Вторник
Я специально встала очень рано. Не хотела, чтобы Яцек взял трубку. В последнее время он просто-таки караулит у телефона.
Пан Ван-Гоббен позвонил незадолго до десяти. Оказалось, что временно он поселился на четвертом этаже, но вечером ему пообещали тот номер, который он хочет. А так как день был очень хороший, я предложила ему прогуляться вместе, напрочь забыв о том, что если бы нас встретила мисс Норман, все наши планы полетели бы кувырком. Но, к счастью, он об этом помнил. Однако нам следовало обсудить некоторые вопросы, поэтому я сказала, что наведаю его в четыре.
Дел у меня сегодня множество. Не знаю даже, как сумею все их охватить и совместить. Прежде позвонила Гальшке. Как ни в чем ни бывало. Впрочем, у меня был для этого удобный повод, так как узнала, что муж ее потерпел убытки со своим предприятием. Гальшка страшно мне обрадовалась. Я сказала, что соскучилась по ней и очень удивилась, не увидев ее вчера на обеде у Казей. Это была хорошо рассчитана шпилька, Гальшка всегда из себя выходила, чтобы ее туда пригласили. Такая уж она тщеславная. Но окончательно я ее добила, сказав:
— И представь себе, дорогая, вчера я познакомилась там с паном Юргусом. Очень интересный человек. Никогда не думала, что кто-то может так влюбиться в женщину, которую видел только издали, да еще на фотографии. Веришь, ну просто не отходил от меня ни на мгновение.
Мы беседовали с полчаса. Она такая разговорчивая. Все же надо будет пойти к ним завтра на чай.
К Ван-Гоббену я, конечно, опоздала. К счастью, ни в вестибюле, ни в лифте не встретила мисс Норман. Какой он забавный! На столе стояла бутылка мадеры и блюдо с пирожными. В вазах были цветы. Мне хотелось обнять его за эту наивную романтичность. Правду говоря, пирожные оказались очень кстати, потому что у меня не было времени пообедать. Однако я ни на миг не забывала, что на пять пригласила к себе пана Юргуса. Он из тех, видимо, что приходят минута в минуту.
Ван-Гоббена зовут Фред. Фред Ван-Гоббен. Фредди. Красиво звучит. На руке у него был перстенек, несомненно женский, и я спросила, не помолвлен ли он. Он живо возразил:
— Нет, что вы. Это перстень моей матери. Я ее очень любил. А это единственная памятная вещь после нее.
В голосе его не было слышно печали, но выражение глаз свидетельствовало о том, что каждое воспоминание о матери глубоко трогает его. Это очень хорошо. Я уже убедилась, что мужчины, которые относятся к своим матерям с благоговейным почтением, лучшие из всех. Такие не бывают ни толстокожими, ни легкомысленными в отношении женщин. Даже если они грубоваты внешне, то в душе, все равно, нежные и ласковые. В них много чуткости, доброжелательности, они способны на самопожертвование. Именно таким и казался мне Ван-Гоббен.
Мы несколько минут поговорили о его матери. Оказалось, что она умерла три года назад. Отца он потерял уже давно. Сначала ему помогали родственники, а впоследствии пришлось заботиться о себе самому.
Во время этого короткого разговора нас связали нити искренней дружбы. Единственный недостаток таких молодых людей — это робость, присущая людям, которым не хватает достаточного опыта. Им всем кажется, что малейшая агрессивность по отношению к женщине может оскорбить ее достоинство. Я, конечно, имею в виду агрессивность в пределах хорошего воспитания. А Ван-Гоббен не только не позволил себе какого-то смелого движения, но и не решился сказать слов, которые, как я видела, готовы были сорваться с его губ.
Однако и при той вынужденной сдержанности знакомство с таким молодым человеком имеет свои прелести. И я, безусловно, хорошо сделала, настояв, чтобы он остался в Варшаве.
— А у вас бывает отпуск? — спросила я.
— Конечно. Летом я обычно езжу где-то на месяц в Спа или Остенде.
— Да? — сказала я. — Тогда вполне возможно, что мы там встретимся. Я тоже люблю проводить лето на Северном море.
Фред влюблено посмотрел на меня.
— Это была бы для меня просто-таки счастливая встреча.
— Ах, перестаньте шутить.
— Нет, это вы шутите, подозревая меня в неискренности.
Какое-то мгновение я смотрела на него, потом вложила руку в его ладонь.
— Нет-нет, я верю, что вы говорите искренне. — И через минуту добавила: — И хочу верить.
Когда он поднял мою руку к губам, я как бы невзначай провела пальцами по его губам.
