Заключение
Информационная теория эмоций, изложению и экспериментальному обоснованию которой были посвящены предыдущие главы, принадлежит павловскому направлению в науке о деятельности мозга. Основанное Иваном Петровичем Павловым учение о высшей нервной (психической) деятельности не является ни традиционной физиологией мозга, ни психологией, поскольку представляет качественно новую область знания, базирующуюся на системном подходе к психике и поведению. Суть этого подхода состоит в стремлении охватить обе стороны психики: ее нейрофизиологические механизмы и отражательно-регуляторные функции, ее соотнесенность с потребностями организма (личности) и окружающим миром. Вот почему информационная теория эмоций оказалась в равной мере продуктивной для изучения физиологии мозга и для анализа ряда сложных проблем общей психологии.
Теория обобщила тесно связанные друг с другом отражательно-оценочную и регуляторные функции эмоций на индивидуальном и популяционном уровне, вскрыла их органическую взаимозависимость и взаимообусловленность.
В области физиологии эмоций было показано, что вегетативные симптомы эмоционального напряжения определяются не объемом текущей или предстоящей двигательной нагрузки, а величиной (силой) потребности и вероятностью (возможностью) ее удовлетворения. Оказалось, что различные вегетативные сдвиги по-разному зависят от этих двух факторов. Так, например, кожно-гальванический рефлекс больше связан с информационной составляющей эмоций, с размерами прироста или падения вероятности удовлетворения потребности по сравнению с ранее существовавшим прогнозом.
Учет сложной и неоднородной внутренней структуры эмоций позволил понять, почему изменения электроэнцефалограммы непосредственно не следуют за колебанием уровня эмоционального возбуждения, поскольку динамика ЭЭГ преимущественно связана с потоком информации, поступающей из внешней среды (альфа-ритм) или с информацией, извлекаемой из памяти (тета-ритм).
При изучении влияния эмоций на деятельность было продемонстрировано значение качества потребности, на базе которой возникает эмоциональное состояние. Чрезвычайно существенным здесь является вопрос о том, идет ли речь о потребности, инициирующей данную деятельность, или эмоцию порождает какой-либо посторонний мотив.
В области нейроанатомии эмоций потребностно-информационный подход, непосредственно вытекающий из информационной теории эмоций, позволил предложить принципиально новую схему взаимодействия мозговых структур. Было показано, что для организации поведения в системе координат «потребности и вероятность их удовлетворения» необходимо и достаточно четырех образований: 1) выделяющих доминирующую потребность (гипоталамус) с учетом конкурирующих или сосуществующих субдоминантных мотиваций (миндалина); 2) обеспечивающих реагирование на сигналы с высокой (лобная кора) или низкой (гиппокамп) вероятностью их подкрепления (удовлетворения потребности). Собственные эксперименты и данные литературы подтвердили, что перечисленные выше отделы головного мозга действительно обладают такими функциями.
Иными словами, информационная теория эмоций позволила предложить схему интегративной деятельности мозга, сопоставимую с его анатомическим строением, то есть перейти от гипотетических блок-схем к наложению функциональной динамики на морфологический субстрат.
Имеются основания предполагать, что индивидуальные особенности функционирования перечисленных выше четырех мозговых структур лежат в основе типов высшей нервной деятельности, а в случае патологии — определяют главные разновидности невротических состояний. Не менее, а в известном смысле даже более продуктивной, информационная теория эмоций оказалась для психологии эмоций — «самой бесплодной и скучной из всех глав этой науки» (Выготский, 1970, с. 127).
Развивая фундаментальное положение марксистской философии о потребностях как основе и движущей силе человеческого поведения, информационная теория определенно указывала на многообразие и сложность потребностей, отнюдь не сводимых к потребностям физического выживания. Опираясь на ленинское определение самодвижения живой природы как диалектически противоречивое единство тенденций сохранения и развития, на идеи В. И. Вернадского и А. А. Ухтомского, мы совместно с П. М. Ершовым выделили три основные группы потребностей: материально-биологических, социальных и идеальных (познавательных). Каждая из этих трех групп, в свою очередь, делится на потребности «нужды» (сохранения) и «роста» (развития), а первые две группы имеют еще варианты «для себя» и «для других». Дальнейший анализ обнаружил минимум три дополнительные потребности: потребность преодоления (воля), потребность в вооружении средствами и способами удовлетворения потенциальных, в данный момент еще не актуализированных потребностей и потребность экономии сил.
Потребности обладают способностью к безграничному росту и расширению, что порождает объективную необходимость исторически обусловленных норм их удовлетворения. Выработка этих норм представляет важнейшую функцию индивидуального и общественного сознания — обобществленного знания, то есть знания о средствах, способах и нормах удовлетворения потребностей, которое может быть передано другим членам сообщества.
Вне сферы сознания оказываются две разновидности высшей нервной (психической) деятельности. Во-первых, это вторично автоматизированные действия, энграммы непроизвольной памяти, причины конфликтов между биологическими потребностями и социальными нормами их удовлетворения. Данную разновидность неосознаваемого психического целесообразно назвать подсознанием, которое связано с потребностями сохранения, «нужды». Во-вторых, это неосознаваемые этапы творчества (в том числе — творчества новых норм), механизм генерирования «психических мутации» — гипотез, интуитивных догадок и озарений. Эту вторую разновидность неосознаваемого мы определяем как сверхсознание (термин К. С. Станиславского) или надсознание (термин М. Г. Ярошевского). Сверхсознание связано с потребностями развития, «роста», его деятельность нередко обнаруживается при конфликте между социальными и идеальными (познавательными) потребностями субъекта.
