Суббота

Расскажу все по порядку. Когда я вчера поднималась по лестнице в его квартиру, у меня дрожали коленки. На двери не было никакой таблички. Я перекрестилась и нажала кнопку звонка. Дверь открылась так быстро, что я даже испугалась. Передо мной стоял рослый плотный брюнет с проницательными серыми глазами. На нем был темно-синий костюм и черный галстук. (Может, он носит траур?) С виду вполне порядочный человек. Даже благородный. Мужчина посмотрел на меня внимательно и сказал:

— Пожалуйста. Я жду вас.

У него был довольно приятный голос. Подумать только, встретишь этакого где-то на улице или в кафе и даже понятия не будешь иметь, что это опасный шантажист.

— Я заберу у вас минут пять, не больше, — начала я и направилась было в комнату. Зачем бы мне действительно снимать меха. Однако этот наглец бесцеремонно взял меня за рукав и сказал:

— Сделайте одолжение, снимите меха, у меня здесь жарко, как бы вам потом не простудиться.

Ну, станешь ли с этим спорить? Страшный тип… Квартира у него небольшая, но приличная. Он указал мне на кресло, сам сел напротив.

— Так чем могу служить?

— Я приятельница Гальшки Корниловской… — начала я не очень уверенно.

Он слегка поднял брови и сказал:

— Очень приятно.

— Я бы не хотела, чтобы вы меня неправильно поняли. Я пришла объяснить вам нечто.

— Объяснить? Что именно?

— Это очень деликатное дело. Но поверьте, я умею хранить тайны. Поэтому, хоть вам и кажется, что Гальшка вас избегает, я хочу сказать вам, что это неправда. Она любит вас.

Я таки смогла произнести эти слова с глубоким убеждением. Но он как-то странно поморщился и ответил:

— Вполне возможно, уважаемая пани. Но это для меня не такая уж и новость.

Ну, наглости ему не занимать! Думает, если он так хорош и имеет такие холодные глаза, то все женщины должны души в нем не чаять, и находит это вполне естественным. Я с удовольствием бросила бы ему в лицо, что Гальшка ненавидит его. Однако пришлось держаться дипломатично.

— Тем лучше, что вы об этом знаете. Я тоже нисколько в этом не сомневаюсь, — сказала я, — Мы с ней близкие подруги. Но вы сами понимаете, что определенные обстоятельства мешают вашей любви. Признайтесь, что постоянная опасность отнюдь не способствует счастью.

— О какой опасности вы говорите? — спросил он почти иронически. — Я не из пугливых.

— Ах, да я же не о вас! Речь идет о Гальшке. Вы имеете… у вас есть ее письма. Я понимаю, они дороги вам как воспоминание о тех днях, когда началась ваша любовь. Это хоть кому понятно. Я и сама хотела бы сохранить такие письма. Даже и после того, как чувство угасло. Ведь так приятно иметь увековеченное на бумаге доказательство чьей-то преданности, чьи-то искренние любовные признания. Но, как вам известно, Гальшка — замужем. И опасения, что эти письма каким-то образом могут попасть в руки мужа, угнетает ее… Нет, не перебивайте меня! Я уверена, вы сами никогда бы такого не сделали, но, боже мой, их могут у вас похитить, вы можете их потерять, с вами может произойти какой-нибудь несчастный случай… Надо это учитывать. Тогда письма попадут в руки посторонних людей, и это может погубить жизнь женщины, которая вас любит.

Он улыбнулся, закурил сигарету и сел поудобнее. Я видела, что моя речь не произвела на него никакого впечатления. Неужели такой бессердечный?..

Но вот он непринужденно спросил:

— Если я правильно вас понял, вы хотите, чтобы я вернул Гальшке ее письма?

— Да. Умоляю вас, не откажите мне. Я понимаю, что нет оснований надеяться на особую любезность с вашей стороны. — Тут я улыбнулась ему так трогательно, как только могла: разве только бездушный пень устоит против такой улыбки. — Но прошу вас удовлетворить мою просьбу.

Он посмотрел на меня из-под опущенных век и тоже улыбнулся.

