I

Сашка учился писать. Нет, так-то писать он умел, и даже грамотно. Он учился писать пером, злобно бурча себе под нос что-то невразумительное, отдаленно напоминающее ругательства и проклятия. Правда, определенную грань приличия в своих высказываниях парень не переходил. Высунув кончик языка, неловко и чересчур нежно удерживая неуклюжими пальцами перьевую ручку, он выводил на сероватых листках прописей: «Зима. Вот и зима. Зина, Вова, Вера и Боба — на санки. Ай, мороз! Береги, Зина, нос!»[i] Аккуратно поставив точку в последнем восклицательном знаке он, осторожно отведя перо от листа, обводящим пропись движением руки вставил его в чернильницу-непроливайку. Стол был завален тетрадными листками с каракулями, кляксами и надрывами от зацепов пера.

— Фух, кажется, начинает получаться, — выдохнул он, — но дело обещает быть гораздо сложнее, чем я даже предполагал. Нет, ну как вы такой хххх…, - Сашка в сердцах махнул рукой, — ну ты меня понял, писать умудряетесь! Это же кошмар и пытка! Да я лучше бы на еще одну штурмовку слетал, чем так мучиться!

— Кхм, — Никифоров широко ухмыльнулся, — ну, со штурмовкой ты, брат, хватил! Уж лучше перышком по бумаге, чем брюхом по зениткам. Сидишь себе спокойненько, водишь перышком по бумаге. Красотища!

— Да, ничего не лучше, не хочет это ваше перышко по бумаге, то кляксы летят, то вон бумагу рвет. Первый раз за два дня что-то нормально получаться стало. И это прописи для первого класса, а мне в девятом учиться предстоит! Хоть садись и сам шариковую ручку изобретай!

— Ха! Так изобрети, кто тебе не дает. Ты вон умный, с тобой сам Миль советуется, — Петр ехидно взглянул на Сашку.

— Ага, изобрети! Как будто это так просто, — Александр обиженно хлюпнул носом. — Ну, вот зачем мне эта школа, а? А ведь еще курсантов учить надо будет. Когда я этим всем заниматься буду?

— Раз товарищ Сталин считает, что так надо, значит оно действительно надо. А с нами ты же не каждый день заниматься будешь, да и возить тебя на аэродром будут, как большого начальника.

— Угу, очень большого. Баловство это все. Надо нормальную школу. И тренажеры нужны здесь, а не там, только не получится их перетащить. Да, вообще, много чего нужно, а я тут, как первоклассник прописи осваиваю.

— Ну, так все будет. Михаил Леонтьевич сказал же, что вопрос решен на самом высоком уровне. Вон даже КБ его обратно в Москву возвращают. Целых два вертолетных конструкторских бюро будет. Значит и вертолеты будут, и пилоты, и школа для них. И курсантов наверняка самых лучших дадут, — Петр прямо искрился оптимизмом.

— Ну, это вряд ли. Летчики сейчас нужны на фронте, а вертолеты это на далекую перспективу. Ладно, поживем, увидим. Ты на поезд не опоздаешь?

— Успею, — Никифоров махнул рукой, — до вокзала не далеко, доберусь быстро.

— Я тебя провожать не пойду, еще потренироваться хочу, чтоб уж совсем олухом неумелым не выглядеть.

— Что я, девица, чтоб меня провожать, сам доберусь, а ты занимайся, удачи тебе, ученик — Петр хихикнул, — и не трясись ты так, нормально все будет. Мы вон с тобой, как немцев причесали на Березине, там не боялся, а здесь трясешься.

— Так то там…

— А то тут, — Никифоров заразительно рассмеялся, Сашка заржал вслед за ним, все-таки хороший парень Петр, настоящий друг.

Настроение у Петра было преотличнейшим, и на это имелись свои причины. Три дня прошло с тех пор, как они вернулись в Москву. На следующий день по возвращению они отметились в управлении кадрами на Лубянке, где получили отпускные билеты. Оказывается, им обоим был предоставлен отпуск: Петру по ранению, а Сашке на обустройство. Что для Петра было очень приятной неожиданностью, отпуска в 1941 году давали не просто неохотно, а практически никогда. Теперь вот Никифоров собирался домой, в Тамбов, а Александр учился писать перьевой ручкой.

