Глава 13
Свечи

Когда Эдриенн перечитала записку, первоначальный шок начал превращаться в непреодолимое и почти болезненное чувство. Она прижала ладонь ко рту и сморгнула слезы.

Мысль о том, что Эдит оставила Эшберн ей в порыве чувств – чтобы дом не попал во владение кому-то, кто был ей не по нраву – была понятной. Эдриенн считала, что, за исключением вопросов наследства, Эдит была к ней равнодушна. Записка утверждала обратное.

Письмо означало, что решение передать Эдриенн дом было взвешенным и обдуманным. Более того, Эдит предвидела проблемы Эдриенн со сном и приготовила для нее спальню – комнату, которую она, должно быть, вытирала и часто проветривала в течение многих лет, чтобы она была готова к возможному приезду племянницы.

Холодный и враждебный образ в сознании девушки вновь изменился. Суровое лицо стало мягким и нежным, сверкающие глаза обрели тепло. Воображаемая Эдит улыбнулась, и Эдриенн вытерла слезы, улыбнувшись в ответ.

Она погладила пальцами кусок бумаги. Даже подпись «Тетя Эдит» казалась Эдриенн очень значительной. Вообразив, что Эдит очень хотела стать для нее бабушкой, о которой Эдриенн всегда мечтала, она утешала себя мыслью, что не придала слухам об Эдит и ее смерти большого значения.

– Спасибо, – прошептала девушка и опустила записку на комод – на место, где должно было находиться зеркало. Ей хотелось запомнить доброту неведомой родственницы.

Окно над кроватью было большим и более чистым, чем большинство других окон в доме. Эдриенн подошла и выглянула наружу, чтобы посмотреть на темный лес рядом с домом. Эшберн стоял на вершине холма, и заросли деревьев вокруг спускались вниз, а затем поднимались в гору, возвышаясь над домом. Приглушенные звуки леса доносились сквозь стекло, и Эдриенн отодвинула щеколду и приоткрыла окно, чтобы впустить свежий воздух.

Ее сердце было переполнено чувствами. Проблема с ночлегом разрешилась лучше, чем она ожидала. Благодаря щедрости и предусмотрительности Эдит у нее появилась не только кровать, но одеяла и прочая мебель.

Девушку захлестнуло внезапное желание увидеть остальную часть дома. В ней теплилась слабая надежда, что Эдит могла оставить ей еще какие-нибудь послания. Ни внизу, ни в других комнатах второго этажа она не заметила ни одного клочка бумаги, но на самом верхнем этаже – на чердаке – могло что-то быть.

Прежде чем выскользнуть обратно в коридор, она бросила на свою комнату последний благодарный взгляд, Лестница взмывала вверх сразу по правую руку от нее, но единственные ступеньки, которые были видны – штук пятнадцать – исчезали в темноте после поворота за угол. И опять никаких переключателей. Солнце только начинало садиться, и Эдриенн решила, что сможет совершить прогулку по дому, не пользуясь лампой.

Девушка побежала вверх по лестнице, держась одной рукой за стену, чтобы не упасть, и стараясь не обращать внимания на то, как дом стонал, словно не выдерживая ее веса. Здание было прочным. Ни признаков гниения, ни установленных опор Эдриенн не увидела. Просто дерево было старым и любило пожаловаться.

Свернув за угол, она обнаружила, что впереди абсолютно темно, поскольку естественный свет снизу уже не мог осветить верхнюю площадку лестницы. Эдриенн едва могла разглядеть дверь высоко перед собой, непохожую ни на одну другую, что она видела в этом доме.

Большая часть убранства в Эшберне соответствовала окружающей обстановке: классические, старинные, со вкусом подобранные вещи – сделанные в основном, из темно-красного дерева в сочетании со светлыми тканями и розовыми узорами.

Дверь, перед которой она стояла, была огромной, грязной и закопченной почти до черноты. Она занимала всю ширину коридора, и Эдит нацарапала на ней новое послание.

