейчас, и сомневаются в своих вчерашних утверждениях. Если же народ лучше информирован, а тема проще, они могут не доверять лидерам, принимающим неопределенность и часто меняющим позицию.
Я все еще не уверен, какой метод убедительнее, но в целом хотел бы, чтобы люди озвучивали мысленную переоценку, как Рузвельт. При всей важности переосмысления мы недостаточно им пользуемся как в личных, так и в мировых проблемах. Пандемии, климатические изменения, политическая поляризация и другие сложные вопросы требуют от нас гибкости. Перед лицом любого числа угроз скромность, сомнения и любознательность жизненно необходимы. Смелые, упорные эксперименты, по всей видимости, наш лучший инструмент переосмысления.
Научиться переосмысливать может каждый. К чему бы мы ни пришли, мир станет лучше, если все почаще будут смотреть на него как ученые. Мне интересно, согласны ли вы? Если нет, какие свидетельства заставят вас изменить свое мнение?