— Мне пора, — сказала тихо. — В пять ко мне должны прийти.
Он расстроился. Как видно, ожидал от моего визита куда большего. Но я этому, впрочем, и не удивляюсь. Мы очень приятно провели время, и я не представляю себе ни одного мужчины, который при таких обстоятельствах попрощался бы с легким сердцем. Но, к сожалению, я должна была идти.
Хорошо еще, что я успела домой где-то сразу после пяти. Пан Юргус, конечно, был уже на месте. Развлекала его тетя Магдалена, и особого удовольствия это ему, как видно, не доставляло. Когда она вышла дать распоряжение прислуге (гость попросил виски с содовой), пан Юргус сказал мне:
— Я уже давно хотел познакомиться с вами.
— Я тоже о вас слышала.
— Не знаю, что именно вы слышали. А хотел бы, чтобы вы знали обо мне все.
— Ну, знать о ком-то все — это очень трудно, — заметила я.
— Да. Если этот кто-то скрытничает. Я же буду вполне искренен. Так вот, как я уже вчера вам говорил, я много чего пережил. Объездил почти весь мир. Многому научился и понял. И именно поэтому не чувствую себя счастливым, хотя и достиг той цели, которую себе поставил.
— Вы меня заинтересовали. А к чему именно вы стремились?
— К богатству. Я родился и вырос в нужде. А позже представил себе, что наибольшее счастье дают деньги. Вот и решил стать миллионером. Только не подумайте, что я был так глуп и стремился к деньгам просто ради богатства. Я не считаю их и средством к беззаботной и роскошной жизни. Мне нужно могущество, которое они дают владельцу. Я мечтал… впрочем, нет, мечтать я никогда не умел… Я строил планы учредить фабрики и предприятия, стать душой организованных человеческих масс, привить им мое мировоззрение, мои идеалы и тому подобное.
— Это весьма благородная цель, — сказала я.
Он кивнул головой.
— И я так считаю. Всегда считал. И, вероятно, буду считать так до конца жизни. Так вот, цели своей я достиг. На сегодня у меня немало миллионов. Я руковожу многими предприятиями. Воспитываю тысячи людей согласно своим взглядам. Однако убедился, что этого недостаточно для счастья.
— Почему? — спросила я.
Его высокий лоб прорезали глубокие поперечные морщины.
— Дело-то в том, что каждый мужчина, по моему мнению, как бы состоит из пары: человека вообще и собственно мужчины. Я не могу выразить это как следует, совсем не имею образования, но вы меня и так поймете. Итак, как человек я счастлив. Знаю, что работа моя приносит пользу обществу, что представляю собой достаточно большую величину, что меня ценят и уважают. Если бы я сегодня умер, обо мне сожалели бы как о честном дельце, справедливом работодателе, хорошем гражданине. Но, понимаете, никто бы по мне не заплакал.
— Вы в этом уверены?
— Полностью. У меня нет близкого человека. Как частное лицо я совершенно одинок. Одинок как мужчина. Вы меня понимаете? Ни жены у меня, ни семьи, никого нет.
— Да боже мой! — возразила я. — Если человек и не женат, это еще не значит, что нельзя иметь чувств не связанных законом, и наслаждаться взаимностью.
— Я понимаю, что вы хотите сказать. Но на такое я, извините, согласиться не могу. Просто не желаю. Вы уж простите мне мою грубую искренность, но я не хочу перед вами притворяться. Я никогда не имел любовницы. То есть такой женщины, с которой меня связывали бы хоть малейшие чувства. Не люблю половинчатости. Не люблю комедий. Те женщины, с которыми я сталкивался, смотрели на это так же. Я платил, они брали деньги.
— Это ужасно. Не верю, чтобы вам этого хватало.
— Много лет я верил, что хватает. Но…
Он вдруг замолчал, потому что вошла тетя Магдалена, а за ней Юзеф с подносом. Когда Юзеф вышел, пан Юргус обратился к тете Магдалене:
— Глубокоуважаемая пани, я прошу прощения, но у меня с пани Реновицкой очень важная и сугубо частная беседа, которую я должен как можно быстрее закончить, так как через час отходит мой поезд. Будьте так любезны и не обижайтесь на мою искренность.
Тетю как громом поразило. Она покраснела, несколько раз беззвучно, словно рыба, открыла рот, затем подхватилась из кресла и, бормоча какие-то слова, которые невозможно было разобрать, быстро засеменила из гостиной. Если бы этот человек знал, каких усилий мне стоило не засмеяться вслух! Никогда еще не видела, чтобы кто-то вот так в чужом доме выпроводил из комнаты какую бы там ни было, но старшую женщину!