— Как раз наоборот. Как по мне, то вы имеете даже больше оснований, чтобы оказать вам и не такую любезность. Не понимаю только, почему Гальшка обращается ко мне через вас. Я, конечно, нисколько ее за это не упрекаю, потому что познакомиться с вами — немалое удовольствие. Но почему она не обратилась ко мне сама?

— Ах, разве вы не знаете, какая она чувствительная!.. Может, даже немного и истеричная, — добавила я после минутного размышления.

— Да и немного ли?

— Вы правы. Но вы не можете не понимать, что при таких обстоятельствах трудно быть спокойной.

— О боже, при каких еще обстоятельствах? — раздраженно поморщился он.

— Ну, когда каждую минуту тебе грозит беда.

— Это же смешно, — сказал он. — Можете передать своей приятельнице, что я верну ей эти письма.

Я не поверила своим ушам, но тут же мне пришло в голову, что это какое-то надувательство. Сейчас обещает, что отдаст, а как только Гальшка обратится к нему, наверняка поднимет ее на смех.

— Нет, простите, — ответила я твердо. — Моя приятельница просила, чтобы я забрала эти письма сама.

Он ничего не ответил. Встал, пошел к письменному столу и с минуту копался в бумагах. Когда вернулся, в руках у него была большая пачка писем.

— Вот, пожалуйста, — сказал он.

Я очень удивилась. К тому же не могла понять, почему этих писем так много. А пан Тоннор с улыбкой добавил:

— И еще я хотел бы вас попросить, чтобы вы уговорили свою приятельницу не писать мне больше. У меня много дел, и читать такую литературу не хватает времени.

— Как вас понимать?

— Да вы сами посмотрите. Там все, что хотите, вплоть до описаний природы. Пани Гальшка зря наделала вам хлопот. Ума не приложу, зачем это ей.

Я взяла письма. Несомненно, это была рука Гальшки. Я чувствовала себя так, будто совершила бог знает какую глупость. Мне даже слов не хватило. И пока я стояла так, сама не своя от стыда, этот человек совершенно неожиданно — я не успела даже отшатнуться — взял руками мою голову и поцеловал меня прямо в губы.

— Как вы смеете?! — воскликнула я и гневно посмотрела на него.

Но это был еще тот нахал. Он не только не смутился, но еще и сказал с усмешкой:

— Прошу прощения. Это с моей стороны было, так сказать, злоупотребление. Но должен признаться, что раскаяния я не ощущаю. Да и, наконец, вы сами виноваты.

Я была искренне возмущена.

— Вы… Вы… Это неслыханно! Я виновата!..

— Да, — ответил он спокойно. — И не просто виновны, а с умыслом. Сами подумайте. Под каким-то жалким предлогом вы приходите к молодому мужчине да еще и имеете красивое личико. Такие действия безнаказанно не проходят.

Я даже онемела, а он продолжал:

— Было бы даже нелюбезно с моей стороны, если бы я делал вид, что не понимаю ваших намерений. И если я чем-то и обязан Гальшке, то это, собственно, тем, что она прислала вас ко мне.

Я была вне себя от возмущения. Сначала хотела было сразу уйти, но не могла же я оставить его при мысли, что его подозрение справедливо! Это я-то должна прибегать к таким способам, чтобы познакомиться с еще одним мужчиной!

Автор дневника, на мой взгляд, ошибается относительно причин, которые ее к этому подтолкнули. Сознательным мотивом ее поступка, тем, что склонило ее пойти к п. Тоннору, было, разумеется, стремление спасти подругу. Однако подсознательно она, наверное, имела желание познакомиться с новым человеком, или, точнее говоря, с человеком из рода так называемых «опасных мужчин» или шалопаем. Я отнюдь не попрекаю этим п. Реновицкую и прошу ее не считать этот комментарий за проявление недоверия к ее словам. (Примечание Т. Д.-М.)

Когда я увидела, что мои заверения нисколько его не убедили, то решила детально передать ему мой разговор с Гальшкой. Пан Тоннор выслушал меня с большим интересом и, кажется, наконец поверил. Очень над всем этим смеялся и уверял меня, что никакой он не таинственный и коварный ловец женщин, Гальшку ничуть не любит и не может понять, зачем она затеяла всю эту интригу.