У Сашки только-только начало получаться, он даже представить себе не мог, насколько сложным окажется это дело. Но парень был настойчивый и упрямый и все-таки добился того, что чернила не оставляли кляксы, буквы не расползались пятнами, а перо не рвало бумагу. Конечно, получалось у него не так споро, как у людей из этого времени, но, по крайней мере, он уже не чувствовал себя совсем ни к чему не приспособленным, а руку со временем набьет. А еще напрягала сама необходимость идти в школу. Он не понимал, зачем ему это нужно, как там себя вести. Чем сейчас живут его ровесники, чем увлекаются, как разговаривают. Может для того, чтобы Сашка это узнал и понял, Сталин и принял такое решение, отправить его в школу? Наверное, все обстоит именно так. А значит, придется стараться, встраиваться в новую и неизвестную для него жизнь. Ведь приказы командования Александр с детства привык исполнять, а решение Иосифа Виссарионовича было именно в форме приказа. Хотя, Сашке было бы гораздо проще остаться в армейском коллективе на аэродроме в Кубинке, где базировались вертолеты. Там все было привычное и родное, да и многих людей из БАО и полка он уже знал, познакомились во время передислокации техники. С летчиками из прикрытия так вообще сложились вполне дружеские отношения, не смотря на разницу в возрасте.

Пришла пора Петру выходить из дома. Долгих проводов и прощаний устраивать не стали, смысла не было, через неделю Никифоров вернется. За это время Сашка, как раз разберется со своими делами, а управление кадров ВВС наберет первую группу курсантов. Планировалось, что после учебы Сашку будут возить на аэродром, где он станет обучать будущих вертолетчиков. Как он будет совмещать службу и учебу в школе, парень представлял себе довольно смутно. Утешало одно, что в точных науках он далеко обогнал сверстников, а гуманитарные предметы уж как-нибудь вытянет. Значит, все будет попроще. В конце концов, читать учебники можно и в машине по дороге на аэродром.

Закрыв за Петром дверь, Сашка снова уселся за ненавистные прописи. Руку надо набивать, а времени на это совсем нет, уже завтра утром надо будет идти устраиваться в школу. Все документы для этого были готовы и аккуратной стопочкой лежали на углу стола. Паспорт, справка об утере прочих документов во время эвакуации, выданная в НКВД, квитанция об оплате за обучение. Да, обучение в старших классах, оказывается, было платным и стоило двести рублей за учебный год. Квитанцию он получил в отделе кадров, вместе с прочими документами. Правда, кадровик сообщил, что указанная сумма будет удержана из его денежного довольствия. Не ахти какая сумма за год обучения, но, тем не менее, новость радости не доставила. Не то, чтобы Сашке было жалко денег, но как-то не очень приятно осознавать, что придется платить за учебу, которую ему фактически навязали. Применение этим деньгам он бы и другое нашел, вон в квартиру много чего надо купить. Да, если честно приобрести придется практически все. Поначалу он хотел затариться вещами первой необходимости со складов базы, но в конечном итоге побоялся показаться в глазах окружающих людей скопидомом. Как заметил Сашка, в этом времени как-то не принято было уделять много внимания комфорту. Или просто ему люди такие попадались неприхотливые. А тут он начнет тюками таскать вещи вертолетом из немецкого тыла, сказать ему, наверное, ничего не скажут, но уважение окружающих потеряется точно.

Конечно, кое-что на первое время взять пришлось: постельное белье, одежду, средства гигиены, немного посуды. Ну и личные вещи: фотографии, гитару, книги, в основном по вертолетной тематике. Волков, увидев стопку книг, тут же насторожился, просмотрел их и велел хранить литературу в сейфе в его кабинете, пока не установит такой же у себя в квартире. Вот тоже еще затраты будут. Но тут Сашка рассчитывал, что уж этот железный ящик ему выдадут и установят от НКВД, по крайней мере, надо попробовать пробить вопрос через Волкова. В общем, вещей было только-только обустроить быт на первое время. Входить в новую жизнь придется практически с чистого листа.