Он заговорил снова, как будто ничего, абсолютно ничего не произошло:
— Я убедился, что этот второй Юргус, тот тайный Юргус, который скрывается во мне, забытый и заброшенный первым, тоже имеет свои права и тоже добивается своего счастья.
— Думаю даже, что и заслуживает него.
Он посмотрел на меня и спросил:
— Вы это серьезно говорите?
— Да, вполне серьезно.
— А почему вы так считаете?
— Ну, я не собираюсь говорить вам комплименты, но вы молодой, деятельный… Я бы сказала, настоящий мужчина. Поэтому заслуживаете личного счастья.
Он ничего не ответил. Казалось, искал слов, с которых можно начать дальнейшую беседу. В душе я дрожала от нетерпения, хотя, конечно, догадывалась, что он хочет мне сказать. Наконец он заговорил:
— Когда-то я увидел вас. И с тех пор не мог забыть. Впоследствии, у одной вашей знакомой случайно увидел вашу фотографию. Я много раз приезжал в Варшаву, надеясь, что мне удастся познакомиться с вами.
Он налил себе в стакан виски и, видимо, забыв о содовой воде, выпил одним глотком.
За дверью что-то скрипнуло. Я была почти уверена, что если кто-то нас подслушивает, то это только тетя Магдалена. Но на этот раз мне нечего было скрывать. Наоборот. Пусть послушает, пусть знает, какой я имею успех. Пусть даже передаст Яцеку то, что услышит. В какой-то мере это было бы мне даже на руку, так что, когда пан Юргус спросил, можно ли говорить совершенно свободно (видимо, он тоже услышал этот звук за дверью), я заверила его, что нас никто не слышит.
Он заговорил медленно, словно каждое слово давалось ему с большим трудом:
— Я не мастер на эти вещи… Вполне понимаю всю нелепость своего поведения. Но другого выхода нет. Вы замужняя женщина. Одного этого достаточно, чтобы закрыть мне рот. Не хотел бы ни на миг показаться вам самонадеянным. Могу предположить, что вы довольны своим браком, и усматриваю едва один шанс из тысячи, что это не так. Однако, я до конца жизни не простил бы себе, если бы не испытал этот единственный шанс. Понятное дело, всякие сравнения здесь бессмысленны. Я имею в виду сравнение, которые вы могли бы сделать между мужем и мной. В этих делах не может быть сравнений. Здесь просто или лежит душа, или нет. А всякие соображения и основания должны молчать… — Он посмотрел на меня и после короткой паузы решительно спросил: — Согласны ли вы стать моей женой?
Сказал это сухо, почти сердито. Боже мой! Сколько девушек, сколько женщин были бы счастливы услышать такой вопрос! Я уверена, немного нашлось бы таких, которые сказали бы «нет». Правда, у некоторых могло бы вызвать отвращение его мужицкое происхождение. Да и фамилия у него не из приятных. Зато какой мужчина! Наверное, преклонялся бы перед женой, как перед божеством. Она бы всю жизнь чувствовала себя в безопасности рядом с ним — сильным, умным, смелым и покорным. Покорным только ей. И хотя я очень мало была с ним знакома, однако эти вещи чувствуешь инстинктивно. Я знала, что нет в нем ничего банального, ничего будничного, что вся его сущность наполнена глубоким смыслом. Характер у него должно быть такой же сильный, как и его плечи и мышцы…
Он неторопливо закурил, а я думала: «Кто я, наконец, такая? Чего я стою? Не слишком ли низко себя ценю? Ведь должны быть у меня какие-то особые, какие-то существенные достоинства, если так легко овладеваю чувствами таких мужчин… Таких, как этот пан Юргус, как Яцек, Ромек или Роберт. Вряд ли они так добивались бы меня, если бы их привлекала только моя красота. И пусть завистливые приятельницы хоть тысячу раз мне говорят, что своим успехам я обязана только внешности, — я ни за что им не поверю! Я еще согласилась бы с этим, если бы речь шла о таких пустых поклонниках, как Тото. (Да и то не полностью! Он ценит также и мое внутреннее содержание). Но эти разумные мужчины — они видят мое духовное богатство. Потому-то меня каждый раз так трогает их преклонение, как и теперь…»
Я так задумалась, что даже вздрогнула, когда он заговорил снова:
— Чаще всего в таких случаях мужчины просят не торопиться с ответом. Но я не умею и не люблю тешить себя напрасными надеждами. Мне милее горькая правда, чем сладкие мечты. А поскольку я знаю, что в таких делах сердце или откликнется сразу, или же никогда не откликнется, то и прошу вас дать мне ответ сейчас же.
