Книга: Дневник пани Ганки (Дневник любви)
Назад: МОЙ ДНЕВНИК
Дальше: Среда

Вторник

С самого утра мою душу одолевали плохие предчувствия. Кажется, я еще сказала об этом Туле, когда мы встретились в полдень в «Симе». Я даже не заметила, что вышла из квартиры в вуальке, которая совсем не подходила моей шляпке. Яцек не прислал мне машину, и я должна была ездить по своим делам на такси. Когда вернулась домой, было уже около четырех. Я не сомневалась, что Яцек пообедал без меня, и, собственно, поэтому зашла в его кабинет, чтобы немного отомстить ему за это. В последнее время, а точнее где-то после Рождества, он стал не такой внимательный и деликатный в обращении со мной, как прежде. Казалось, что-то его беспокоит.
Яцека в кабинете не было, его домашняя куртка лежала на диване. Следовательно, он еще не обедал, поскольку задержался в министерстве.
Я как раз подумала об этом, когда мой взгляд остановился на письменном столе: там лежала неразобранная дневная почта. Я машинально принялась ее просматривать.
Прошу мне поверить, что я никогда не читаю писем мужа, особенно с тех пор, как однажды у меня разорвался конверт, да так неудачно, что Яцек это заметил. Он не произнес ни слова, но мне стало очень неловко. Ведь он мог подумать, что я слежу за ним, что подозреваю его в измене и вообще способна на любые пакости.
Однако на этот раз я решила нарушить свои принципы. Теперь благословляю это решение, как оказалось, я поступила правильно.
Это было письмо в длинном, элегантном конверте, надписанном красивым круглым почерком. На марке — варшавский штемпель. Если бы даже конверт не пах дорогими духами, я все равно догадалась бы, что это письмо от женщины…
Вообще то, я в жизни никогда не ревновала и пренебрегаю этим чувством. Однако мой здравый смысл не мог не почувствовать опасности, которую подсказала мне неизменная интуиция. Отбросив всякую осторожность, я расклеила конверт. Письмо было короткое. Вот оно:
«Мой любимый!
Я внимательно ознакомилась с твоими доводами. Возможно, они и убедили бы меня, если бы к этому не примешивались чувства. Ведь я до сих пор не могу тебя забыть, потому и приехала сюда, потому и искала тебя.
Скандала я также не хочу. Мне не нужно, чтобы ты оказался за решеткой. Но вместе с тем не имею ни намерения, ни малейшего желания отказаться от своего мужа.
Может, я поступила не очень хорошо, что оставила тебя даже не попрощавшись, но, как писала тебе в первом письме, меня вынудили к тому чрезвычайные обстоятельства. Правда, живу я теперь под своей девичьей фамилией, но это не меняет того факта, что я твоя жена и что ты, по сути, стал двоеженцем, вступив брак со своей нынешней подругой. Это слишком серьезный вопрос, чтобы обсуждать его в письмах. Поэтому прошу, зайди ко мне в отель. Я буду ждать тебя завтра утром, от 11-ти до 12-ти.
Всегда, а по крайней мере вновь, твоя Б.».
Я перечитала это письмо много раз. Надо ли говорить, как оно меня поразило, напугало, ошеломило. На третьем году супружеской жизни узнать, что твой муж — совсем не твой муж, а ты вовсе не его жена, человек, с которым ты живешь под одной крышей, может каждую минуту оказаться в тюрьме, что от прихоти какой-то бабы может зависеть твоя жизнь, твоя репутация, твое общественное положение!.. Ужас, да и только!..
Прошло немало времени, прежде чем я немного пришла в себя и смогла тщательно заклеить конверт. Не могла сообразить, что мне дальше делать. Сначала хотела ехать и искать Яцека, чтобы требовать от него объяснений; затем пришла мысль собрать вещи и отправиться к своим, оставив все остальное на отца; в конце концов, я позвонила маме, но, к счастью, не сказала ей ни слова о своем зловещем открытии.
Увы, какой же одинокой я ощущала себя! Не было никого, перед кем могла бы выплакаться, с кем бы могла посоветоваться. Ни одна из моих подруг не умела держать язык за зубами, и на другой день по всей Варшаве поползли бы слухи. Оставался один Тото.
Конечно, я могла довериться ему безоговорочно. Он настоящий джентльмен. Но чем бы он мог помочь? К тому же он столько раз говорил мне, что мы не должны обременять друг друга нашими заботами. Пожалуй, это немного эгоистично с его стороны, но вполне справедливо. Нет, не скажу ему ни слова. Да и, наконец, я сгорела бы от стыда. Из моих старых добрых друзей, которые могли бы мне помочь, в Варшаве тоже никого не было. Марысь Валентинович подался рисовать и охотиться чуть ли не в Канаду. Ежи Залевский скучал в Женеве, д'Омервиль именно сейчас уехал в отпуск, а Доленга-Мостович жил в какой-то деревне.