Утром, умывшись и позавтракав, Сашка надел наглаженный с вечера костюм и белую сорочку. Глажка тоже оказалась тем еще приключением. Гладить пришлось на обеденном столе, постелив на него старое одеяло. Утюг представлял собой чугунную гирю с металлической ручкой, держаться за которую надо было через полотенце. Нагревался он на газовой плите. Долго. Сашка точное время не засекал, но не меньше 15–20 минут. Потом, обмотав руку полотенцем, надо было хватать этот кусок чугуна и, пока не остыл, гладить вещи. С непривычки парень несколько раз обжегся и чуть не сжег пиджак. Но все-таки отутюжить костюм и сорочку удалось без фатальных последствий для парня и самих вещей. После глажки чистка обуви была настоящим отдыхом. Нанес ваксу щеточкой на ботинки, хорошенько прошелся по всей поверхности, и в заключение натер шерстяной тряпочкой до зеркального блеска.

Пред тем, как выйти из дома Сашка посмотрелся в мутное зеркало, висевшее в прихожей. Оттуда на него глянул обычный парень, каких он видел во множестве на улицах нынешней Москвы. Отличали его от них разве что излишне холодный, настороженный взгляд и немного щегольски внешний вид, но другой гражданской одежды у него не было, не идти же в первый раз в школу в камуфляже. Хотя, как заметил Сашка, в этом времени многие ходили в полувоенной одежде. Сочетание красноармейской гимнастерки с обычными гражданскими брюками было здесь в порядке вещей. Вообще, одежда на людях отличалась однообразием и мрачностью. Можно было бы, конечно, списать это на военное время, но ведь приобретались эти вещи до войны.

Вышел загодя, чтобы до начала уроков застать директора на месте, представиться, оформить документы. Изначально предполагалось, что устраиваться в школу он пойдет вместе с Волковым, чтобы случись какие вопросы, было кому на них ответить, но майор пока остался на базе, и когда он вернется оттуда, было не понятно. Так что решать все щекотливые моменты придется самостоятельно. Сашка на зубок выучил свою легенду. Еще бы! Его так гоняли в секретной части на Лубянке, что он уже и сам поверил в свое нынешнее происхождение с родителями нелегалами-антифашистами, но на каких-нибудь мелочах вполне мог и проколоться. Оставалось надеяться, что директор школы, или кто там будет у него принимать документы, не станут особо вдаваться в тонкости его биографии.

Придя на место, Сашка с интересом осмотрел школу. Трехэтажное оштукатуренное здание желтого цвета с белыми полуколоннами в простенках между окнами. Стекла крест-накрест заклеены полосками газетной бумаги. Двор расчищен от снега. По углам здания стоят деревянные ящики с песком для борьбы с зажигательными бомбами, Сашка уже видел такие в городе. Крыльцо из трех ступенек прикрытое сверху козырьком. Массивные деревянные двери. Внутри в просторном холле, упротивоположной от входа стены стоят бюсты Ленина и Сталина, над ними кумачовый транспарант с надписью белой краской: «Учиться, учиться, учиться упорнейшим образом, — такова теперь задача! И.В. Сталин»[ii] В обе стороны от холла шли не очень широкие коридоры с рядами дверей, окрашенных белой масляной краской, по обе стороны. Стены коридоров наполовину снизу покрашены в темно-зеленый цвет, выше побелены сероватой известкой, местами начавшей желтеть от сырости, что выглядело довольно мрачновато. Найдя дверь с табличкой «Директор» Сашка робко постучался, не услышав ответа, постучал уже более настойчиво.

— Войдите, — раздался из-за двери приглушенный женский голос.

Парень открыл дверь и шагнул в кабинет, по привычке вытянувшись на входе, но потом, опомнившись, расслабился:

— Здравствуйте. Я Александр Стаин. Направлен в Вашу школу для прохождения обучения.