А как было хорошо с его стороны, ничего мне не обещать, не пытаться ничем приманить, или даже поощрить. Вот так просто пришел и спросил, дорог ли он мне. Спросил, хотя и сам понимал, что имеет один шанс из тысячи. Но что я могла ему сказать?..
Особенно обидно было дать ему свой отказ. Ответить на его чувство холодным «нет»… Помолчав с минуту, я сказала:
— Мой дорогой пан, я искренне тронута… Если бы услышала ваше предложение раньше, когда была еще свободна, то кто знает, не считала бы его счастьем. Я вполне осознаю ваши высокие достоинства. Должна вам сказать, что немного встречала в жизни людей, которых так хотела бы одарить своей благосклонностью и уважением… Действительно, вы во всех отношениях заслуживаете самой счастливой судьбы. Однако я замужем. У меня есть муж, с которым меня связывают не только обеты, данные перед алтарем, но и любовь, и дружба…
— Понимаю… — Голос его осекся. — Вы счастливы… В конце концов, я это знал…
Я отрицательно покачала головой и грустно улыбнулась.
— Я этого не говорила. Любить кого-то и хранить ему верность — не всегда счастье.
Он озабоченно посмотрел на меня. Не сказал ни слова, но я почувствовала, что он думает. Знала, что хочет дать мне понять: он, мол, в любой момент готов стать на мою защиту, прийти на помощь, жениться на мне, даже если бы я его не любила.
Но он овладел собой, поднялся и сказал:
— Прошу прощения за это вторжение. Я бы никогда на такое не решился, если бы не заставила меня внутренняя потребность… — И, немного поколебавшись, добавил: — И благодарю вас за искренность. Благодарю за то, что вы такая… такая, какой я вас себе и представлял и которую мог бы…
Он не закончил. Низко и неуклюже поклонился, едва коснулся губами моей руки и вышел.
Я нажал кнопку звонка и услышала, как в прихожей Юзеф открыл ему дверь.
Вечером мне принесли огромную корзину цветов без открытки.
Когда я легла в постель, то не могла читать и в конце расплакалась. Яцек, пришедший пожелать мне спокойной ночи, спросил, не случилось ли со мной чего-то неприятного. Ах, ничего он обо мне не знает! Ничуть не понимает меня! Он показался мне ординарным и слабовольным. Нервы у меня совершенно расстроены.
Этот день был очень полезен для меня и с такой точки зрения: я твердо и окончательно решила порвать с Тото. Пусть его забирает себе мисс Норман, или Мушка или кто хочет. Меня теперь это нисколько не волнует. Я намеренно пишу это здесь, чтобы закрепить свое решение на бумаге и лишить себя возможности отступиться от него.
Сегодня я торжествую. Оказалось, что обыск я сделала безупречно. Пан Ван-Гоббен должен был признать это, потому что и сам не нашел в номере мисс Норман ничего интересного. Все его находки свелись к записи названий швейных фирм в разных городах, которым она заказывала одежду.
Я, конечно, согласилась, что это тоже какой-то след, однако выразила сомнение — и пан Фред не мог мне возразить, — что вряд ли он много добавит к тому большому объему сведений, который нам уже удалось получить.
На обыск ему хватило полчаса. Он таки подстерег момент, когда мисс Норман куда-то ушла. Но мог смело быть в ее номере и добрых часа два. Я ведь знала, где она. Впрочем, это нетрудно было выяснить. Просто позвонила в больницу и спросила, приехала ли уже к Тото такая-то дама с рыжими волосами. Получив утвердительный ответ, я все же невольно почувствовала досаду. Вот же вцепилась! К счастью, ни о каких ласках между ними не может быть и речи, из-за сломанной руки Тото.
Чтобы отомстить ему, я поехала в «Бристоль», хотя перед тем и не собиралась видеться с паном Фредом. Меня несколько удивило, что на мой стук долго никто не отзывался. Я уже подумала, что его нет, как вдруг дверь открылась. Он был немного обеспокоен. В первое мгновение я даже подумала, что у него какая-то женщина. Но когда он приветствовал меня с радостной улыбкой и пригласил войти, я поняла, что мое подозрение безосновательно. Фред был один.
Он тщательно запер дверь в коридор и спросил:
— А вы знаете, что я делал?
Голос его звучал таинственно. И, зная уже, что у мисс Норман он ничего не нашел, я была-таки заинтригована.
— Вот сейчас я вам покажу, — и он прищурился с видом мальчишки-школьника, который вот-вот собирается выкинуть какую-нибудь штуку.