Я рад, что п. Реновицкая причислила меня к своим старым приятелям. Однако во избежание каких-либо недоразумений и предположений, которые могли бы прийти в голову читателям, отмечу, что наша дружба, хотя она действительно старая, — с тех пор, как пани Ганка едва только окончила гимназию, — всегда носила характер, так сказать, братский. В январе 1938 года я действительно проводил время в деревне и о несчастье, которое постигло супругов Реновицких, узнал позднее. (Примечание Т. Д.-М.)
Понятно, что на прием к Дубенским я не пошла, хоть мне и прислали новое платье, которое мне очень шло. Надо его только немного укоротить, на каких-то пол пальца. Боже!.. Это было бы первое в Варшаве парижское платье в этом сезоне. А уже в пятницу дамы из французского посольства покажутся в новых нарядах. В последнее время меня преследуют неудачи.
В конце концов я решила ничего не делать и ждать, пока вернется Яцек. Не знала еще даже, потребую ли от него объяснений. Было бы неплохо, если бы он сам обо всем рассказал. Ведь он всегда был со мной откровенным. И вообще у меня никогда не было причины в чем-либо его упрекнуть. Поженились мы по любви, и уверена, что он до сих пор меня любит. Правда, мама говорит, что Яцек мной пренебрегает, но его положение непременно требует постоянных вызовов, заседаний и командировок. Я знаю, что он каждую минуту помнит обо мне и не теряет ни малейшей возможности это доказать. Клянусь, что у него нет никакой любовницы и он не предает меня. И вдруг узнаю: мой Яцек имел до меня еще одну жену!
После этих размышлений я пришла к выводу, что здесь должна быть какая-то тайна или хотя бы чья-то недобрая шутка. Яцек, такой солидный, такой рассудительный, такой принципиальный — и двоеженец! Невероятно! Под влиянием таких мыслей я немного успокоилась. Возможно, автор того письма — просто сумасшедшая или шантажистка. Наконец, когда бы Яцек успел на ней жениться? Ведь дядя забрал его с собой за границу сразу же после школы, и в течение четырех лет обучения в Оксфорде Яцек ни разу не был на родине. А автор письма — отнюдь не иностранка, так как очень хорошо пишет по-польски. Так когда же?..
Чем дольше я обо всем этом размышляла, тем больше убеждалась, что тут какая-то ошибка или мистификация. Я была уверена, что вот сейчас вернется Яцек, раскроет то письмо, засмеется, пожмет плечами и скажет: «Смотри, Ганечка, какую странную вещь я получил».
Однако произошло обратное.
Яцек вернулся в восемь. Поздоровался со мной как всегда, искренне и нежно, извинился, что не приехал обедать, но, кажется, пустил мимо ушей мое замечание, что я также не обедала. Он был усталый, глаза печальные. Вскоре ушел в кабинет. Я бы с удовольствием отправилась за ним, однако понимала, что лучше подождать его здесь, в гостиной. Вышел Яцек где-то через час. Его лицо ни о чем не говорило. Сел возле меня и спокойно, коснулся моей руки. Изображая полную безмятежность, я спросила:
— Письма уже прочитал?
— Да, — кивнул он головой. — Ничего важного. Людка через неделю едет в Алжир, а посол передает тебе привет.
Сердце сжалось у меня в груди. Стараясь держать себя в руках, чтобы не дрогнул голос, я заметила:
— А мне показалось, что ты получил какое-то неприятное известие и оно тебя огорчило.
Я пристально посмотрела Яцеку в глаза, а он улыбнулся с таким искренним удивлением, что я даже себе не поверила. Недаром ведь говорят, что Яцек прирожденный дипломат. Если бы он мне изменял, то я уверена, что по его поведению никогда об этом не догадалась бы. Вот такой он скрытный.
— Как раз наоборот, — сказал он. — Известие скорее обнадеживающее. Обед в болгарском посольстве перенесен, и я могу целый вечер провести с тобой.
Тот вечер не доставил мне удовольствия, хотя Яцек пытался меня развлечь. Сознание того, что между нами стала его страшная тайна, ни на миг не покидало меня. Поддерживало только то, что я ощущала свое преимущество. Он и не подозревал, что я знаю о его первой жене. С таким козырем в руках я в любую минуту могла нанести ему неотразимый удар. По всему выходило, что Яцек ничего такого не ожидал. И я присматривалась к своему мужу, пытаясь прочесть его мысли.
Только теперь я вспомнила некоторые мелочи, которые ускользнули от моего внимания, а между тем о них стоило задуматься.