— Здравствуй, — произнесла, сидящая за столом, заваленным какими-то бумагами и серыми картонными папками женщина. Одета она была в вязаную кофту, сверху на кофту накинута ватная телогрейка-безрукавка, на голове коричневый платок. В кабинете было довольно прохладно. — Даже так, направлен? — женщина слегка улыбнулась, от мальчишки, стоящим перед ней просто-таки за версту несло армейским порядком, уж ей ли, жене красного командира этого не понять. Вернее теперь уже не жене, а вдове. Еще свежее не изжитое горе с новой силой болью резануло по сердцу. Улыбка резко потухла. Елена Петровна никак не могла смириться и принять, что ее Вени больше нет в живых. Что никогда больше он не встретит ее у угла школы, не посмотрит любящим, иронично-веселым взглядом, серых, таких родных глаз с паутинками морщинок в уголках. У них не было детей, она никак не могла забеременеть, последствия холодного и голодного детства, но Венечка ни разу ее этим не упрекнул, всегда окружая нежным вниманием и заботой. При воспоминании о муже защипало глаза, и Елена Петровна быстро отвернулась в сторону, чтобы мальчик не увидел ее слез, не надо ученикам знать об ее горе. Женщина быстро взяла себя в руки и, украдкой вытерев влагу с ресниц, снова взглянула на паренька. Тот стоял в напряженной позе, видимо, обдумывая, как ответить на ее риторический вопрос. Она поспешила его успокоить: — Это я просто спросила. Мне еще два дня назад позвонили из комиссариата внутренних дел и предупредили о твоем приходе. Только я ждала тебя еще вчера.

— Извините, мне не обозначили, когда я должен был к Вам подойти. А вчера я готовился и друга провожал. Если бы знал, что Вы меня ждете, подошел бы вчера.

— Зови меня Елена Петровна. Я учитель русского языка и литературы и по совместительству директор этой школы. Друга на фронт провожал?

— Нет, с фронта. В отпуск по ранению.

— Ааа, — Елена Петровна замялась. Она хотела спросить, откуда у мальчика друг-фронтовик и как они познакомились, но остановила себя. Товарищ из НКВД очень настоятельно просил задавать поменьше вопросов, а к просьбам такого ведомства надо было относиться предельно серьезно. — Впрочем, не важно. Мне сказали, что ты учился самостоятельно и школу не посещал, это так?

— Да, так сложилось, — Сашка, покраснев, пожал плечами. Его напрягал этот разговор. Парень не представлял, что можно рассказывать этой женщине, а что нет.

— Ясно. Ну, а как ты сам оцениваешь свои знания?

— Точные науки: алгебра, геометрия, тригонометрия, физика, химия, астрономия, черчение — отлично. Гуманитарные науки, наверное, никак, — парень пожал плечами.

— Совсем, совсем никак? Каких русских и советских писателей ты знаешь, что читал у них?

— Нууу, — задумчиво протянул Сашка, — Пушкин, Лермонтов, Толстой, Гоголь, этот, как его, Горький.

— Да уж, и где у нас такое специфическое образование дают? Ладно, не отвечай, знаю, что не можешь ответить. Этот, как его Горький… — Елена Петровна улыбнулась. — Между прочим, наша школа носит имя Великого русского советского писателя Алексея Максимовича Горького. Он даже посещал нашу школу в 1935 году, — с гордостью произнесла директор.

Сашка снова покраснел. Ему было стыдно, что он совсем ничего не знает о творчестве такого замечательного человека, именем которого названа эта школа, кроме того, что он действительно был и был писателем. Нет, он что-то помнил из своей прошлой школы о писателях, что-то ему рассказывали во время занятий в бункере, но именно литературе и русскому языку уделялось не так уж много времени. Впрочем, как и географии, истории, иностранным языкам. Не актуально это было в той реальности. Ну, какая история, география, если все это сгорело в огне ядерных взрывов, не говоря уже об иностранных языках.

— Ну, что ж, Александр, трудно тебе придется, но мы, преподаватели и ученики тебе поможем, главное, чтобы ты сам не ленился и хотел учиться. Но думаю, с этим проблем у нас не будет. Так ведь?

Сашка кивнул.

— Не будет, Елена Петровна.

