* * *

Ремонт! Это мероприятие преследует меня всю жизнь. Не помню места, где я жила, чтобы мне не приходилось делать ремонт — причем почти всегда самостоятельно. Под словом «ремонт» многие представляют бригаду рабочих, которые сначала делают в доме «тарарам», а потом полный порядок, как сейчас говорят — «под ключ». Для меня же ремонт — это не бригада рабочих, а я сама, от начала и до конца производящая это сложное действо.

Помню, как в 1957 году, когда я училась на четвертом курсе института, мы поселились в квартире Степана Егоровича, выделенной ему на всю семью как офицеру — участнику Великой Отечественной войны. Наш дом строили заключенные, как почти все дома в правобережной части Красноярска, но уже после смерти Сталина. Железная дисциплина кончилась, и дом «сляпали» как попало. Он нуждался в ремонте еще до заселения. Водопроводные трубы и батареи протекали или были поставлены не того диаметра. Просто беда, особенно для жильцов первого этажа! А мы жили как раз на первом. Нас заливали водой, забивали канализацию, нечистоты текли по полу нашей квартиры. Ужас!

В доме начался ремонт силами нашего ЖЭКа. Некоторое время мы с мамой наблюдали. Мама, сама мастерица, была крайне впечатлена «юмором и выдумкой» артистов советского ЖЭКа. Писателю-сатирику Жванецкому хватило бы сюжетов, чтобы написать массу замечательных миниатюр.

Все будет ясно, когда я опишу половину рабочего дня «мастеров».

Итак: восемь часов утра, звонок в дверь. Открываем. Зашли молча, не здороваясь, три грязных мужика в сапогах, заляпанных глиной почти до колен (где они ее взяли, ведь на улице сухо?). Прошли мимо нас, принесли ящики с инструментами, пилы, топоры, доски. Вывалили посреди комнаты — ее мы освободили заранее. Сели на ящики, закурили, не обращая на нас внимания, и продолжили разговор, начатый, видимо, в ЖЭКе. Пересыпая свою речь матерной бранью, беседовали около часа, решая какие-то свои дела. Потом встали и ушли. Через два часа вернулись, на этот раз очень веселые, неся в авоське две бутылки водки, хлеб и лук. Один нес на вытянутой руке селедку, с которой лился рассол, оставляя вонючую дорожку на полу. Наконец они обратили внимание на маму и потребовали три стакана, три вилки и нож. На одном из ящиков постелили газету и разложили все, что принесли. Весело, потирая руки, разлили водку по стаканам, молча выпили, закусив селедкой с луком. Через некоторое время в комнате стало шумно, говорили все сразу, через каждые два-три слова смачно, изобретательно матерясь. Когда мама заглянула узнать, что там у них происходит, они весело, размахивая руками и пучками лука, закричали:

— Отмечаем начало ремонта!! Ждем прораба!

Один из них даже встал, чтобы посмотреть, не идет ли прораб, споткнулся о собственную ногу и упал головой в угол рядом с батареей отопления — хорошо, что не разбил голову! Ему, видимо, показалось, что он отлично устроился, и он, положив голову на сложенные руки, захрапел, блаженно улыбаясь. Двое других, держась друг за друга, поднялись и схватились за широкую доску. Доска упала в проем окна, вылетели кирпичи, рама, стекло посыпалось на рабочих.

Мы — Степан Егорович, мама и я — поняли: «У нас начался ремонт!»

Наступил полдень — время обеденного перерыва. И перерыв начался! Выбравшись из-под обломков кирпичей, кусков разбитой рамы и осколков стекол, держась друг за друга, рабочие сползли по стене на пол и легли около батареи, недалеко от своего спящего друга. Удивительно, но никто из них не ушибся и не поранился. Все трое мирно спали, нарушая тишину храпом.

Мы чувствовали, наверное, то же, что и люди, пережившие стихийное бедствие, бомбежку или что-то в этом роде. Мама сказала:

— Ну началось! Если завтра будет то же самое, пойду к начальству.

«Работали» они до семнадцати часов. Ровно в семнадцать ноль-ноль мама их разбудила и с большим трудом вытолкала за дверь — благо комната, где они обосновались, располагалась рядом с прихожей.