Царапины здесь были более хаотичными, исступленными, и Эдриенн пришлось карабкаться наверх, пока она не оказалась от двери всего в нескольких шагах, и смогла во мраке разобрать слова.

Она облизнула губы, потянулась к массивной бронзовой дверной ручке и повернула ее.

Комната, казалось, громко выдохнула, когда Эдриенн открыла дверь. Прохладный ветер отбросил волосы с ее лица. Ощущение нереальности происходящего вернулось. В комнате было темно, за исключением слабого красноватого сияния.

Экскурсия по дому больше не казалась столь захватывающей. Девушке очень захотелось спуститься вниз по лестнице – туда, где царили разум, свет и тепло, но она оставалась стоять как прикованная к самой высокой ступеньке. Эдриенн испытала состояние дежавю. Пространство, хотя и достаточно тускло освещенное, казалось знакомым. Что-то в запахе, тяжелом воздухе и даже дереве под ногами вернуло ее к одному моменту из детства. Она попыталась сосредоточиться на воспоминании, но оно ускользало сразу же, едва она попыталась его поймать.

Эдриенн моргнула, и наваждение исчезло. Это был просто чердак – последняя неисследованная комната в доме, а также та самая печально известная. Горожане видели свет, горевший там каждую пятницу, и напоминавший свет маяка.

Эдриенн переступила порог, надеясь, что стук ее сердца был не так оглушителен, как ей казалось. Ее ладони вспотели, и она сжала их, пытаясь сориентироваться в красноватой мгле.

Чердак был большим, более просторным, чем любая из комнат внизу. Эдриенн посмотрела на ближайшую стену и нашла источник тусклого света. Солнечный свет заглушали черные занавески, прибитые к оконным рамам. Они превращали солнечный свет в сюрреалистичный красный оттенок, который и заливал все пространство комнаты.

Эдриенн подошла к ближайшему окну. Ткань была закреплена сверху, но внизу висела свободно. Девушка откинула штору, закашлялась, когда пыль взметнулась возле ее лица, а затем ухитрилась закрепить нижний край занавески на гвоздях. Ослепительный резкий свет прорезал мрак, и Эдриенн огляделась.

По периметру чердака было сложено около трех десятков ящиков. Почти посередине стоял странный блестящий объект высотой где-то по грудь, а за ним, точно в центре, расположился стол.

Едва дыша, Эдриенн подошла к столу. Всего два предмета лежали на покрытой старыми пятнами вязаной скатерти: фотография в рамке и спичечный коробок.

Она повернулась, чтобы получше рассмотреть объект между стулом и столом. Перед ней стояло что-то необычное, в каких-то вздувшихся пузырях, словно скульптура, которая съехала набок, а из вершины фигуры торчал ужасный металлический шип. Эдриенн подошла поближе и внимательно вгляделась, затем медленно и глубоко выдохнула, осознав, что стояло перед ней: подсвечник.

Сама подставка была чуть выше стола, а из нее торчал острый шип в ожидании, когда на него насадят свечу. Что смутило девушку, так это бледная блестящая субстанция, стекающая с шипа на пол. Подойдя достаточно близко, чтобы разглядеть отдельные застывшие шарики, она поняла, что это был старый, расплавленный воск – воск не одной свечи, а сотен. Целые десятилетия сожженных свечей, плавившихся и стекавших вниз, пока восковые сталактиты и сталагмиты не слиплись вместе, образовыв сплошную массу.

Она смотрела на самую известную легенду Ипсона.

Эдит прибила черные шторы на окнах, чтобы скрыть пламя свечи, но этого было недостаточно, чтобы спрятать их свечение ночью. Если занавески были достаточно тонкими, чтобы впустить в комнату закат, то могли выпустить и свет горящей свечи.

Эдриенн снова повернулась к столу и наклонилась вперед, уперев руки в колени, чтобы получше разглядеть фотографию. Она моментально ее узнала – это была та самая девушка, не раз мелькавшая на портретах в коридоре второго этажа. На фотографии она прогуливалась по саду – кроны деревьев нависали над ней, одну руку она протянула к цветку. Она повернулась к камере только лицом, а круглые глаза и едва приоткрытые губы говорили о том, что фотография была сделана неожиданно.