Он извинился за свои подозрения и так мило просил у меня прощения, что постепенно я перестала на него сердиться. Он рассказал мне кое-что, из чего я поняла, что не он преследует Гальшку, а скорее она его. (Ну и врушка же эта Гальшка! Я начинаю думать, что она посвятила меня в свои дела только для того, чтобы похвастаться передо мной. Или, может, просто Павел закатил ей сцену ревности. Не пойму, как это можно увлечься этим Павелом. А впрочем, для нее и он слишком хорош.)

Затем пан Тоннор рассказал о себе. Оказалось, что он вовсе не авантюрист, а представитель нескольких иностранных фирм, у него здесь своя контора, он часто ездит во Францию, Англию и Германию, имеет собственный автомобиль. Та кретинка наверняка знала все это, и я не понимаю, зачем она понавыдумывала о нем столько глупостей. Тоннор оказался очень остроумным и милым собеседником. Единственное, что Гальшка не выдумала: этот мужчина действительно своеволен. Во время разговора он то и дело брал мою руку и держал ее в своих руках. Мне просто неудобно было сопротивляться. А он держал мою руку и не отпускал. Казалось, не замечал даже, как я стараюсь ее высвободить.

Беседа была такая приятная, что я и не заметила, что уже десять часов. К счастью, он сам обратил на это внимание, встал и сказал, что именно на десять у него назначено одно дело.

Подавая мне меха, он спросил:

— Когда я снова вас увижу?

Я, конечно, ответила, что никогда, затем добавила:

— А квартира у вас хорошая.

Тогда он сказал:

— Около шести я почти всегда дома. Так что жду вашего звонка.

— Прощайте, — кивнула я ему и вышла.

На лестнице мне встретилась весьма интересная женщина. Я бы не обратила на нее внимания, если бы не ее умопомрачительный наряд. Жакет trios quart из шиншиллы и очень элегантная черная шляпка с ярко-красным пером. (Три четверти (франц.).) Волосы у нее рыжие (конечно, крашеные), а своим хрупким телосложением немного похожа на Клару Бау.

Я не ошиблась: она шла к нему. Он, пожалуй, тот еще бабник. Но хуже всего то, что я забыла взять Гальшкны письма. Ничего не поделаешь, придется прийти еще раз. Он, конечно, бог знает что обо мне подумает, однако другого выхода нет.

Сегодня днем ходила с Тото на выставку новых моделей мехов. Очень понравилось мне одно норковое манто. Я даже цену спросила. Неслыханно: тридцать две тысячи! Вряд ли удастся уговорить на такое отца. Тото ошалел бы от радости, если бы мог купить мне эту норку, но не могу же я принимать от него такие подарки.

С дядиным поручением я справилась весьма ловко. Все сильнее убеждаюсь, что сообразительности мне не занимать. Я дала Тото пятьсот злотых и попросила его сыграть в покер на мой счет, потому, что мне якобы приснилось, что он должен выиграть для меня много денег. Простодушный Тото не заметил в этом никакого подвоха и охотно согласился. Даже пообещал в тот же вечер пойти в игорное заведение. Думаю, что пяти сотен дяде хватит. Он позвонил мне около трех и сказал, что никаких существенных новостей пока нет. Это меня очень огорчило. Послезавтра возвращается Яцек, и я хотела бы к этому времени что-нибудь знать, как-то ориентироваться в ситуации. Гальшке я даже не позвонила — так была возмущена ее поведением. Но, впрочем, я знала, что мы с ней встретимся вечером на обеде у Гавронских. Мне не терпится узнать, как ладят между собой Топневцы после того происшествия с поездкой Лели в деревню к Франю Радзивиллу. Сильно смеялись тогда над Жоржем, и все предрекали, что они разведутся.

Я никак не могла придумать, что сказать Гальшке. Намекнуть ей, что я хорошо понимаю, как она меня обманула?

Я бы на ее месте сгорела со стыда! Как она будет смотреть мне в глаза? С другой стороны, я не могу сказать ей правду, потому что это помешало бы нашим взаимоотношениям, а поссориться с ней мне как-то не хочется. Все же я люблю ее и знаю, что и она ко мне привязана.