— Ну, вот и отлично. Сегодня после уроков попрошу учителей побеседовать с тобой, оценить уровень твоих знаний, чтобы мы все, включая тебя, могли понять, на что следует обратить внимание в первую очередь. Ты не против?

Сашка кивнул. Можно подумать он мог отказаться.

— И еще. Ты комсомолец?

— Нет.

Брови Елены Петровны удивленно взметнулись вверх:

— Хм, странно, ну ладно. Тогда на этом все. Давай сюда свои документы, и пойдем в класс, представлю тебя ребятам. У меня как раз сейчас урок в 9 «а». У нас два девятых класса. Ты будешь учиться в «А». Ребята у нас хорошие, дружные. Почти все комсомольцы, все состоят в отряде местной самообороны, дежурят во время авианалетов на крышах, помогают на призывных пунктах. Девочки по инициативе Лены Волковой, это наш комсорг, работают в госпитале. Я думаю, ты быстро найдешь с нашими ребятами общий язык.

Вот в том, что он быстро найдет с одноклассниками общий язык, Сашка очень сильно сомневался. И не только из-за вредной Ленки, тут был устоявшийся коллектив сплоченный общим делом, а Сашка в силу обстоятельств, связанных со службой, в этом деле участвовать не мог, следовательно, ему по определению уготована роль изгоя. Да, подсуропил ему Иосиф Виссарионович с этой школой. Так-то Сашка уже понял, для чего Сталин это сделал, но понять и принять — разные вещи. И как теперь выгребаться из этой проблемы парень даже представления не имел. За размышлениями Сашка не заметил, как они дошли до нужного кабинета. Елена Петровна по-учительски уверенно открыла дверь и вошла в класс. Царивший в помещении до ее прихода гомон тут же стих, раздались хлопки крышек парт, ученики встали, приветствуя учителя. Следом за учительницей вошел и Сашка. Тут же на нем, как стволы зениток скрестились любопытные взгляды. Парень поежился, он не привык к такому вниманию со стороны незнакомых людей. Нет, на Березине точно было проще, там он делал свое дело, на автомате, ни о чем не думая, а тут ему казалось, что он стоит у расстрельной стены, а вот эта милая женщина сейчас зачитает ему его приговор. Глупости, конечно, но ощущение дискомфорта холодком пробегало по спине. Тем не менее, не желая показывать слабину, пересилив себя, Сашка уверенно оглядел своих будущих одноклассников, споткнувшись взглядом об недобрый прищур серых глаз Лены.

— Здравствуйте, ребята, — мягко произнесла Елена Петровна. — С сегодняшнего дня в вашем классе будет учиться новый ученик — Саша Стаин, — по классу прокатился приглушенный гомон. — Он прибыл к нам в эвакуацию, подробнее о себе Александр расскажет вам на перемене или после уроков. Саша, садись на свободное место, и начнем урок.

Сашка еще раз оглядел класс в поисках свободного места. Лена Волкова, сидящая за партой одна, демонстративно сдвинулась на середину скамьи, показывая, что рядом с ней места для Сашки нет. Можно подумать он горит желанием сидеть рядом с этой хоть и симпатичной, но до ужаса вредной девчонкой. Очень надо! Сашка прошел в самый конец класса и уселся один за последнюю парту. Быстро выложив из портфеля тетрадь и чернильницу, он положил портфель в полочку под крышкой парты и с интересом стал слушать учителя. А урок действительно оказался увлекательным. Елена Петровна рассказывала о Николае Васильевиче Гоголе так захватывающе, с такой любовью к писателю, что Сашка даже не заметил, как пролетело время. Раздавшийся в коридоре пронзительный звонок вывел его из оцепенения, в которое он погрузился, слушая учителя. Как ни странно, одноклассники на перемене не ринулись к нему знакомиться, а собрались кучкой у Ленкиной парты, обсуждая какие-то послешкольные дела, как понял Сашка по обрывкам фраз, связанные с дежурствами отряда самообороны и помощи в госпитале. Для парня все эти заботы были далеки и непонятны, он чувствовал себя лишним среди ребят, и это было, пожалуй, обидно. Он сидел за своей партой, глядя в окно на заснеженный школьный двор и старался не прислушиваться к бурному обсуждению.