Придя в институт, я рассказала в группе, как нам ремонтируют квартиру. Правда, не стала драматизировать это событие, представила его как юмореску. Все смеялись и в последующие дни просили рассказывать, что же происходит дальше.

Этот ремонт продолжался еще полгода. Рабочие сняли полы, и зимой мы ходили по голой земле. Несколько раз мама приводила прораба или начальника ЖЭКа, чтобы они приняли меры и увели или увезли бесчувственные тела «ремонтеров», превративших нашу жизнь в кошмар. После себя рабочие оставили несколько «меток», не входивших в смету. Случайно выломали косяк в ванной, расколотили купленную с рук дорогую раковину, а другую так и не поставили, разбили стекло на двери в мою комнату и тоже оставили его без замены. Было еще много мелочей, на которые мы даже не обращали внимания. Степан Егорович этих людей панически боялся, воевала с ними и «держала оборону» моя мама. После завершения ремонтной эпопеи мама поклялась никогда не пускать к себе никаких «ремонтеров». Мне тоже пришлось сделать выводы: лучше научиться делать все своими руками и не надеяться на чью-то помощь, даже за плату. Разве что студенты нашей группы огорчились, когда все закончилось, — больше не будет рассказов об этих «замечательных работничках»!

Поэтому, когда у меня появилась своя квартира, я решила сделать все сама и по своему вкусу. Полы мы вместе с мужем закрыли деревоплитой, а все остальное я делала сама. Приходила с работы, закрывалась в комнате и работала до одиннадцати-двенадцати ночи. Муж был допоздна в институте — работал над диссертацией, Дима у бабушки, а я сама хозяйничала! Зато квартира стала как конфетка! Теперь уж никто не сядет на мой кухонный стол грязным задом, никто не будет по целому дню не пускать меня в ванную комнату, где сосед учит свои уроки. И на кухне пьяные мужики не будут орать всю ночь напролет, рассуждая о политике.

Живя в коммуналке, пользоваться кухней для приема пищи мы прекратили почти сразу. Я готовила, и мы ели в своей комнате. А Диме даже нравилось жить с соседями, ему было очень весело. У соседей были дети — две девочки, ровесницы Димы. Сначала все праздники мы отмечали вместе. Наш папа в Новый год наряжался Дедом Морозом, играл на пианино, дети срезали с елки подарки, пели, плясали. Однажды снизу прибежала бабка и начала страшно кричать на детей за то, что они прыгают по полу, стращала, что будет жаловаться в милицию. Бабку успокоили, дав ей с елки подарок, и выпроводили. Детям сказали, что это была Баба-Яга — нужно, мол, вести себя потише, а то опять прилетит на метле и утащит в лес! Дима потом часто вспоминал Бабу-Ягу с улицы Двадцати шести бакинских комиссаров (таков был адрес нашей коммуналки).

Еще один Новый год врезался ему в память. Диме было три года, и он очень болел. Мы с папой нарядили елочку, папа надел костюм Деда Мороза, пришел с мешком, в котором были подарки, веселил Диму, просил его рассказать стихотворение. На следующий день Дима рассказывал о Деде Морозе в папиных сандалиях:

— Ему, наверно, было холодно в лесу!

Еще Диме во время болезни все время чудился шепот из угла. Он очень боялся, не отпускал нас от себя и просил убрать этот шепот.

Все это ушло в прошлое! Сейчас у нас свое гнездышко, мы можем позвать к себе друзей и не бояться, что кто-то испортит наш праздник.

Когда мы переезжали в свою квартиру, нам помогали друзья мужа — гимнасты, здоровые, красивые парни. Шумно тащили по узкой лестнице на четвертый этаж пианино. На шум выглядывали соседи, и Яша Ананьин весело кричал им:

— Все! Кончилась ваша тихая жизнь!

Соседка Зоя, когда мы извинялись перед ней за игру на пианино, говорила:

— Что вы! Разве может мешать хорошая музыка? Я даже ухо прикладываю к стенке, когда поет Саша.

Надо сказать, что мои мужчины никогда не нарушали режим. Они могли играть и петь только с десяти утра и до десяти вечера.