Где-то с недавних пор Яцек не то чтобы изменился — это было бы слишком, — но словно поблек. Смех его звучал приглушенно, в телефонных разговорах, с разными лицами он стал необычно сдержанный и осторожный. Вот так… А перед Новым годом, когда мой отец возмущенно рассказывал о злоупотреблениях, обнаруженных в каком-то там учреждении, и наговорил много резких слов в адрес арестованного директора Лисковского, Яцек неожиданно встал на его защиту.
Это было удивительно, потому что он всегда не любил Лисковского, а тут вдруг сказал:
— Нельзя так поверхностно судить о людях. Мы не знаем сути дела. Не знаем мотивов, которыми руководствовался этот человек. В жизни порой складываются ситуации, когда становишься их жертвой.
Он всегда был благодушным и снисходительным к другим. Но это уже слишком. Или уже тогда, защищая директора, он искал оправдание себе?..
Когда мы возвращались домой, Яцек снова вспомнил об этом разговоре и сказал:
— По-моему, напрасно твой отец не захотел защищать Лисковского в суде. Адвокату, да еще такому известному защитнику, не стоит отказывать в помощи человеку, которого постигло несчастье. Это сейчас же получит огласку в юридических кругах, и представь себе только, как это повлияет на судей. Каждый судья скажет себе: «Ну, если уж адвокат Нементовский не взял на себя защиту, значит, обвиняемый таки виноват».
Его, видимо, взволновала дело Лисковского, хотя нас оно никак не касалась, потому что мы никогда не были с ним близки.
Теперь я вспомнила и некоторые другие случаи, свидетельствовавшие об изменении его настроения. Вот хотя бы, например, радио. До сих пор Яцек не любил слушать его и включал лишь тогда, когда должен был выступать Гитлер, или Чемберлен, или какой-нибудь другой государственный деятель. Исключения делал только для концертов выдающихся музыкантов. А вот в последние дни, как только мы остаемся вдвоем, он, словно пытаясь избежать разговоров, включает любую передачу и с интересом слушает ее. И еще одно. Нельзя сказать, что он начал меня любить сильнее, но чувство его теперь стало бурным и несдержанным. Давно уже он не целовал и не обнимал меня так страстно. Все это должно было насторожить меня раньше, но только это ужасное письмо сняло с моих глаз пелену.
На что мне надеяться? С какой стороны подойти к этому делу? Я понимаю, что Яцек, вероятно, мог когда-то жениться. Судя по почерку, характеру ее письма, по бумаге, по отдельным высказываниям, эта женщина принадлежит к высшему свету. Да и, наконец, с другими женщинами Яцек просто не имел дела. Он не любил общества всевозможных «девочек», танцовщиц, актрис. Наверное, когда вступал в брак с той женщиной, думал прожить вместе всю жизнь. Что я знаю далее?.. Знаю, что она его бросила и вплоть до недавнего времени он ничего не знал о ее судьбе. Наверное, убежала с любовником, а теперь вот вернулась и шантажирует Яцека.
Так чего же она может требовать? Одно из двух: или денег, или чтобы он вернулся к ней. Если уж она смогла его разыскать, то наверняка знает и то, что мои родители люди состоятельные. Папа наверняка согласится на любые условия, лишь бы избежать скандала. Однако из письма следует, что той дрянной женщине нужен Яцек. А такого ни в коем случае нельзя допустить. Это бы меня скомпрометировало. Я присматривалась к Яцеку. И чем больше присматривалась, тем решительнее убеждалась, что не отдам его никакой другой женщине. Это потому, что люблю его и без него не представляю себе жизни. Никогда и не мечтала о лучшем муже. А какой он тактичный, какой уравновешенный, какой представительный!.. Когда заходишь с ним в какой-либо салон или ресторан, то нет женщины, которая не обратила бы на него внимания, нет человека, который не сказал себе: «С'еst quelqu'un» (Это не лишь бы кто (франц.)).
Все, абсолютно все завидуют мне. Даже Буба, выскочившая за князя, охотно поменялась бы со мной. Яцек хоть и не красавец, но есть в нем что-то от Гарри Купера. Та особая мужская прелесть. Буба, да и некоторые другие находят в нем какие-то необыкновенные способности и возможности. Ну что ж, не мне выводить их из заблуждения. В конце концов, Яцеку уже тридцать два года. Да и разве от мужа только это требуется? В любом случае, я бы не променяла Яцека на кого-то другого. Вот, например, Тото: хоть как бы ни был он богат, но кто же может выдержать его неврастению, причуды и вечное безделье. Если отнять у него деньги и графский титул, осталось бы чистейшее ничтожество. Как друг и товарищ по развлечениям — Тото очень мил, даже можно сказать незаменим, но ведь муж — это совсем другое.
