* * *
Бабушка Лина рассказывала, как маму сватали: «Твой дед Евстафий Лукич и бабушка Екатерина Ивановна Тетерины пришли к нам сватать твою мать. У нас в кроватке лежала совсем маленькая грудная Лида. Екатерина Ивановна увидела ее, радостно всплеснула руками и воскликнула: «Как хорошо! У них тоже малышка, как и у нас Лилечка! А то из-за этого я очень стеснялась идти сватать сына. Это замечательно!»
Бабушке Лине тогда было сорок три года, а бабушке Кате тридцать семь. Встреча прошла легко и радостно. Екатерина Ивановна была веселая, приветливая и доброжелательная женщина. Мама говорила, что никогда не видела ее сердитой. Она так трогательно уговаривала Лину Ивановну не волноваться за дочку, обещала приложить все силы, чтобы Машенька приняла ее дом как родной и не очень тосковала по близким! Она ведь даже представить не могла, что Маня в своем родном доме была изгоем.
Свадьбу сыграли очень скромную, как было принято у молодежи в те времена, — без венчания в церкви, без пышного белого платья и фаты. Просто праздничный семейный вечер.
Первые годы замужества мама вспоминала как райскую жизнь, время любви, счастья, радости. В семье Тетериных к Мане отнеслись с уважением и любовью. Молодым отдали комнату, потеснив остальных детей. Их было трое: Анастасия, Леня и маленькая Лилечка. Мама не переставала удивляться царившей в семье атмосфере любви и нежности. Екатерина Ивановна не позволяла невестке вставать утром раньше нее, сама готовила завтрак и весело звала домочадцев к столу, когда все было готово. Завтракать всей семьей было ритуалом.
Екатерина Ивановна была полькой и своего любимого старшего сына звала на польский манер — Петка. Сказать, что она его любила, — это слишком мало. Она его боготворила, беспокоилась о его здоровье, а он ей платил беззаветной сыновней любовью. В этой семье не стеснялись своих чувств, как в семье у Лины. Екатерина Ивановна не могла спокойно пройти мимо своих деток, чтобы не поцеловать, не погладить, не сказать ласкового слова. И к Машеньке она относилась так же. Для моей мамы это было так странно и непривычно! Но к хорошему привыкают быстро, да и сама Маня в душе была нежным, добрым и благодарным человеком. Она легко вписалась в атмосферу этой семьи, начала называть свекровь мамой и по утрам приветствовать поцелуем.
В это время Маня работала воспитательницей в детском саду. Там же были и ясли для самых маленьких, и, уходя на работу, Маня брала с собой Лилечку, освобождая свекровь от нагрузки. Екатерина Ивановна была очень довольна тем, что у невестки такое доброе и любящее сердце. А Маруся никак не могла привыкнуть к благодарности за каждый, как ей казалось, пустяк. Такая жизнь в глазах Мани, совсем не избалованной вниманием близких людей, походила на сказочный сон.
Случайно Маня обнаружила в доме швейную машинку, которой никто не пользовался. Она обрадовалась и начала «священнодействовать» — шить, перешивать старые вещи, украшать их вышивкой ришелье, очень модной в то время. Вязала кофточки, шарфики, шапочки детям. И взрослые получали от нее подарки. Маня успевала все, использовала каждую свободную минуту. Свекровь просто души в ней не чаяла, пела дифирамбы невестке всем, с кем встречалась, с гордостью демонстрируя ее изделия:
— Ах! Какая она у нас умница, красавица! У нее золотые руки!
Встретив Лину Ивановну, обнимала ее, целовала и эмоционально расхваливала Маню:
— Какая же вы молодчина, что воспитали такую дочь!
Лина Ивановна скромно наклоняла голову, смущенно улыбалась и ничего не отвечала. Думаю, она жалела, что Маруся ушла из дома, — шутка ли, потерять такую работницу, на плечах которой были и дети, и все домашнее хозяйство. Теперь все приходилось делать самой, и Лина очень уставала. За последнее время она как-то осунулась, поникла, ее прекрасные глаза потускнели, смотрели безразлично, иногда даже с иронией и насмешкой. Вечно в трудах и заботах, и никакого просвета ни сейчас, ни в будущем не просматривалось. Маня все это видела и понимала Лину Ивановну.
Моя мама с детства была человеком дела. Сочувствием ничего не исправишь, надо просто помогать. И она часто ходила к матери хлопотать по хозяйству. Не забывала приносить подарки, сделанные своими руками, или что-то из еды. Жизнь была трудной, голодной. Когда моего дедушку Евстафия Лукича выбрали председателем исполкома и назначили продуктовый паек, Екатерина Ивановна стала делить входившие туда продукты на две части, и одну часть мама уносила Лине Ивановне. Это стало правилом и для моего папы. Все последующие годы, до самой войны (и даже в войну!), где бы он ни находился, часть зарплаты посылал теще — даже тогда, когда его собственной семье приходилось туго. Извиняясь, он говорил моей маме:
— Машенька, ты выйдешь из положения, у тебя золотые руки, а там большая семья, им трудно.
Видимо, в той семье отчим за мужика не считался. Мама в такие минуты молча с укором смотрела на папу и думала: «Ну что с тобой поделаешь?» Сама же садилась за швейную машинку и шила, вышивала, зарабатывая на жизнь.