Потому на мгновение исчез в ванной и вернулся с какими-то причудливо изогнутыми железками.
— Что это такое? — изумленно спросила я.
— Сверла и трубочки для закрепления стенок отверстия.
— Боже мой, какого еще отверстия?
Он молча вывел меня на середину комнаты и сдвинул ковер. В самом центре пола я увидела кучку стружек и отверстие шириной с палец. Но и теперь не могла ничего понять.
— Зачем вы сделали эту дыру?
— Как зачем?.. Для того, чтобы слышать, что происходит в комнате той уважаемой пани, которая живет этажом ниже.
— Вот оно что! — радостно воскликнула я. — Ну знаете, это же просто гениально!
Он засмеялся.
— Да не очень. Так всегда делают.
— Всегда?.. Я действительно не раз читала о таком в книжках, однако мне и в голову никогда не приходило, что к этому прибегают и в жизни. Я думала, так было только прежде.
— Так будет всегда, — улыбнулся он, — пока будет существовать человеческое любопытство. Вам не помешает, если я снова приступлю к работе?
— Нет-нет, прошу. Это очень интересно.
— Я прервал ее, когда вы постучали. А надо спешить. Боюсь, что вот-вот вернется мисс Норман или как там ее действительно зовут. Потому что тогда шорох, которого не избежать при сверлении, может привлечь ее внимание и свести на нет весь мой план.
— Пусть это вас не тревожит, — успокоила я его. — Она так скоро не вернется. Я знаю, где она.
— Знаете? — удивился он.
— Да. Она сейчас у одного человека, на которого охотится в последнее время. Не знаю только, на него самого, или на его миллионы.
Пан Фред задумался, прекратил работу и, посмотрев на меня, сказал:
— Понимаю. Это ради него вы стараетесь.
Я не могла не заметить, каким расстроенным голосом он сказал это. Поэтому искренне засмеялась.
— Да нет, боже упаси! Я могу подарить ей того пана бесплатно и даже в обертке.
Он повеселел и благодарно посмотрел на меня.
— Это очень мило с вашей стороны.
Теперь я уже не сомневалась, что я ему не безразлична. Когда он снова склонился над своей дырой в полу, я нежно погладила его по голове. Волосы у него были жестковатые, но рассыпающиеся и приятные на ощупь.
— Вы так тяжело работаете, — сказала я.
Он слегка побледнел и видимо колебался, не ответить ли на мое проявление привязанности более решительным образом, однако сдержался и только сказал:
— Если бы даже эта работа не была моей обязанностью, я бы все равно выполнял ее с удовольствием, потому что делаю это для вас. — И, помолчав, добавил: — Правда, я не знаю, почему вас интересует та подозрительная пани, и что вы собираетесь делать дальше, но прошу мне поверить: я готов сделать все, чтобы содействовать вашим намерениям.
— Вы очень… Вы удивительно милый.
В этот момент я решила: расскажу ему все как есть. Сказала, что хочу доверить ему правду, поэтому он оставил свою работу, и мы сели на диване. Я последовательно и подробно пересказала ему всю эту историю — от первого письма мисс Норман вплоть до последнего дня перед тем, как он приехал в Варшаву.
В заключение я сказала:
— Вы понимаете, я никогда не прибегла бы ко всем этим мероприятиям, если бы не угроза моему семейному и общественному положению. И если бы не людская молва, с которой я тоже должна считаться.
— Ну, и если бы не муж, — добавил он, — которого вам пришлось бы потерять.
Я посмотрела на него с печальной улыбкой.
— Неужели вы действительно можете предполагать, что любая женщина, не лишенная чувства собственного достоинства, держалась бы за мужчину, который так подло ее обманул?.. А если бы даже и так, то можете ли вы себе представить, чтобы, узнав об этом, она сохранила к нему те же чувства, что и раньше?..
Мои слова произвели на пана Фреда большое впечатление, но он лишь сказал коротко:
— Я вас понимаю.
— Вы только подумайте, что я переживала и до сих пор переживаю!.. Представьте себе, как постоянно дрожала от мысли, что эта тайна может стать общим достоянием. Что о ней узнает кто-то несдержанный на язык и разнесет ее везде, погубив мою репутацию и нанеся смертельный удар моей чести и гордости…
Он озабоченно посмотрел на меня.
— Надеюсь, вы никому не рассказывали?
— Конечно, никому. Вы первый и единственный, кому я могу полностью довериться. Даже вынуждена довериться, потому что нуждаюсь в вашей помощи, потому что не в силах сама уладить это слишком сложное для меня дело.
Пан Фред нахмурил брови.