Звонок на новый урок даже обрадовал. Пока не стало понятно, что следующим уроком будет русский язык. Настроение окончательно добило то, что книги в библиотеке Сашка еще не получил и его пересадили к Ленке Волковой, чтобы они могли заниматься вместе по одному учебнику. И ведь не откажешься, пришлось пересаживаться. Девушка тоже была не особо рада соседству, в сердцах хлопнув книгой на середину парты, хорошо хоть чернильницу не перевернула. И начались мучения. На первом же предложении, которое надо было написать, Сашка поставил кляксу, потом перо в руке непослушно цеплялось за бумагу, выводя вместо симпатичных букв какие-то каракули, как будто он не сидел целых два дня, не отрываясь, тренируя чистописание. Зато Лена писала быстро и аккуратно, выводя округлые буковки цепляющиеся одна за другую. Вот бы и Сашке так же научиться. Видя мучения парня, девушка пренебрежительно фыркнула, от чего он еще сильнее занервничал и посадил очередную кляксу. Зато на физике и математике оторвался. По сравнению с тем, как его гоняли в свое время, программа этих предметов была для Сашки сродни букварю. Да и летная подготовка здорово помогала, ну что такое школьная геометрия в сравнение с учебником по вертолетовождению — сущая ерунда! Основной проблемой было записать решения задач, чистописание так и не давалось.

По завершению уроков, когда Сашка, уже было, собрался идти к директору, для прохождения собеседования с преподавателями, как его остановила Лена:

— Стаин, тебе необходимо встать на учет в комитет комсомола. Комсомольский билет у тебя с собой?

Сашка замялся и буркнул:

— Нет. Не комсомолец я.

Лена кивнула, как бы подтверждая какие-то свои мысли, а потом, окинув Сашку презрительным взглядом, с ехидной улыбкой произнесла:

— Ну, конечно, кто же примет такого в комсомол. Значит, и в дежурствах отряда самообороны можешь не участвовать, нам там такие трусы не нужны!

От обиды свело скулы, на глаза сами собой стали наворачиваться слезы. Захотелось сказать что-нибудь в свое оправдание, или нагрубить этой злой девчонке. Ну, за что она на него взъелась?! Что он ей сделал?! Они виделись-то один раз, во время того самого обеда. Чтобы не сорваться и не показать свою слабину перед одноклассниками, присутствовавшими при этом неприятном разговоре, Сашка резко отвернулся, сжав кулаки, схватил портфель и выскочил из класса, хлопнув дверью. Ребята вопросительно взглянули на Лену:

— Лен, ты чего на новенького накинулась, вы что, знакомы? — озвучила общий вопрос Настя Федоренко, маленькая, как птичка, но очень добрая и отзывчивая девушка с огромными голубыми глазами, всегда восторженно и удивленно смотрящими на мир. Вот только с начала войны, с тех пор, как на границе пропал без вести ее старший брат, вокруг этих прекрасных глаз появились не проходящие черные круги, а в глубине синих бездонных озер поселилась боль.

— Он сам знает, за что я на него накинулась! Встречались один раз. Родственник дальний какой-то с Украины, как папа сказал, — раздраженно ответила Лена.

Она и сама не понимала, за что взъелась на парня. Тогда, за обедом она была расстроена из-за горя, постигшего любимую учительницу, вот и нагрубила сгоряча. А что на нее нашло сейчас? Да ничего! Просто этот мальчишка ее раздражал. Смотри-ка, не успел прибыть в Москву в эвакуацию, а уже явился в школу в новеньком отглаженном костюмчике, ботиночки вон аж сверкали, сам весь такой чистенький, высокомерный. Все перемены просидел букой, ни с кем не познакомился, о себе ничего ни кому не рассказал, только в окно пялился. А сам-то! Даже писать не умеет, видела она, как он каракули выводит, как курица лапой, первоклашки и то лучше пишут. Правда, вот с точными науками у него все отлично, но это ничего не значит! Мало ли у кого какие способности!