Надо любой ценой выведать у Яцека кто эта женщина, но как только я раскрывала рот, чтобы что-то спросить, он опережал меня то ли ласками, то ли каким-то пустым разговором. За столом, из-за присутствия тетки Магдалены, тоже не могло быть и речи о каких-либо расспросах. На первый взгляд, Яцек был в хорошем настроении, шутил с тетей, рассказывал новые анекдоты о каких-то чиновниках, интересовался светскими сплетнями. А после кофе сказал:
— Мне нужно еще написать кое-что…
Я очень хорошо его знаю и сразу поняла, что у него на уме. Поэтому и не дала ему закончить:
— Но потом приходи сказать мне спокойной ночи. Яцек хотел как-то открутиться, но не рискнул, во-первых, потому что уже три раза подряд не желал мне спокойной ночи, а во-вторых, я сказала эти слова с таким намеком и так взмахнула ресницами, что он, как всегда, должен был покориться.
— Да, Ганечка, — шепнул Яцек, будто только об этом и мечтал.
Как же все же они беспомощны перед нами, эти мужчины! Правда, мне всего лишь двадцать три года, и, если бы кто-то сказал, что я красивая, это не стало бы для меня новостью.
В ту ночь в его любовных ласках опять было столько страсти, что я чуть не сказала: «Ты напоминаешь мне человека, который пьет больше, чем ему того хочется, но он знает, что сейчас же может оказаться в безводной пустыне».
Да, я, безусловно, люблю его. Когда он лежит так с закрытыми глазами, я пытаюсь представить себе ту, другую. Красива ли она? Молода? Похожа ли на меня? Я заметила, что Яцек охотно поглядывает на Люсю Чарноцкую, а Люся такого же типа, как я.
Неожиданно я спросила:
— А скажи, Яцек, ты любил когда-нибудь раньше?
Веки у него вздрогнули, однако он улыбнулся, не открывая глаз.
— И прежде, и теперь, и всегда буду любить.
— Ты не крути — ведь знаешь, о чем я спрашиваю. Любил ли ты другую женщину?
Яцек долго молчал, наконец ответил:
— Один раз… Давно уже… Казалось, что любил…
Сердце у меня забилось сильнее — я поняла, что он говорит о ней. Несомненно: Яцек не подозревает, что я о чем-то догадываюсь. Значит, надо ковать железо, пока горячо.
— А почему ты сказал «казалось»? — небрежно спросила снова.
— Потому что это не было настоящим чувством. Короткое головокружение и все.
— А она?..
— Что «она»?
— Она тебя любила?
Яцек надул губы и ответил:
— Возможно… Не знаю… Пожалуй, что нет.
— Вы были любовниками? — спросила я без нажима.
Муж покосился на меня.
— Оставим этот разговор. Он мне не очень приятен.
— Хорошо, — согласилась я. — Хочу только знать, ты с ней встречаешься?
— С какой бы стати? — пожал плечами он. — Я не видел ее уже много лет.
Он, как видно, не очень поверил, что я так легко оставлю эту тему, потому что посмотрел на часы и сказал, что пора спать. Встал и пошел к себе, а я до поздней ночи не могла уснуть и ломала себе голову тем, как мне действовать дальше.
Легче всего было бы поговорить с ним начистоту и сказать в глаза: «Я повела себя нечестно. Открыла письмо, адресованное тебе, и из него узнала, что ты двоеженец, что у тебя уже была жена, и ты обманул меня, выдав себя за холостяка. Поэтому я имею право требовать объяснений».
Интересно, как повел бы себя тогда Яцек? С его уязвимостью, с его гипертрофированным чувством собственного достоинства. Прежде всего, с чисто мужской логикой, он вычитал бы мне за письмо, которое я так неосмотрительно открыла. А затем, выведенный на чистую воду, скомпрометированный и униженный, возможно, и возненавидел бы меня за то, что я коварно выведала его тайну. Может, оставил бы меня и вернулся к той женщине? А то и кто знает, не пустил бы себе пулю в лоб?
Конечно, я могла бы предотвратить это, могла бы заверить его, что мои чувства к нему остались неизменны, и помочь ему дать отпор той шантажистке. Но в любом случае эта грязная история навсегда легла бы между нами черной тенью. Сама мысль о том, что я знаю о его преступлении, в конце концов вызвала бы в нем неприязнь ко мне. Ведь Яцек никогда больше не смог бы упрекнуть меня ни словом: боялся бы, что я напомню о его двоеженстве.
Нет, ни в коем случае нельзя намекать, что мне об этом что-то известно.
И только где-то под утро меня осенила счастливая мысль: дядя Альбин Нементовский — вот единственный человек, к которому можно обратиться за советом.
Назад: МОЙ ДНЕВНИК
Дальше: Среда

Davidneags
Hello guys. And Bye. neversurrenderboys ;)