— Спасибо. И могу заверить вас словом Ван-Гоббена, что от меня никто не услышит ни звука. Прошу также поверить, что с этой минуты я буду помогать вам не как платный агент брюссельского розыскного бюро, а как джентльмен, который считает своим долгом помочь женщине.
Я благодарным жестом протянула ему руки. Он крепко схватил их и поднес к губам. Я не сомневалась, что он пойдет и дальше, но, видимо, в душе он робкий, или, может, эта стеснительность объясняется молодым возрастом и недостаточным опытом.
Зато после этого он с еще большим рвением взялся вертеть эту свою дыру в полу. Сверло уже углубилось на добрых десять сантиметров, и я встревожено спросила:
— А вы не боитесь, что этот ваш инструмент пробьет штукатурку на потолке под нами и оставит мусор на полу? Тогда вся ваша работа пойдет прахом. Достаточно будет мисс Норман взглянуть на потолок — и она сразу заподозрит, что кто-то на верхнем этаже хочет подслушивать или подсматривать.
Он беззаботно рассмеялся.
— Пусть это вас не тревожит. Для решения этих проблем есть свои методы. Во-первых, все досконально измерено. Дыра, которую я сверлю, получится точно между лампами люстры.
— А штукатурка?
— Тоже предусмотрено. Для этого есть специальные пластыри. На пол не упадет ни крошки. В конце концов, я уже имею опыт.
— И часто вы такое делали? — с интересом спросила я. Он кивнул головой.
— Конечно. Много раз. Ясное дело, это не очень достойное занятие для джентльмена, но поскольку речь идет в основном о защите чьей-то гордости или чести, имущества или законных прав, то утешаешь себя тем, что цель оправдывает средства.
— А если бы вас на этом поймали?
— Ха! — засмеялся он. — Имел бы тогда немало неприятностей. Прежде всего — от администрации отеля, а там и от полиции… Пришлось бы объяснять, что да как… — Он махнул рукой и добавил: — Наверное, отсидел бы день-два под арестом, до выяснения обстоятельств.
— Видите, каким страшным вещам вы подвергаетесь ради меня.
— Будем надеяться, что все пройдет хорошо.
Он вдруг перестал сверлить и, сделав мне знак рукой, чтобы я помолчала, приложил ухо к дыре.
— Нет. Только показалось… К вечеру все будет готово. Установлю микрофон, усилитель, и вы сможете удобно сидеть тут на диване с наушниками на голове и слышать все, что происходит внизу, как по радио.
— Вот чудо! А видеть тоже можно будет?
— Это сделать сложнее, да и времени больше отняло бы. К тому же у меня нет с собой нужного прибора, нечто вроде перископа. Однако думаю, что мы прекрасно обойдемся и без этого, распределив между собой роли. Если нам нужно будет узнать, кто там у той пани, вы сможете слушать здесь, а я спущусь этажом ниже и увижу, кто от нее выходит.
Ну, разве могла я не сказать ему, что он гений? С удовольствием осталась бы у него дольше, но меня начала беспокоить мысль, почему не возвращается та выдра. О чем они там могли так долго разговаривать? Разве что Тото рассказывал ей о своем конном заводе. Так или иначе, а надо было это выяснить. Однако на этот раз мне вовсе не хотелось встретиться с ней у Тото.
Я переждала еще несколько минут и попрощалась с паном Фредом, пообещав поддерживать с ним связь по телефону.
В больнице я узнала, что «та пани» уже с час как ушла. Вид Тото меня просто поразил: он уже встал с постели и в халате сидел в кресле. В вазе, разумеется, были свежие цветы. Она так разбалует его теми цветами, что он действительно возомнит, что заслуживает их. От меня он никогда не получал никаких цветов. Я дарила ему только галстуки, да и то чтоб обезопасить себя от его ужасной безвкусицы. Однажды он явился на люди в таком галстуке, что мне было стыдно сидеть с ним за одним столиком.
Тото был в прекрасном настроении и встретил меня с такой самодовольной непринужденностью, которая порой походила на снисходительность. Я думала, что лопну от смеха. По одному этому я всегда узнала бы наверняка, что у него была какая-то женщина. Наименьший успех у первой попавшейся бабы наполняет его самоуверенностью и укрепляет в идиотском убеждении, будто он настоящий донжуан, перед которым никто не устоит и расположения которого все добиваются.
Я, конечно, сделала вид, что ничего этого не замечаю.