Это был прелестный ребенок. Эдриенн улыбнулась, глядя на фотографию своей двоюродной бабушки. Изображение было зернистым, черно-белым, как типичные фотографии начала века, но, похоже, хорошо отражало личность человека, запечатленного на нем. Густые темные волосы девочки ниспадали на спину, доставая до самой талии, а сама она была одета в красивое полосатое платье с плюшевым бантом, завязанным посередине. Ее большие глаза и круглое лицо намекали на смесь невинности и озорства, и в голове у Эдриенн промелькнула мысль, что Эдит была очень энергичным ребенком.

Фотографией, должно быть, очень дорожили. Богато украшенная рамка выглядела тяжелой. Фотографии, сделанные в то время, кажется, были ужасно дорогими? Семья Эдит, должно быть, была состоятельна, раз рискнула сделать такой откровенный снимок.

Эдриенн вновь встала и оглядела комнату. Свет быстро угасал, погружая ее почти в непроглядную темноту, но девушка все еще хотела изучить ящики, расставленные по всему чердаку. Подойдя к ближайшему из них, она обнаружила, что его крышка уже сбита. Эдриенн приподняла ее, надеясь, что не соберет слишком много заноз, и заглянула внутрь.

Свечи. Десятки свеч. Круглые и толстые, они были пересыпаны деревянной стружкой. Эдриенн вытащила одну свечу и повертела в руке. Этикетки на ней не было, но свеча выглядела дорогой и была тяжелой, как кирпич. Эдриенн снова повернулась к подсвечнику и заметила, что оттенки воска совпадали, затем осторожно положила свечу обратно в коробку и оглядела комнату. Там стояли десятки ящиков – все похожие на тот, что она только что открыла. Подойдя к другой коробке, Эдриенн, на всякий случай, откинула крышку и не удивилась, обнаружив там свечи.

Дрожь пробежала по спине Эдриенн. Что-то близилось. Она не понимала, что происходит, пока не затаила дыхание и не осознала, насколько совершенно, абсолютно безмолвен стал мир вокруг.

Прямо как прошлой ночью. Девушка медленно и осторожно подошла к окну, затаив дыхание. Солнце почти полностью скрылось за горизонтом, а луна и тысячи точек звездного света освещали лес за ее домом.

Она оперлась кончиками пальцев о подоконник и наклонилась ближе. Пока Эдриенн рассматривала мир снаружи, от ее дыхания на стекле образовалось небольшое облачко конденсата. Окна выходили на город, и свет из городских окон очертил сияющую карту перед ее глазами. Дорога через лес заняла всего пятнадцать минут, но сейчас расстояние казалось непреодолимым.

Эдриенн попыталась сглотнуть ком в горле, но во рту пересохло. Тишина давила на нее, сжимала, душила. Мир чего-то выжидал, и каждая прошедшая секунда поднимала градус напряжения до ошеломляющего уровня.

А потом это произошло. Что бы это ни было, оно вырвалось на волю – словно открылся какой-то шлюз, и тишина разлетелась вдребезги, когда с верхушек деревьев хлынул поток птиц, а их крики и удары крыльев превратились в какофонию звуков. С криками смешался вопль, который длился всего секунду, после чего резко оборваться. Эдриенн зажмурилась и подождала, пока звуки стихнут.

Трепет крыльев и крики птиц стихли. Лес снова погрузился в безмятежный покой. Эдриенн долго стояла у окна и смотрела на деревья и город. Стекло плохо защищало ее от внешней прохлады, и, когда она наконец отвернулась от него, то вся дрожала.

Было уже слишком темно, чтобы разглядеть там что-либо, кроме неясных силуэтов в лунном свете. На секунду задумавшись, не взять ли одну из свечей, чтобы осветить дорогу вниз, Эдриенн все же решила рискнуть и спуститься вслепую.

Она не была уверена, в том, для чего вообще использовался этот чердак, но зажигать там даже одну свечу у нее не было ни малейшего желания.