В сфере высшей нервной деятельности функционирование сверхсознания и сознания сопоставимо с изменчивостью мутаций и последующим отбором в процессе эволюции живой природы. Неосознаваемость первоначальных этапов творчества защищает его от преждевременного вмешательства сознания, от давления ранее накопленного опыта и устоявшихся норм. В этой недоступности истоков творчества сознанию кроются залог и условие дальнейшего развития, принципиальная невозможность полного программирования деятельности человеческого ума. Невозможность формализации творчества представляет такой же «запрет», наложенный законами природы, как закон сохранения энергии, скорость света или принцип дополнительности в физике.
Представления о решающей роли потребностей, о взаимодействии воли, сознания и сверхсознания привели нас не к решению проблемы детерминизма и свободы выбора, а к снятию этой проблемы как неправомерно поставленной и потому устаревшей. Объективная детерминированность поступков человека его наследственными задатками и условиями воспитания сочетается с субъективным ощущением свободы выбора и чувством личной ответственности. Это ощущение побуждает субъекта более всесторонне анализировать сложившуюся ситуацию и возможные последствия своих действий. Механизм сверхсознания защищает потребность, устойчиво доминирующую в структуре данной личности, от превратностей внешних влияний и способствует преодолению усвоенных субъектом норм, если они вступают в противоречие с результатами познания непрерывно развивающейся социальной действительности. Человек относительно «свободен» не на стадии отбора, где он детерминирован наследственностью, воспитанием, опытом и воздействием наличной ситуации, а на стадии генерирования вариантов, подлежащих отбору: если я располагаю только вариантами А и В, я не могу выбрать объективно наилучший вариант С, потому что он мне неизвестен. Чем богаче «психические мутации», комбинирующие имеющийся опыт в новых, не предрешенных одним лишь опытом, сочетаниях — тем шире диапазон возможного отбора при трансформации его результатов в поступок или в гипотезу, подлежащую дальнейшей проверке.
Какие выводы для теории и практики психологии следуют из развиваемых нами представлений?
Нужно до конца уяснить себе, что эмоции есть лишь вторичный продукт скрывающихся за ними потребностей, лишь индикаторы степени их удовлетворения. Например, страх — естественная реакция любого человека в случае, когда вероятность удовлетворения потребности сохранения (себя, других людей, сооружения и т. п.) становится низкой. Страх — это чувство нам знакомое, — заявил Нейл Армстронг — первый человек, ступивший на поверхность Луны. Иное дело трусость — страх, возникающий на базе доминирующей потребности самосохранения, которая преобладает над другими конкурирующими с ней социальными и идеальными мотивациями, — «самый худший из всех человеческих пороков» (М. Булгаков). «Всего обыкновеннее слышать жалобы на страсти, но как справедливо сказал Мабли: чем страсти сильнее, тем они полезнее в обществе; направление их может быть только вредно» [Лобачевский, 1976, с. 41]. Разговоры о «плохих и хороших» эмоциях, о «воспитании эмоций», о «развитии и обогащении эмоциональной сферы личности» и т. п. принадлежат вчерашнему дню науки. Воспитание есть формирование такого набора, иерархии и норм удовлетворения потребностей, которые были бы оптимальны для развития личности и общества в целом.
Апелляция к сознанию и сознательности — наименее продуктивный путь формирования сферы мотивов. Реальный путь — это вооружение субъекта теми средствами и способами, использование которых порождало бы положительные эмоции на базе социально ценных мотиваций. Особое значение здесь имеют потребности познавательно-творческого типа, способные доставлять радость и удовлетворение в процессе самой деятельности до момента достижения ее конечного материального и социального результата.
Вместо бесконечных теоретических объяснений, почему деятельность «для других» ценнее и лучше эгоистического стремления к целям «для себя», необходимо сосредоточить максимум усилий на повышении квалификации субъекта, в какой бы области он ни работал. Только квалифицированная деятельность объективно оказывается деятельностью «для других», одновременно принося субъекту удовлетворение всего комплекса присущих ему потребностей: материальных (вознаграждение), социальных (уважение, престиж), идеальных (реализация способностей и задатков).
Поскольку и воля, и сверхсознание (интуиция) связаны с потребностью, устойчиво доминирующей в структуре данной личности, они могут быть индикаторами этой потребности при диагностике социальной и профессиональной ориентации субъекта. Различные профессии имеют разный «допуск» к преобладанию тех или иных мотивов. Например, человек может быть очень продуктивен в реализации технологических задач, оставаясь преимущественно ориентированным на материальные потребности «для себя». Педагог и врач профессионально непригодны, если у них отсутствует доминирующая потребность «для других», а будущий ученый и художник никогда не достигнет сколько-нибудь высоких результатов, если в системе его мотивов не преобладает самодельная потребность познания. Разумеется, идеалом остается гармонически развитая личность, но, поскольку мир не состоит из идеальных людей, диагностика реально доминирующих потребностей бесконечно важнее для профориентации, чем сумма баллов, полученных на вступительных экзаменах в институт.
Мы перечислили только некоторые и, возможно, не самые важные следствия, вытекающие из информационной теории эмоций. Ее развитие — дело будущего. «Нам надо из самоудовлетворенных в своей логике теорий о человеке выйти к самому человеку во всей его живой конкретности и реальности… Elaine время живет муками рождения этого нового метода. Он оплодотворит нашу жизнь и мысль стократно более, чем его прототип — метод Коперника» [Ухтомский, 1973, с. 255].