Чтобы немного сбить с него спесь, я начала рассказывать, что встретила графа Батильйони и приятно провела с ним время до обеда. Тото всегда ему завидовал. Батильйони не только почти так же богат, как и он, но вдобавок еще и кровный родственник савойским князьям. Они оба никогда терпеть не могли друг друга и каждый раз, если где-то встречались, вступали в пререкания, причем побеждал всегда итальянец, намного превосходя Тото не только умом и остроумием, но и осведомленностью как в коневодстве, так и в охотничьем деле.
— Он такой милый, — сказала я, — даже выразил желание немного подучить тебя водить автомобиль.
Тото покраснел.
— Тот пустобрех?.. Меня? Да он сам не умеет водить машину!
— Что ж, возможно. Однако получил первый приз в альпийских гонках и никогда еще не бывал в авариях…
— Это он тебе такое сказал? — взорвался Тото. — Но ведь врет! Бесстыдно врет. В двадцать девятом году во время соревнований на Сицилии он вылетел с шоссе и разбил машину вдребезги.
— Зато сам остался цел.
— Дуракам везет.
— Слушай, Тото, — укоризненно сказала я. — Нехорошо с твоей стороны отрицать талант и умение человека и сворачивать все это на счастливое стечение обстоятельств. Ты и три года назад, когда Батильйони занял второе место в ралли в Монте-Карло, говорил, что ему просто повезло. Тогда, когда ты сам сошел еще на втором этапе. Ты должен быть благодарен за то, что он согласен дать тебе несколько уроков. Да и, наконец, он такой славный человек.
Тото с трудом сдерживал себя. Но, зная, что он слишком хорошо воспитан и не позволит себе сорваться, я уколола его еще несколькими мелочами. И только после того спросила, как он себя чувствует и когда его выпишут из больницы. Оказалось, что уже на следующий день он должен переехать домой.
— Конечно, дома тебе будет удобнее, — согласилась я. — Ну, а как поживает мисс Норман?
Он пожал плечами.
— Откуда мне знать?
— А, это она не сама принесла тебе эти цветы?
Он проглотил слюну и буркнул:
— Нет. Прислала. И наконец, почему ты думаешь, что я могу получать цветы только от нее? Ты всегда недооценивала меня.
Я пронзила его острым взглядом.
— Как раз наоборот. Вспомни-ка, как я свято верила, что ты сам подстрелил тех двух тигров, шкуры которых висят в твоем кабинете в имении. Да и верила бы до сегодняшнего дня, если бы случайно не увидела на изнанке фабричных штемпелей. Я ведь…
— Тс-с… тс-с… Тише. Бога ради, зачем же так громко! — застонал Тото. — Хочешь, чтобы кто услышал? Тебе обязательно надо меня скомпрометировать?
— Вовсе нет, мой милый. Не хочу тебя ни компрометировать, ни выставлять на посмешище. И лучшее доказательство этому — то, что я до сих пор никому и словом не обмолвилась.
Слова «до сих пор» я слегка подчеркнула, однако Тото это заметил и в душе съежился от страха. Пусть знает, что со мной надо считаться. Он сразу стал удивительно нежным и предупредительным. Мне противно было смотреть на его потуги. Я еще не упала так низко, чтобы требовать вынужденной благосклонности. Поэтому, посидев еще четверть часа, попрощалась и пошла домой.
Яцек был раздраженный и подавленный. Я сразу же заподозрила, что это связано с той чертовой бабой. Но на мой вопрос он отговорился неприятностями на службе, и я не стала расспрашивать дальше. И так скоро обо всем узнаю. Я очень рада, что доверила все это дело пану Фреду. Ни на секунду не сомневаюсь, что он никому не выдаст моей тайны.
К последним словам п. Реновицкой я должен добавить небольшое опровержение. Как видно, ее изменила память, когда она уверяла п. Ван-Гоббена, что он единственный, кого она одарила своим доверием. В действительности же, кроме него, она доверила свою тайну не только п. Альбину Нементовскому и мне, но и еще нескольким лицам.
Я сам убедился в этом еще тогда, когда происходили описываемые в дневнике события: по городу прошел слух, что п. Яцек Реновицкий причастен к какому-то делу о двоеженстве. Януш Минкевич, крупнейший сатирик среди сплетников и сплетник среди сатириков, даже спрашивал меня, не стоит написать на эту тему фрашку в «Шпильки». Я ему, конечно, отсоветовал. Но это уже не имеет отношения к делу.
Это небольшое отклонение от истины со стороны п. Реновицкой можно оправдать тем, что, сравнительно мало зная п. Ван-Гоббена, она хотела своей невинной ложью заслужить его благосклонность и побудить помочь ей. (Примечание Т. Д.-М.)