На обеде было около двадцати человек. Как обычно, блюда подавали прекрасные и вина отборные. Я сидела напротив Жоржа. Тот имел подавленный вид. Зато Леля вовсю флиртовала с хозяином. Я заметила, что Гальшка, несмотря на все свои сладкие улыбки, смотрит на меня обеспокоенно. Никчемная лицемерка! К тому же у нее новый перстенек с сапфиром. Откуда бы это?

Как только все встали из-за стола, и мы с ней остались наедине, Гальшка шепотом сказала:

— Что-то ты мне ничего не говоришь. Я умираю от любопытства. Ты была у него?

Она умоляюще заглядывала мне в глаза, а я, притворяясь равнодушной, ответила:

— Конечно, была.

— И что? Ну, говори скорей!

— Он пообещал отдать мне твои письма.

— И ты думаешь, отдаст?

— Думаю, да. Только я не разделяю твоего мнения об этом пане. Мне он не показался шалопаем. Вполне культурный человек и ведет себя как джентльмен.

В Гальшкиных глазах промелькнуло беспокойство.

— Ты долго у него была?

— Несколько минут.

Это ее будто успокоило.

— О, моя дорогая! Потому-то ты и не разделяешь моего мнения. Вот если бы ты знала его, как я…

Я пожала плечами.

— О, можешь поверить, мне это безразлично. Он действительно хорош собою, но ты хорошо знаешь, что я верна Яцеку.

Я нарочно сказала это с нажимом, чтобы подразнить ее. В конце концов, то, что меня давно уже видят в обществе Тото, не может служить доказательством моей неверности мужу. Тото всем и каждому рассказывает, что он в меня влюблен, и не упускает случая повторить это и самому Яцеку. Когда-то я даже подговорила его, чтобы он попросил Гальшку замолвить за него словечко передо мной. Затем он пересказал мне весь разговор. Он уверял ее, что умрет от отчаяния, если не добьется моего внимания. Гальшка сначала не верила ему, а потом ужасно разозлилась. Она до сих пор ни словом не обмолвилась мне об этом разговоре. И до сих пор ее мучает любопытство, есть ли у меня что-то с Тото или нет. Так ей и надо!

— А каким образом он вернет эти письма?

— Можешь не беспокоиться, — ответила я. — Способ не имеет значения. Могу послать к нему Юзефа или первого встречного рассыльного. — Я немного помолчала и добавила: — А может, и сама к нему пойду.

Гальшка ехидно улыбнулась.

— Я вижу, это посредничество тебе не в тягость…

— Ты же сам знаешь, что ради тебя я готова на все. Тот пан вроде бы очень огорчился, но ты, видимо, рада, что уже никогда его не увидишь?

— Почему я никогда его не увижу? — удивилась Гальшка.

Ах, какая же она несдержанная и наивная! Даже если бы я не знала того, что услышала от Тоннора, эти несколько слов развеяли бы все мои сомнения.

— Как почему? — спросила я. — Ведь это ясно как божий день. Возвратив письма, он не сможет более заставить тебя ходить к нему.

— Ах, конечно! — спохватилась Гальшка. — Конечно же. В любом случае, я тебе бесконечно благодарна, Ганечка.

Еще какое-то время мы разговаривали о всякой всячине (между прочим, перстенек тот подарила ей бабушка). Потом все сели играть в бридж. Я уже не увлекаюсь этой игрой, как раньше, и после трех партий сказала, что устала и больше не буду играть. Ушла вместе с Вацеком Гебетнером, и он отвез меня домой.

Еще утром я велела Юзефу тщательно записывать, кто нам звонил, и, вернувшись, прежде пробежала глазами все записи на бумажке. Там было несколько ничего не значащих, но среди них была такая: «Из отеля «Бристоль».

Несмотря на поздний час, я должна была разбудить Юзефа. Он сказал, что из «Бристоля» звонил портье и спрашивал, когда возвращается пан Реновицкий.

Наконец какой-то определенный след! Следовательно, она живет в «Бристоле». Очевидно, портье звонил по ее поручению. Ну, теперь дяде Альбину будет легче искать! Я сразу предупредила, что завтра не буду обедать и ужинать дома. Должна быть в «Бристоле».

Мне пришло в голову, что Яцек мог выехать за границу умышленно, в связи с этим делом. Ну что ж, скоро все выяснится.