А еще Лена сама себе боялась признаться, что оторвалась на парне из-за переживаний об отце. Папка уехал на фронт, и вот уже больше двух недель от него не было вестей. Она гнала от себя плохие мысли, но беспокойство не уходило, а с каждым днем становясь все сильней и сильней. Девушка прекрасно понимала, что, скорее всего, отец просто-напросто не может дать о себе знать, да и письма с фронта идут не быстро, но все рано это не успокаивало. А еще она переживала, что так и не смогла с ним поговорить и помириться после той размолвки за столом, случившейся из-за этого противного Сашки. Именно эту размолвку она и не могла простить, по сути, ни в чем не виноватому парню. Они в семье редко ссорились, а с папой так и вообще никогда. Ведь Лена очень любила и гордилась отцом, стараясь во всем походить на него, такого доброго, смелого и веселого, не то, что этот Стаин. Тьфу, опять она думает об этом несносном мальчишке! Нет, так нельзя! И вообще, пора уже бежать домой и собираться в госпиталь, а еще надо успеть сделать уроки. Ничего, она возьмет учебники и тетрадки с собой, и при каждой свободной минутке будет заниматься. Ведь она должна быть самой лучшей, как ее папа.

— Все, ребята, давайте по домам. Не забудьте про дежурство. Мальчики, вам в штаб самообороны, там распределят по объектам. Коля знает к кому там подойти, — Лена кивнула в сторону Кольки Литвинова, командира их классного отряда самообороны. — Настя, Нина, в госпиталь вместе пойдем или там встретимся?

— Ой, я, наверное, туда подойду, мне еще карточки отоварить надо, — воскликнула Настя, — все, я побежала, — и девушка упорхнула из класса.

— А я с тобой, — чуть растягивая слова, грудным низким голосом произнесла Нина. Высокая, статная, с уже сформировавшейся фигурой и толстой роскошной косой девушка. Настоящая сказочная русская красавица. От нее веяло какой-то женской природной силой и спокойствием, даже тяжелораненные, находясь рядом с Ниной, начинали чувствовать себя лучше. А она всегда находила для них доброе слово. Нина точно решила для себя, что обязательно станет врачом и целеустремленно двигалась к достижению этой мечты, не стесняясь задавать вопросы персоналу госпиталя и при любой возможности изучая медицинскую литературу. Доктора же, видя неподдельный интерес девушки к профессии, всячески поощряли ее в этом. А Аристарх Федорович, ведущий хирург госпиталя даже сказал, что лично поможет Нине подготовиться к поступлению в мединститут.

— Хорошо, Нин, я за тобой зайду в три часа, и пойдем вместе. Как раз успеем.

Нина кивнула и тоже стала надевать потертое кургузое пальтишко, явно ей маленькое. Лена тоже стала собираться, времени было мало и следовало поспешить, чтобы не опоздать в госпиталь. Аристарх Федорович жутко не любил непунктуальность, и всем своим видом потом показывал свое негативное отношение к таким необязательным людям. Нет, он не ругался, не кричал, Аристарх Федорович, вообще, кажется, не умел повышать голос и всегда говорил тихо и спокойно. Он просто начинал игнорировать человека, вызвавшего его неудовольствие, показывая этим, что данный индивид не достоин никакого внимания. А это было гораздо хуже всяких самых страшных ругательств, ведь доктор Царьков заслуженно пользовался огромным уважением и любовью, как среди коллектива госпиталя, так и среди ранбольных, и потерять его расположение было бы очень неприятно.

Ребята быстро разошлись. Последней класс покинула Лена. Заметив в конце коридора фигуру новенького, спешащего от библиотеки с раздувшимся от книг портфелем в сторону кабинета директора, Лена, тихо шипя от нетерпения, дождалась, пока неприятный ей парень скроется из вида, и бегом помчалась домой. Вот даже здесь он ей постарался насолить. Не мог этот Стаин пройти тут чуть раньше или чуть позже, а не тогда, когда ей надо было спешить?! Гад он, самый настоящий!

[i]

Вот так выглядели прописи в то время.

[ii] Из речи на VIII съезде ВЛКСМ 16 мая 1928 г.