На следующий день я уже в двенадцать появилась в «Бристоле» у пана Фреда. Установка была вполне готова. Зайдя в комнату, никто бы и не подумал, что в ней есть вся эта машинерия. Из-под ковра выглядывал лишь маленький кончик проводка. Пан Фред прицепил к нему другой проводок и подал мне наушники.
Это было просто чудо! Я совершенно отчетливо слышала, как мисс Норман ходит по комнате, тихо напевает «Вei mir bist du schoen», передвигает кресла, открывает дверцы шкафа. Видимо, она одевалась.
Фред стоял передо мной и удовлетворенно наблюдал впечатление, которое отражалось на моем лице. Я уже хотела отложить наушники, когда услышала телефонный звонок и ее «алло». Она говорила по-французски, называя собеседника «mon cher monsieur». По ее коротким общеупотребительным репликам трудно было понять, о чем речь. Впрочем, похоже, что она выслушивала чьи-то указания или распоряжения. Дело, пожалуй, касалось торговли, так как звучали такие слова как «груз», «прислать» и тому подобное. Весь разговор длился едва две или три минуты. Потом я услышала шуршание бумаги, а еще через минуту — стук в дверь. Видимо, она вызвала звонком прислугу. Я не ошиблась. Она сказала по-английски:
— Прошу сейчас же отослать эту телеграмму.
После того внизу наступила тишина.
Я отложила наушники и передала пану Фреду все, что услышала, добавив от себя:
— Очень вероятно, что она таки промышляет контрабандой наркотиков.
— Я еще не совсем уверен в этом, — сказал он через минуту колебания. — Однако надеюсь, что вскоре мы будем иметь более конкретные сведения.
— Да, благодаря вашей замечательной идее с этим аппаратом. Гениальное изобретение! Слышишь не только каждое слово, но и малейший шорох.
Он кивнул головой.
— Я поставил усилитель собственной конструкции. Однако самое важное то, что моя соседка внизу, как видно, и не подозревает о существовании этой установки. Иначе была бы более осторожна в телефонном разговоре.
— А разве этот разговор так уж важен? — поинтересовалась я.
— Безусловно. Ведь эта дама изображает здесь из себя туристку. Тем не менее мы теперь знаем, что она поддерживает какие-то связи и причастна к делам, которые не имеют ничего общего с туризмом.
Он записал что-то в свой блокнот и сказал:
— Сегодня мисс Норман получила два письма. Когда она выйдет, я опять наведаюсь в ее номер. Впрочем, думаю, что она уничтожает письма сразу же по прочтении. Что же касается вашего дела, то я тут немного поразмыслил и пришел к некоторым выводам. Вся эта история с женитьбой вашего мужа на той пани кажется мне очень запутанной. В частности, я никак не пойму, почему нью-йоркский адвокат не может разыскать контору, где они поженились. Насколько я знаю, с этим в Америке образцовый порядок. Боюсь, что именно здесь скрыта какая-то загадка.
— Какая новая опасность?
— Наоборот, скорее ловушка, которой трудно будет избежать.
— Боже мой, какое счастье, что я встретила именно вас! Теперь я верю, что все кончится хорошо. Я вам так благодарна, пан Фред, что просто задушила бы вас в объятиях!
Он слегка покраснел, однако решился сесть рядом со мной, а затем сказал:
— А что вы сделаете, если я стану добиваться этой благодарности?
Я засмеялась:
— Попробую поторговаться. Может, сойдемся на компромиссе. Ну, хотя бы на таком сестринском поцелуе в лоб.
С этими словами я взяла в ладони его лицо и коснулась губами лба.
Здесь я должна предостеречь всех женщин, которые могут оказаться в такой ситуации, имея дело с неопытным юнцом. Пан Фред неожиданно дернул головой и очень больно ударил меня носом в подбородок. Поэтому вполне понятно, что хотя он добился своего и таки поцеловал меня в губы, однако этот поцелуй не доставил удовольствия ни мне, ни, насколько я могу судить, ему самому.
Добрых несколько минут спустя бедняга потирал себе нос, а я с интересом присматривалась, ожидая, когда он начнет пухнуть. Мы оба не очень естественно рассмеялись. Впрочем, сидели мы теперь вплотную друг к другу, и я не могла не заметить, что уже через минуту эта близость начала распалять пана Фреда.
Но вдруг в наушниках снова послышался шорох, и мы приникли к ним. Видимо, мисс Норман уже ушла, теперь до нас доносились звуки уборки. Мы обменялись еще несколькими фразами, и я начала собираться. Прощаясь, он, видимо, смущенный предыдущей неудачей, уже не пытался меня поцеловать.
Что ни говорите, а нехватка опыта у мужчины — это нешуточный недостаток.
